optimus amicus

Я могу видеть, как у нее перед глазами мелькают самые ужасные вещи. Было тяжело смотреть на то, как ей было больно. Ее плечи тряслись, а губа дергалась время от времени и это выглядело как конец ебанного мира. Как тот самый молниеносный момент, который ты видишь перед тем, как начинается самый лютый пиздец. Я чувствовал, как ее кожа покрывается мурашками от мыслей в ее голове. Чувствовал, как ее сковывает ужас от происходящего. Как одна мысль сменяется на другую, которая хуже прежней. Это все было слишком для нее. Я видел и чувствовал ее внутреннюю борьбу. Она всегда была девушкой, которая боролась. Девушкой, которая считала, что ничто в этом мире не сможет сломить ее дух. Считавшей, что ни один член в этом мире не стоит того, чтобы опускать голову вниз, усомниться в себе и вообще расстроиться хотя бы на капельку. Эта девушка всегда говорила другим девушкам, что не стоит плакать из-за парня: они того не стоят, и она считала, что не имеет права так говорить, если сама так не поступает. И она так поступала всегда и ни капельки не сожалела. И сейчас, когда она сидела здесь и смотрела несфокусированным взглядом в стену, я видел. Видел, что она ненавидит себя за то, что ощущает это все, что сомневается в себе, что опускает голову и что вообще расстроена этим. Что отношение парня, которое по ее идеологии ее ебать не должно, волнует ее. И она люто ненавидит себя за эту слабость. Но является ли это слабостью? Да, но неизбежной. Всегда появляется кто-то, кто не соответствует твоей норме, кто-то, от кого тебя должно тошнить. И вроде бы как тошнит, но почему-то нравится. Может, потому что заставляет чувствовать себя особенной, значимой? Таить из-за этого не грех, каждый хочет себя так чувствовать. Ее ли вина, что именно он заставил? Нет, ее тошнило и половину ее сознания тошнит до сих пор, но может ли она укротить вторую половину? Пытается, что есть мочи, но не выходит. Она знает таких парней. Манипулятивные игроки на чувствах. Холодные, самовлюбленные и эгоцентричные мудаки. Тупые воображалы, возомнившие из себя хуй пойми что. И ей пиздец как хочется руки себе переломать, пулю в висок пустить, горло перерезать, но лишь бы не признаваться в том, что ее волнует. Это было пиздецки сложно смотреть на то, как ей плохо. Как капельки соленых слез собирались в уголках ее глаз, брови сводились на переносице, а уголки губ периодически опускались вниз. На то, как она делала тот самый рванный вдох, когда твоя грудная клетка приподнимается, а рот открывается в немом ужасе и это только для того, чтобы вновь закрыть его и опуститься на моральное дно еще ниже. Это то же самое, что делать вдох и задержать дыхание, когда ныряешь в воду. Только в воде тихо, а здесь, в голове, до ахуевания громко. Предложения с ужасным содержанием просто как будто орут в громкоговоритель, и ты закрываешь уши и трясешься. Я не знаю, в какой именно момент их отношения с Крисом покатились по пизде. Все начиналось донельзя киношно, как она и любила. Она, знаете, даже специально дома всегда носила красивое ночное белье, просто чтобы со стороны выглядеть превосходно. Просто для себя. Обожала выходить из машины с деловитым видом, стаканом кофе, на каблуках и в солнечных очках под эпичную музыку в наушниках. Любила говорить такие фразы, после которых по канону должны были бы опустить занавес и звучать аплодисменты. Но она никогда не предпочла бы быть той девочкой из американских мелодрам, которая страдает из-за парня. Это было тяжело смотреть, как ей больно, потому что эта девушка была моей лучшей подругой, заменившей погибшую сестру. Господь Бог не даст мне соврать, я не хотел знакомить ее с ним. Нет, я не боялся, что он обидит ее, потому что он огромный мудак, совсем нет. У нее всегда было что-то вроде иммунитета. Я знал, что они – два взаимоисключающих фактора. В прямом смысле. И пиздец обрел фееричный размах. Теперь она сидит передо мной, и я могу видеть, как все падает. В моей памяти отчетливо сохранился момент их первой встречи. Это было мое день рождения, и я тогда был на первом курсе. Я не мог не позвать своего новоиспеченного друга и лучшую подругу. Было немерено народу и я надеялся, что они не пересекутся вообще. Этого было не избежать, оказывается. Я был на кухне и пытался произвести впечатление на второкурсницу, показывая, что могу сделать крутой коктейль. Крис похлопал меня по плечу и спросил где отцовский виски, и я ответил, что второй ящик справа. В моей голове еще тогда промелькнула мысль, что его могла забрать она, ведь это ее любимая вещь в моем доме. И сейчас, сидя тут, я адски ненавижу себя за то, что в тот момент, в тот ебанный день, не послал его с его вопросом или не вручил виски ей сразу как она пришла и кучу всего еще, что я мог сделать, дабы не произошло того, что произошло. Ей приспичило выпить эту ебанную янтарную жидкость именно в тот момент. Я повернулся только тогда, когда услышал ругань и когда бутылка чуть не встретилась с полом. И в моей голове момент, когда я увидел их двоих перед своими глазами, остался картинкой атомного взрыва. Их первая встреча произошла из-за горячо любимого ею и им отцовского виски и у меня не хватает смелости предложить его ей сейчас. У меня не хватает смелости пошевелиться вообще, потому что все слишком хрупкое сейчас. Настолько, что если дверь хлопнет из-за сквозняка, то все полетит к ебеням и я не знаю смогу ли собрать ее мир обратно. Мне больно, потому что ей больно, и еще пиздецки страшно, потому что я вижу в ее глазах то же самое, как если бы падали все небоскребы Нью-Йорка. Я был уверен, что они возненавидят друг друга, будут постоянно ссориться и это будет невозможно. К слову, в тот вечер моего дня рождения, когда бензин и горящая спичка встретились, они разошлись сразу же, потому что виски я забрал, убрал и попросил не орать. Но зато Крис трахал мне мозги потом весь следующий день, чтобы я рассказал кто она такая, почему я их не знакомил, есть ли у нее парень. Блять, лучше бы я молчал. Она, просто к слову, сказала, что он просто очередной пустой звездный мальчик с пластиковым сердцем и мозгом, зато точно с постоянно стоящим членом и ищущий куда его присунуть. Они начали встречаться спустя год. Я не могу сказать, что они дружили до этого. Это была откровенная война Криса с ней за нее же. Он был всегда там, где и она, хотя она отталкивала, посылала, прогоняла, кричала: «да отъебись ты от меня!». Этот парень действительно добивался ее перепробовав все методы. Начиная от: «да, я буду целовать этих девушек у нее на глазах, девчонкам нравятся мудаки», до, после осознания того, какой она человек: «я отдам все отцовское наследство на помощь нуждающимся, буду посещать группу уюта, ни разу больше не скажу дерьма о девушках, только дай прикоснуться к тебе». На самом деле, я думаю, эта девушка стала для Кристофера Шистада самим Господом Богом. Только вот она продолжала считать его самовлюбленным кретином с двумя яйцами вместо двух полушарий. Я переживал, потому что знал, что пиздец умноженный пиздец – даст лютый пиздец. Так все, в общем-то, и вышло. Мы были на втором курсе, когда моя лучшая подруга сказала «да» моему лучшему другу. Сама она была на первом и всегда повторяла шутя: «это просто так, чтобы заиметь статус». Но я видел ее глаза. Ее глаза, в отличии от тех, которые я вижу сейчас, были полны влюбленности и счастья, и я мог только мечтать, чтобы ее глаза сияли этим как можно дольше. Но она всегда понимала и говорила мне по секрету, что знает то, что по натуре своей он – эгоистичный мудак и это плохо кончится, но она выдержит. «Парни того не стоят» - любила она повторять. Она, как он любил говорить мне, была благословением свыше. Он называл ее «моя аллилуйя». Мой друг ни разу не посмотрел на другую девушку. Он был единственным Пенетратором с чьим именем мы не заказывали партии толстовок. И я ценил это. У него в руках было сердце моей хоть и не родной, но все же сестры. Теперь ей кинули его обратно, и она не знает, что делать с этим куском мяса. Я не мог ненавидеть его, нет. Я просто не понимал. Как такое могло произойти? Не то чтобы я лез в их отношения и знал абсолютно все, но то, что я видел со стороны, выглядело как идиллия. Друг был готов целовать песок, по которому она ходила, а она была олицетворением нежности и любви только по отношению к нему. Что произошло в его голове, жизни, что теперь она сидит здесь и такая? Я просто не мог понять, что должно было случиться, чтобы то, что у них было, разрушилось. Было тяжело смотреть на то, как ей больно. На то, как она обхватывает руками колени и трясется. Первое что она сказала, когда я открыл дверь перед ней и увидел ее всю мокрую от проливного дождя (как же, блять, киношно, не находите?), было: «он уехал». Она сделала шаг внутрь моей квартиры и следующее, что она сказала: «он бросил меня здесь». Глаза ее не были полны слез, ведь она зарекалась не уронить ни одной слезы из-за парня, и даже сейчас, сидя тут, хоть слезы и собираются в уголках ее глаз, но не вытекают наружу, она не плачет. Это то самое подвешенное состояние. Мы сидели здесь, на моей кухне, в центре Осло и ее мир падал. И я падал вместе с ним. Я смотрел и не мог сказать ни слова, потому что все вокруг замерло, пока я размышлял в своей голове. Может, я должен был обнять ее и сказать, что все образуется или достать ее второй любимый напиток – вино, включить песни о женской силе, а может я должен был бы позвонить другу и узнать в чем дело. Может, набить ему ебало. Не знаю. Мы просто сидели и это ощущалось как начало конца. Просто теперь я понимал, что моя обязанность собрать ее по кусочкам чего бы мне это ни стоило. Я – Вильям Магнуссон, Я – лучший друг Эвы Квииг Мун.