Момент.

      На Сехуне - зеленая растянутая майка с разводами. Это модно, особенно если у тебя острые ключицы и по-хипстерски выбеленные волосы. Когда тебе двадцать один, но детство перерасти еще не удалось, ты притворяешься, что знаешь все песни joy division наизусть и очень пытаешься создать видимость своей значимости.       Чонину тоже двадцать один, но он ничего не пытается. Сехун щурит глаза, стараясь представить себе, сколько раз Чонин называл себя «жалким», когда видел, как танцуют другие. Чонин тоже когда-то хотел танцевать, а потом что-то типа проблемы с суставами и пластика никакая. В общем, он ненавидит дурацкие истории про целеустремленность и путь к мечте.       Послеполуденное майское солнце светит сквозь грязное стекло на лицо Сехуна, устроившегося на спине и свесившего голову вниз с кровати. У кровати есть только одна подушка, на ней сейчас чонинова голова с безмятежным путешествием по Лете. Сехун шмыгает носом, находит запястье старшего, накрывая пальцами красный шнурок-браслет, медленно поглаживает большим крупную косточку. - Надо сделать ремонт, - говорит Сехун, хотя его никто не слушает. Он не открывает глаз, хотя и так знает, что рама в окне деревянная с облупившейся краской, что на стыке пола и стены в углу развелось нечто похожее на плесень, что кусок обоев справа от входной двери полтора года назад сожрал щенок, которого Чонин подобрал на улице, но выходить так и не смог.       Сехун думает, что сюжет жизни Чонина явно перепутан с чьим-то: старшему бы быть первым красавчиком на районе, успешным танцором или просто богатеньким сынишкой, а Чонин - булавочная подушка, истыканная превратностями судьбы, проверяющими его на прочность. У Сехуна все не так, он просто размеренно плывет по течению, иногда пользуясь удобным случаем или возможностью. У него за душой нет разбившейся мечты, трудного детства и череды разочарований. Так, один флоп с поступлением на художественный, но он туда не сильно-то и рвался.       В комнате душно, сквозь тонкую кожу век солнце выжигает на сетчатке силуэт грязной занавески, тень которой теперь совсем немного падает на лицо. Сехун кашляет. Чонин обычно не жалуется, иногда рассказывает что-то вскользь, словно это обычное дело, а Сехун слушает и старается делать вид, что все это просто неприятности. Он знает, что его жалость ничем не поможет, просто иногда улыбчивому Чонину с заплатками на душе нужно уснуть на чьих-то коленях. Над кроватью висит флаг со звездами и полосами, а вокруг прутьев спинки обмотана гирлянда, которая давно перегорела. Никто из них тут не живет, иначе давно бы отравился ржавой водой из-под крана, но Чонин чувствует себя здесь уютнее, чем дома. Этот флаг они купили по дешевке, а еще рядом висит ловец снов, который Сехун сделал сам. Здесь никто не кричит, никто не плачет, Сехун вообще обижаться не умеет, только губы дует для видимости. Чонин старается его ничем не расстраивать, сильно старается, но каждый день себя не победить, поэтому иногда Чонин оступается.       В ванной на умывальнике лежит мыло ручной работы с водорослями - это подарок сестры Чонина. На стенах - следы от скотча, которым когда-то к стенам крепились плакаты музыкальных групп. Чонин хотел закрыть стену виниловыми пластинками и пустить поляроидные фото на прищепках, но у него вечно нет на это денег.       Если долго лежать вот так вниз головой, вслушиваясь в тишину, можно решить, что время остановилось. Пока где-то там люди ходят на работу, влюбляются, сходятся и расстаются, здесь все остается по-прежнему. Скрипучий пол, пыльные шкафы, с окрашенных дверей сыпется краска.       Для Сехуна время - всего лишь неизученная материя, он не делит недели на дни, а дни - на часы, он измеряет все тем мгновением, в которое дышит, в которое чувствует, как пульсирует вена на руке под его ладонью. Он открывает глаза лишь тогда, когда солнечные лучи перебираются с его лица на наволочку. Чонин морщит нос, прежде чем позволяет себе проснуться.       Сехун бы не побоялся умереть и не страшится жить дальше. Это та единственная роскошь, которую он может себе позволить - жить настоящим.