С мая по декабрь

Эмоциональная разрядка, несомненно, важный аспект жизни каждого человека. И каждый осуществляет её по-своему. Кому-то ближе топить горе в алкоголе, для кого-то выход – еженедельная встреча с друзьями, кто-то забывается в играх (азартных и не очень), а вот у меня, например, есть для этого своё место. Позади моего небольшого, но чертовски уютного, дома есть выход к небольшой реке. Берега реки поросли буйными травами и деревьями, где в тёплое время года кипела жизнь. Не редко можно было заметить диких уток, ондатр, бобров, ящериц и прочих прелестей жизни в заболоченной местности. Вся эта флора и фауна не единожды была свидетелем моей этой эмоциональной разрядки. С приходом очередных рутинных проблем, я приходил сюда и откровенничал до тех пор, пока полностью не удовлетворю свою потребность быть выслушанным. Говорил я в полный голос, не боясь быть услышанным кем-то кроме растений и случайной животинки. Во первых, никто здесь вечером и не ходил, во вторых, даже если и услышат, то что? Так и жил я. Хотя лучше сказать «существовал». Живым я себя чувствовал только у реки, когда в очередной раз устраивал акт покаяния и исповеди, в остальное время я просто существовал. Здесь нет плохой погоды. Под палящим солнцем, под грозовыми тучами, во время сильного ветра и посреди покрытой инеем травы я открывал своё сердце этому месту и его обитателям. Этой весной, когда снег уже окончательно ушёл, а столбик термометра забрался за 20, я сидел на берегу, и, уже привычно, высказывал все свои проблемы окружающим меня обитателям этого биома. В моих монологах я не обращался конкретно к реке или ещё какому-то материальному объекту, тем более, я не обращался к чему-то настолько абстрактному как «природа» или, боже упаси, «духи». Нет. Я просто констатировал факты. – Сегодня был ужасный день. Снова. Как-то так. Этим апрелем я стал сюда ходить особенно часто. Не то что бы проблем стало больше, просто я уже сильно привык к этому месту. За всё это время деревья, которые слушали это всё даже в самую лютую зимнюю стужу, стали моими лучшими друзьями и, в принципе, заменили таковых. Молодой выводок диких уток, только вылупившихся на свет, уже слушали о том, что все мои мечты и желания к девятнадцати годам давно истлели и обратились в прах. Это был трупный прах моего детства, сейчас же эта урна стала наполняться медленно тлеющей юностью. Май внёс некоторые коррективы. Ворвавшись в мою размеренную жизнь буйным цветением сирени. Ужасно хотелось любить. Весь месяц я не проронил ни одного слова о моих проблемах в учёбе и трудностях общения с окружающими. А они были. Даже больше чем раньше. В майский час я писал стихи, учил классиков, декламировал и те и другие. Мне это жутко нравилось. Прикасаясь поэзии, я чувствовал, что душевная пустота, на которую мне указал май, немного наполняется чем-то, похожим на молочный, густой туман. Но всё же этот сосуд следовало бы заполнить чем-то более весомым. День ушел, убавилась черта, Я опять подвинулся к уходу. Легким взмахом белого перста Тайны лет я разрезаю воду… Ушёл май, но не забрал с собой желания любить и быть любимым. Без какого-либо похабного или пошлого смысла. Когда держишь ладонь человека, который для тебя является всем, всё остальное не имеет смысла. Для чего ещё жить, если не для чувства полного растворения в близком по душе человеке? По крайней мере, я так думал. На протяжении всего лета я не бросил привычку читать стихи у речки, даже наоборот, я стал учить больше, писать лучше (ну, мне так казалось). Конечно же, было и что сказать. Куда же без этого? Так как я летом нашёл работу (что никак не покрывало моих долгов и потребностей), мне было что сказать моему «психологу». Лето проходило очень плавно и размеренно. Если сравнивать начало и конец, то лето вышло в ноль. Как в финансовом, так и в социальном плане за три месяца у меня были взлёты и падения, но под конец лета всё испарилось. Деньги ушли, а приятели, с которыми иногда виделся после работы, таинственным образом исчезли. Поэтому, в конце августа я был чрезвычайно подавлен. И опять всю эту подавленность я стал изливать моим постоянным слушателям. Пришла осень. Люблю осень. Всё вокруг, кажется таким тёплым. Не на ощупь. Эта теплота, которую можно почувствовать только самыми тонкими флюидами души. Растительность у реки была отголоском лета. Высокие травы были гигантских размеров, но уже утратили всю зелень и теперь их бледно-жёлтые стебли были в точь как моя кожа. Вместе с учёбой пришли новые поводы навестить диких уток, что уже подросли, и поведать новую порцию моих страданий, пока те не улетели в теплые края. И вот, я сижу на берегу, кидаю крошки хлеба в холодную воду и откровенничаю о том, как мне живется в универе. – Дело в том,- говорил я, кидая очередной комочек хлеба птицам,- что в силу своей физической и моральной слабости я терплю систематические издевательства, а иногда и побои. Я закончил крошить хлеб и просто стал наблюдать на то, как недолугие птицы вылавливают хлеб из реки. – Ну, уткам же проще. У них крылья, их не держит ничего такого «важного», как, например, получение диплома. А держит ли меня? Послышался шорох в камышах. На подобное я уже давно не обращал внимания. Если это не ветер, то точно какой-нибудь грызун-переросток. После этого монолога я стал очень редко посещать пары. Свободное время проводил здесь. Читал прозу, иногда в голос читал стихи. За весь сентябрь и октябрь и ноябрь я присутствовал на четверти всех занятий. Естественно, получая втык за каждый раз от администрации. Я слишком часто слышал, что за это могут исключить, но всё же надеялся, что до этого не дойдёт. Однако, вскоре ректор встретила меня в коридоре и заявила, мол, такие студенты нам не нужны, да и вообще завтра могу приходить за документами и «катиться на все четыре». Учитывая тот факт, что учёба была единственным, что приводило меня хотя бы иногда в движение, не удивительно, что в этот вечер я уже стоял у берега привычной для меня реки с верёвкой, плотно привязанной к массивному булыжнику, на шее. Я знал, что река глубокая, а веса булыжника будет достаточно, чтобы утащить моё хилое тело на дно. Я знал, что если мне и приписано помереть самостоятельно, то это бы точно должно быть именно так. За исключением взаимного суицида с моей воображаемой возлюбленной, когда мы прыгаем с высотки, держась за руки, под «Can you feel my heart». И всё же нет никакой возлюбленной. Есть только я, речка, и камень с верёвкой. Камень был здесь всегда, настолько огромный, что для того, что бы сбросить его в воду, мне пришлось бы навалиться всем телом. Я всего лишь нашёл нужной длины верёвку и обмотал его вдоль и поперёк. Затянув узлы потуже (спасибо кружку скаутов за предоставленные умения), я, выпрямившись, стал у камня. Нужен ли обратный отсчёт? Что обычно делают люди в таком случае? Ладно. Пора. – Погоди! – раздался голос с другого берега, но источник голоса был вне моей зрительной досягаемости. Это был голос молодой девушки. Никогда бы не подумал, что подобные здесь тоже водятся. – Как давно ты там сидишь?- ответил я. Правда? Я, вместо того, что бы узнать её личность, спросил, как давно она там сидит. – Достаточно долго, что бы давать тебе советы - с долей иронии сказала незнакомка. Теперь я понял, что суицид можно отложить. Мне нужно выяснить, как её зовут, да и вообще узнать о ней побольше. – Можешь хотя бы показаться?- произнёс я смущённо. – Не могу. На это есть объективные причины. Я скинул верёвку с шеи. В камышах послышался шорох. – Не думаю, что такой ответ сможет погасить мой интерес. Ответа не последовало. – Ты здесь?- тише спросил я Ответа не последовало. В недоумении я отправился домой. Вспоминая наш с ней диалог, меня как молнией ударило. Что значит «достаточно долго, что бы давать тебе советы»? Почему я не обратил на это внимание тогда? Как много моих откровений она слышала? На следующий день ректор сказала, что погорячилась и мне нужно будет прийти на профилактическую беседу. Погорячилась? Серьёзно? А если бы не та таинственная девочка?. Впрочем, неважно. Что есть, то есть. Я уже смирился с этим потоком не пойми чего на мою жизнь. Вернувшись домой, я сразу же направился на место нашей с ней последней встречи. Сел под своим привычным деревом и принялся говорить. Сначала тихо, потом громче. Впервые я изливал душу так искренне, впервые не вёл монолог, а обращался именно к ней, хотя точно не знал есть ли она там вообще? Впервые я прослезился во время подобного действа. Слёзы тут же начинали замерзать на моих глазах. Достав из портфеля плед, я укрылся и продолжил. Мне казалось, что меня слышат, мне казалось, что теперь я хоть кому-то не безразличен. На улице становилось всё холоднее, но у меня не возникало никакого желания идти домой. Я и не заметил, как уснул. Не смотря на отсутствие снега, погода и температура была зимняя. В добавку я был эмоционально и физически истощён. Что может произойти в таком случае? Всё. Начиная от обморожения конечности, заканчивая холодной смертью. Кстати, самой безболезненной смертью. … Я давно не держал никого за руку. С той поездки в летний лагерь, наверное. Я забыл как это. Как бы я не пытался вспомнить. Она держала меня за руку, что-то говорила. Я так и не смог разглядеть её лицо. Капюшон, шарф и чёлка очень хорошо его скрывали. Когда она меня обняла и начала плакать, я немного пришёл в чувство. – Как много, всё же, ты слышала? – Всё. Поначалу, летом, я любила там читать и просто быть вдали ото всех, но позапрошлым июнем ты начал туда приходить ежедневно в одно и то же время. Сперва меня бесило то, что ты нарушаешь здешнюю тишину, но вскоре я привыкла, позже была максимально увлечена твоими рассказами. Стала ежедневно высматривать тебя. – Как ты попала сюда?- удивлённо спросил я. – Сегодня луна светит особенно ярко. Я увидела, что под привычным для меня деревом, неподвижно сидит силуэт. Я заподозрила неладное. Днём речка покрылась коркой льда. Вечером и ночью же она замёрзла достаточно, что бы я без препятствий прошла. – Хорошо, тогда ещё вопрос. Почему ты тогда не хотела показаться? Девушка, судя по её притуплённому взгляду, была смущена, но вскоре она сделала глубокий вдох, закрыла глаза. В то же время её рука отпустила мою, принявшись снимать капюшон и шарф. В лунном свете я заметил, что у неё от левого виска и через всю щеку, опускаясь ниже по шее, был ожог. Лицо у неё было поистине прекрасное, если не брать во внимание это клеймо . Я подошёл к ней ближе и положил руку на её щеку, прислонив уста к её лбу. Она в это же время прижалась ко мне. – Я боялась, что отпугну тебя этим. Сквозь слёзы говорила она мне в пуховик. Я лишь в ответ обнял её сильнее. – Что же теперь с нами будет? Я молча разжал объятия и подошёл к тому булыжнику, на котором до сих пор весела верёвка. Столкнув его в речку, я услышал, как по льду пополз разлом. – И как я попаду домой теперь?- удивлённо съязвила девушка. – Я тебя проведу, только взамен ты мне расскажешь о себе немного, потому что я о тебе очень мало знаю. Девушка подбежала ко мне и взяла под руку. – Ну, моя мама – ректор в твоём университете, а я имею некие рычаги влияния на неё.- громко расхохоталась девушка – Воу! Это многое объясняет, но слишком для начала. Начни со своего имени.- улыбаясь говорил я. – Нана. Меня зовут Нана. Наступила небольшая пауза, после которой девушка не замолкала ни на секунду. Дойдя до её дома, мы так и просидели до утра на лавке, согревая руки друг друга.