Как демон встретил клоуна

Крик. Снова. Оглушающий, душераздирающий вопль. Так знакомо. Он не псих, нет. У него долги, аренда квартиры и личные нужды. Он осознает свою вину за содеянное, но так сложилось. Постепенно такой образ жизни стал привычным. Совмещать приятное с полезным, где в роли приятного — получать деньги, а в роли полезного — убивать людей. Он в своей деятельности не был популярен, но дохода от жизней (смертей) людей ему хватало вполне. Николай ходит неприметно, как массовка в кино. Это если не брать в счет довольно высокий рост, гетерохромию и длинные волосы — тоненькая прядка на затылке до пояса. Но волосы можно спрятать, как он, собственно, и сделал, а в глаза никто и не смотрит. Входной билет стоит достаточно дорого, но Николай внимания не обращает. — Верхнюю одежду почему не сняли? — суетливо и беззлобно приговаривает молодая девушка, разрывая кончик билета. — Холодно мне, — так же дружелюбно отвечает мужчина, принимая разноцветный глянец обратно. Российской осенью в помещениях и вправду прохладно, но истинная причина совсем не в этом. Пальто, черное, фетровое, с манжетами и лацканами, примерно до колен. С ним он расстается разве что дома и нередко сравнивает с броней, чаще с оружием. Его оружие, помимо охотничьего ножика и старенького нагана. «Шинель» — способность, дающая ему преимущество в радиусе тридцати метров. Способность, которая ни в коем случае не должна быть у убийцы. Петербургские театры красивы —везде светло, на потолках висят тяжёлые хрустальные люстры, мраморные полы блестят от светлых лучей, интерьер будто не поражен временем. Люди рады, эхом по залу раздаются хлопки, разговоры, чей-то смех и предвкушающая суета. Шум мгновенно стихает, стоит свету погаснуть и снова включиться, но уже лишь в середине сцены, представляя взору первого актера. Зазвучала инструментальная музыка. Николай невольно засматривается. На балконных этажах почти никого нет, кроме молодой девушки (видимо, матери) и ребенка (видимо, дочки), остальные люди, коих, кстати, было не особо много, около полусотни, сидели в партере. Эспер напирает согнутыми руками на перила второго этажа, перекатывается с пятки на носок и скользит взглядом по публике. На сцене что-то произошло, отчего народ засмеялся, но светловолосый этого не уловил. Пальцем он поддел краешек манжета и белой рубашки, проверяя циферблат на наручных часах. «Вот он,» — отмечает Николай, упираясь взглядом в отысканную макушку. Мужчина пришел один, и это хорошо. «Тридцать метров же наберется, если я к стене отойду?» — Гоголь делает пять шагов назад, оттолкнувшись от лакированного дерева. Затылок касается холодного мрамора. «Нормально. А этих, все же, придется убрать…» Разномастные глаза стрельнули в сторону близстоящих людей, очертили женский и детский силуэт. Гоголь неопределенно пожал плечами, выдохнув. Руку, возникшую из ниоткуда, девушка не заметила. Кожаная перчатка скрипит швами, когда ладонь сжимает женский рот, нос, перекрывая доступ к кислороду и не давая жертве закричать, только промычать от неожиданности. Ноги у девушки подкосились, когда вторая рука сжала глотку. Семилетняя девочка обернулась, отпрянув от перил, услышав рядом глухое падение. Переместившимися руками Николай оттащил тело к стене. Детский вопль утонул в немом крике и девочка упала рядом. Оркестр продолжал играть, нагоняя происшествию драматичности. — Да ну, не страшно ведь, — почти обиженно пробурчал Гоголь, кутаясь в пальто сильнее. — Не убил же. С мужичком он церемониться не стал. Его место в последнем ряду, а это значительно облегчает пункт секретности в его скромном плане убийства. Пальцы хватаются за воротник, зацепляя пару клочков волос, но это неважно. Тянет в портал. Перемещение. Крик, не вырвавшийся из прокуренных лёгких мужчины, сменяется хрипом, когда ногой ему ударяют в бочину, затем — в челюсть. «Конечности оторвать, расчленить, выпотрошить, сжечь заживо, пусть мучается вдоволь!» — ненавистно шептала юная девушка-клиентка, упиваясь своими слезами и кидая на стол в затхлом кабаке деньги вместе с кошельком, украшениями из золота и прочими драгоценностями. Николай не спрашивает почему, не узнает об обстоятельствах и причинах, не расспрашивает о прошлом заказчика. Ему даже в удовольствие и теоретический интерес наблюдать за бесчестием. За тем, как непорочные люди ступают на тропу греха, принимают ненависть в своей душе. Невинное, раскрасневшееся от слез лицо, чуть растрёпанные золотистые волосы, голубые поблекнувшие глаза. Ангел во плоти. Девушка обессиленно падала головой на стол, содрогая плечи в рыданиях и страданиях. «Сделаю.» — отвечал он, забирая деньги с фотографией и оставляя бедную девицу в одиноком горе. У него на совести пять человек, не считая нового. Два мужчины, один пожилой старичок, молодой паренёк и девушка. Он помнил лица, тела, имена, возраст, группу крови и адрес места происшествия. Помнил всех заказчиков. Как забыть. Народ охает, взвизгивает, вскрикивает, когда на пол со второго этажа падает тело. Кто-то убегает прочь, кто-то остается в непонятках, кто-то подходит к упавшему, но приблизиться не смелится. «Вот я долбоеб, надо же было все тихо-мирно сделать… А он бойкий…» — укоризненно шипит Гоголь на себя в мыслях, почесывая затылок. Весь пункт секретности коту под хвост. Как только толпа более-менее разбегается, Николай раскидывает остальных, запирает все двери на замки, щеколды, и спускается вниз. Черной туфлей он почти с наслаждением наступает на сломанное от падения плечо, круговыми движениями вдавливая сустав в пол. Заказанный кричит. Отточенным жестом из пальто появляется лезвие ножа, орудие подкидывается вверх и ловится рукой в воздухе. Заточка впивается в ладонь. Крик сначала заставляет перепонки неприятно задрожать, но вскоре он привык. Николай нагибается, чтобы предмет режущий вернуть обратно. Лезвие режет кожу как скальпель, вдоль живота, от грудины и до пупка, дальше нож не порежет. Не срывать же ему с жертвы ремень и брюки, это как минимум неуважение. Выпирают ребра, вываливаются из-под кожи кровавые внутренности. Еще одним изящным жестом с шелкового подклада пальто достается револьвер. Свет поочередно тухнет в разных частях зала, создавая драматичную обстановку. Лунное свечение проникает через окно и отсвечивает на деревянный пол сцены. Большим пальцем взводится курок, указательным пальцем нажимается спусковой крючок. Раздается тихий выстрел, щелчок курка, молниеносный свист пули и предсмертный хрип. — Развлекаетесь? — доносится тихий, высокий, уставший голос из середины помещения. По мраморной кладке приятным шорохом отстукивают тонкие подошвы обуви. Николай не оборачивается, поднимаясь с колен. Концы пальто колыхнулись. Пяткой он упирается в ключицу и тянет на себя похолодевшую руку. Раздается треск ткани, хруст кости и звонкое капанье крови в образовавшуюся у ног лужицу. Достоевский перешагивает надвигающийся ручеек кровавого месива, приближаясь к Николаю еще на два метра ближе. — Работаю… — эспер страдальчески выдохнул и кинул за спину оторванную конечность. Крутит барабан нагана, выколупывает гильзы, которые с характерным звуком стукаются о пол. Огнестрельное он убирает и крутит нож на ниточке, завязанной в отверстие на рукояти, как пропеллер. — А Вы, случаем, не меня арестовывать пришли? Незнакомец хрипло засмеялся. Светловолосый шагнул назад, оценивая сделанное. Осталось только сжечь. Жаль, что до «заживо» не дотерпел. — Нет, арестовывать Вас сейчас другие будут, — некий явно намекал на шаги по ту сторону массивных входных дверей. — А я по делу пришел. — По делу? Если Вы коллектор, сразу говорю, все долги завтра! — нож в руках перестал бешено вертеться, отблескивая лунным светом. Достоевский вздыхает и приближается к телу, становясь напротив убийцы. Стоит чуть поодаль от лужи крови. — Это Вы души забираете? Николай вытирает лезвие об чистый край пиджака умершего и поднимает глаза на клиента. Эспер разглядывает предполагаемого заказчика с нескрываемым интересом. Бледное, болезненное лицо, чуть сгорбленная фигура, тонкая шея и понурые худые плечи, на которые накинута черная мантия, темные волосы контрастируют с белой шапкой-ушанкой. Русский, точно. А речь с еле заметным и даже милым акцентом. — Предпочитаю просто «убивать» — улыбается Николай и ему улыбаются в ответ. Ласково, слабо, чуть обнажая зубы, на смешливом выдохе. — Ну какое же тут убийство, Вы души забираете, — темноволосый склоняет голову к плечу, глядя на исказившееся в муках лицо трупа. — Да еще и таким ужасным образом. Вот, выступление сорвали. Дверная ручка несколько раз дернулась. Два громких удара ногой по древесине. — Я бы извинился перед всеми посетителями, только вот слушать бы меня не стали. Проблема. Петли дребезжат, а дверь уже слетает. Полиция работает быстро. Юноша вздрагивает, когда его грубо хватают за белый меховой ворот и тянут вперед, закутывая черной тканью. В ушах звенит, голова кружится, а из-под ног уходит земля. Сердце перестало отстукивать бешеный ритм, как только под подошвой зашелестела трава, кожу обдул осенний ветер. Достоевский опасливо приоткрыл глаза, выпрямляясь. Рядом что-то неестественно сверкнуло. Улица. Вероятно, лес. Парк. — Ну-у, вот. Я его даже не сжег. Надо будет вернуть милой клиентке от суммы процентик. А, это… Вы как? С непривычки можно сознание потерять, — оповестил эспер, приземляясь около парня и качая в руках баночку с керосином. — Так что хотели? Николай снял окровавленные перчатки, встряхивая их, выворачивая наизнанку и кладя во внутренний карман. — Мы можем обсудить сделку в другом месте? Если пожелаете, встреча позже тоже возможна, — недоверчиво оглянувшись на здание позади, спросил темноволосый. — Позже. Сейчас я не в состоянии переговоры вести, — он великодушно махнул рукой. Достоевский протянул сложенную в несколько раз бумажку, зажимая ее между указательным и средним пальцами. — Хорошо. Тогда встретимся… Во сколько удобно? — Эм, часов в шесть? — убийца принял записку. — Договорились, — парень чуть наклонился вперед, но потом вздрогнул и поспешно выпрямился. Черт, он же не в Японии. Достоевский быстро развернулся, задевая краями накидки Гоголя и завернул за угол. Николай многозначительно вздохнул, развернув бумажку. *** — Почему я? — В каком смысле? — Федор отпил чай, поднимая глаза на Николая. — Ну, почему именно я? — светловолосый подпёр щеку ладонью. — М-м… Если я правильно понял вопрос, то… В России единственное сборище эсперов — это государственный комитет. Остальные ходят в одиночку. А когда мне на улице попалась листовка с надписью «Убиваю. Дёшево, секретно, быстро», мысль о том, что это вывесил одаренный пронеслась в моей голове как-то сама собой, — пожал плечами Достоевский, раздувая струи пара в разные стороны. — Можно сказать, что я нашел тебя случайно. Способность у тебя… Интересная. — Стоп, — Николай указательным пальцем показал на Федора. — Так ты меня преследовал? — Нет. Сказал же, случайно… Просто увидел, как ты клеишь объявление, подошёл, посмеялся, а затем заметил в театре. Я собираю вокруг себя эсперов. — М-да. Понятно. Давай уже к плану, — эспер лениво вытянул ноги вперед. Солнце постепенно заходило за горизонт, но в кафе еще не включили лампы. Приятная атмосфера вечера лучами пробиралась в здание сквозь большое окно. Люди оживленно общались, смеялись, шутили, поэтому их разговора в шуме почти не было слышно. — Итак, убийство масштабных планов, но… — А еще оно в другой стране. Вот что меня настораживает в первую очередь. Достоевский зыркнул угрожающе и недоброжелательно. — Не перебивай. Но твоя работа будет заключаться только в убийстве нескольких человек. Четыре государственных чиновника. Желательно насильственными методами. — Интересно, — начал Николай, мечтательно смотря вверх, а затем внезапно и категорично продолжил: — Но слишком трудно. Я отказываюсь. Николай медленно поднялся со стула, но его схватили за рукав. — Постой. Я заплачу больше, — Федор смотрел снизу-вверх, выжидающе опасливо, но уверенно. — Оплачу поездку, проживание, что хочешь. Ты мне нужен. Эспер закатил глаза и сел обратно. — Не в оплате вопрос. Му-уторно все это, — недовольно протянул Николай. — Я не знаю японского языка и в Японии не был ни-ког-да. А тут не просто поездка, а целый план по убийству эсперов. Ты не вселяешь доверия вообще, — тут Федор вздохнул, — и как мне быть? Сигануть в другую страну просто так? — Понимаю. Это странно. Я не заставляю. Ты заинтересован, а это главное. Однако, ты готов отказаться от дела лишь под предлогом незначительных мелочей? Японский легко выучить. А план, на самом деле, очень простой, особенно для такого человека как ты. Всего лишь нужно вникнуть, но тебе мешает эта иллюзия невозможности. Отбрось сейчас это. Решать стоит немедленно, ты устроил резню в общественном месте, а значит следствие вскоре обнародует твои данные. Это может помешать выезду из страны, — Достоевский говорил это осторожно и спокойно, глядя прямо в глаза. — Один вопрос. Ты согласен? Николай напряженно замолчал, поджав губы. — Согласен. Достоевский улыбнулся. *** У Федора походка кошачья, он легко ступает по холодному асфальту, да так быстро, что Николай за ним еле поспевает. Черная накидка развевается, словно плащ супермена, и Достоевскому даже немного холодно, но он героически не обращает на это внимания, продолжая стремительно шагать вперед. — Паспорт у тебя есть? — спрашивает он, на миг оборачиваясь в сторону отстающего Николая. — Есть. — Отлично. Сейчас в Москву, оттуда в Токио. Затем в Йокогаму. Николай страдальчески закрывает ладонями лицо, проводя ими вниз и стонет навзрыд. — Я сумасшедший, — шепчет он в собственные ладони, а затем складывает их в молящем жесте и закатывает глаза к небу. — Мама, прости меня за все мои проступки, каюсь, матушка… Федор беззлобно хмыкает, растягивая губы в ухмылке, и продолжает идти вдоль полупустого холодного переулка. Ехать до Москвы недолго, где-то часа три. И двоим повезло — соседние места не были заняты, да и вообще людей было не очень много. Николай помирает со скуки уже на середине пути. Приобретенная еще в детстве нелюбовь к любым поездкам. В окне сапсана молниеносно проносятся ели, голые березы и дубы, пожелтевшая трава, поляны опавших листьев. Он прокрутил револьвер на пальце за спусковую скобу, крепко взялся за ствол двумя руками и прижал холодный металл к белокурым волосам, параллельно лбу, будто целясь в потолок. Медленно стальная мушка опустилась по невидимой дуге, целясь уже в нового знакомого, сидящего напротив и скучающе смотрящего в окно. Федор лениво перевел взгляд на направленное на него дуло и усмехнулся. — Ты курок не взвел, — прошептал он одними губами. Николай дернулся вперед, дрогнул рукой и нажал на спусковой крючок, клокая языком. Револьвер щелкнул. Достоевский тихо засмеялся. Дурачится. — Мужчина, уберите огнестрельное, — недоуменно сказала подошедшая кондукторша. — О, это игрушечный, — Гоголь улыбнулся во все тридцать два, махая оружием. — Племяшке везу. Как настоящий, правда? Хотите подержать? На заказ сделано! И женщина действительно поверила, мягко отказавшись и поспешив покинуть пустой ряд пассажиров. Легко поверить, когда мужская рука трясет тяжелый кусок металла так легко, будто пластмассовую игрушку. Федор проводит кондукторшу насмешливым взглядом вслед, а Николай убирает наган во внутренний карман. От греха подальше. — Эх, а я ведь квартиру оставил… — Гоголь сцепляет руки в замок и укладывает на них подбородок. — И ружье там, дедовское, советское… — Жалеешь? — Не то что бы, — Николай зарывается носом в клетчатый кашемировый шарф. — Еще есть шанс вернуться назад. Одаренный фыркнул. — Ага, щас. Втянул меня в невесть что, а сейчас отступление предлагаешь? Достоевский смиренно закрыл глаза, откинулся на спинку сидения и поднял руки на уровень головы ладонями вперед. — Как хочешь, ни к чему не обязываю и не заставляю, — миролюбиво напоминает он. Увидев самого демона за такой дружеской беседой, бывшие враги бы своим глазам не поверили. Хладнокровный преступник, глава подпольной организации, снимает маску равнодушия, подумать только. Тому же Дазаю эта ситуация была бы новшеством. А Достоевского общение с русским народом успокаивает. Видит он в своей национальности эту обреченную тоску, поэтическую тлеющую печаль, и вместе с этим настолько явную силу духа, врожденную доброту и уют. Потребность в горе и упорство в обретении счастья, монументальный опыт прожитой в суровых условиях жизни, вековая мудрость. Будь то пожилой проходимец, бедная продавщица, уличный музыкант, дворовая шпана или одинокая бабушка на краю проезжей части, пусть. От японцев Федор устал. И остался бы в родном Петербурге, остался бы на родине с комфортом. Только вот бросать Агату, Ивана и других было предательством. Душу кошки скребут. Мир дороже. Николая гложет интерес. Он впервые решился на такое — бросить все и уехать в другую, совершенно неизвестную страну. И все это лишь по просьбе почти незнакомого, подозрительного и до жути болезненного юноши. Федор Михайлович Достоевский — клиент, заказавший у него четыре человека. Так бы он сказал раньше. Сейчас же в его понятии это выглядит так: «Демон Достоевский — парень с необычными глазами (и дело даже не в фиалково-лазурном пигменте), создатель организации „Крысы мертвого дома“, самая загадочная личность в жизни Николая Гоголя. А также человек, предложивший ему план по разрушению в пух и прах трёх эсперских сообществ.» «Почти как резюме.» — вдобавок отмечает Николай. Тем временем поезд все ближе к месту назначения. Пути назад уже не будет.