Сама

В конце концов все упирается не в то, чтобы просто найти своё счастье, а чтобы сделать это самостоятельно, без родительских сентенций и их отравляющего послевкусия, без оглядки на прошлое с его выпирающими костями и всеми завтраками, смытыми в унитаз. Стать счастливой здесь, сейчас и вопреки. Перевернуть разом все страницы, захлопнуть книгу и начать новую. Вот только Нура опять хочет спрятать себя в ворохе тряпья, она затягивает лямки пижамных штанов Вильяма потуже, натягивает рукава толстовки Криса на пальцы и чувствует мерзкий холодок, скручивающий желудок, внутренности переворачиваются и тошнота подступает к горлу. Кажется, она выблюет завтрак без всякой помощи, привет, привет, старый фаянсовый друг. Нура выдыхает через нос и, прислонившись лбом к холодному стеклу окна, наблюдает, как Осло тонет в серой грязной осенней воде. Нура тонет вместе с этим чертовым городом в неопределенности и вопросах, что наматывают в голове круги строевым шагом и голосом матери ввинчиваются в затылок: "Тебе нужен Вильям Магнуссон, как каноничный рыцарь нужен принцессе. Ты нужна ему, чтобы защитить тебя от драконов. Крис нужен ему, чтобы дракона выпускать, но, детка, зачем Крис нужен тебе? Зачем ты ему нужна? И как далеко зайдет ваша игра?" Нура вжимается в стекло сильнее и думает, что если это игра, то они давно в нее заигрались и потеряли все разумные границы. Размыли, растворили в осеннем норвежском дожде и сладком дыме. Где кто кончается и начинается, пойди теперь разбери. Нура оглядывается и смотрит на две части себя. Пытается понять, насколько они равносильны? Какую часть себя она отдала Вильяму? А сколько от нее отхватил Крис? У парней же явно вопросы поважнее: по телику боксерский матч и эти двое, кажется, по разную сторону ринга. Шистад делает глоток пива из бутылки и шумно чему-то радуется, Магнуссон же морщится, комментирует язвительно, но Нура не особо разбирает слова. Бессонные ночи забивают черепную коробку ватой или это голос матери: "Что они для тебя, моя девочка?" Нура фыркает: "Поставщики одежды", ведь уже месяц скоро, как переехали, а разобрать свой чемодан - для нее это миссия невыполнима: лишь зубная щётка красуется в ванной рядом с двумя другими, да фен валяется где-то в прихожей. Нура смотрит на Криса - тот ржет, откидывая голову, и чуть не давится пивом - смотрит на Вильяма, а он вдруг бросает ответный взгляд и улыбается так по-дурацки, но так по-родному, что девушку тянет к нему, словно марионетку. Широкая улыбка, и словно нити натягиваются, заставляя делать шаг, еще один и еще. Нура устраивается на диване между парнями, положив голову на колени Вильяму и вытянув ноги на колени Крису. И две ладони - тяжёлая на макушке и горячая на щиколотках, та, что перебирает волосы, и другая, что скользит по коже - вдруг прогоняют голос матери из головы. Шистад над чем-то громко ржет, но Нура его уже не слышит, она засыпает. И просыпается с громким стоном. Выгибается и, распахнув глаза, тут же встречается с карими Магнуссона, он улыбается, шепчет: "С пробуждением", и Нура успевает заметить такую же улыбку Криса, у которого на коленях по-прежнему ее ноги, вот только сейчас они бесстыже разведены, а пижамных штанов нет и в помине. Шистад подмигивает ей, продолжая двигать пальцами внутри, и Нура снова стонет прямо в приоткрытый рот Вильяма. И все ее последующие стоны, вскрики и шепот, тонут в горячей глубине его рта. Нура распластана между ними двумя, как какой-то долбанный святой на кресте, как звезда, выброшенная на берег прибоем. Ни слова сказать, ни мысль подумать, только задыхаться от движений горячего языка между ног, только выгибаться навстречу широким ладоням. И Нура чувствует их обоих каждой клеткой, Нура теряет голову, теряет себя. И не может, не может, не может. - Не может быть, чтобы Шистад остепенился? - Эве хотелось бы звучать равнодушно, вот только Нура слышит, как напряженно вздрагивает ее голос, и пальцы на ножке бокала белеют, так сильно сжимают ее. - Так давно ни с кем его не видела. Неужели кто-то наконец схватил его за яйца? Нура пожимает плечами и смотрит в окно. Очередная ложь - "не знаю" - скапливается желчью в глотке, не дает дышать, выплюнуть бы, но не получается, ну сколько можно, Нура Амалия Сатре? Вот только слова правды, что вертятся в голове, подобны взрыву бомбы. "Не далее как утром, его яйцами была занята я, в то время, как Вильям меня ебал." Нура морщится от грубости формулировки, от голого неприкрытого цинизма, которым она словно внутренности себе расцарапывает, делает ещё больней, потому что того, что сейчас недостаточно. Ей же не привыкать врать, и принимать равнодушный вид - это как пальцами щелкнуть, и вот вам Нура, которая ни черта то, блять, не подозревает. Да, не первый раз, но отвращение к себе не уменьшается с каждой новой ложью, у него какой-то блядский накопительный эффект, и укоряющий взгляд Эскильда только подливает отвращения в эту бездонную яму. Что это такое, Нура, извращенность или проклятие? - Я просто думала, что у нас с ним что-то, - задумчиво тянет Эва, точнее алкоголь в ней, потому что сама девушка тут же спохватывается и добавляет. - Ничего серьезного, конечно, просто нам было весело вместе, и я думала... - она вдруг замирает и предательски краснеет, смотрит на Нуру вопросительно, с надеждой, словно маленький глупый щенок - ну потрепли же по холке, развей все сомнения, скажи, что Шистад по-прежнему мой и только мой, вот только Нуре не приласкать хочется, а зубами вцепиться, впиться в свое запястье, чтоб не завыть, как этот чертов щенок, чтобы не начать тыкаться лбом в ладони подруги и просить: "Прости, прости меня, прости". И то, что в этот раз тайна не только ее, никак не уменьшает желания удавиться. - Ты знаешь, что делаешь? - спрашивает Эскильд, когда Эва, так и не получив долгожданного утешения, упархивает в ванную комнату. И Нуре тошно от того, что вместо укора, в его глазах беспокойство. Черт, можно подумать, ей голоса матери не хватает? Вот только сравнивать их - это неправильно по отношению к Эскильду и она отвечает честно: - Нет, - и зачем-то тянется к бутылке Нуру снова мутит, но неполадки с желудком - это ничтожная плата за то, что алкоголь растворяет голос матери с ее ебучим вопросами и лекциями, заменяет их каким-то попсовым мотивом, который звучал в такси. Нура неуклюже виляет бедрами, пытаясь стянуть ботинки, мурлычит под нос и улыбается. Вот только с кухни доносится грохот, мат - кажется, любимая шистадовская трехэтажная конструкция - и девушка замолкает, хмурит брови. Стягивает куртку, не глядя вешает на крючок и тихо идёт по коридору в сторону кухни. И губы кусает, когда слышит смех и шепот. И пальцы стискивает, когда видит Криса устроившегося на кухонной столешнице, а между его ног Вильям. Нура застывает в глубине коридора, как чертов памятник самой себе. Ей бы голос подать, обозначить свое присутствие, но Нура блядский вуайерист, замерла и глаз отвести не может. И ведь не первый раз видит подобное, но никогда Крис не выглядел настолько беззащитным, никогда Вильям не был настолько яростным. Он впивается пальцами в бедра и двигается так размашисто, что кухонный гарнитур жалобно скрипит, Шистад же матерится сквозь зубы и откидывает голову, стукаясь затылком о шкафчик, перекатывает ее, как в бреду, цепляется за Магнуссона весь такой открытый, умоляющий "быстрее, мать твою", и Магнуссон смеётся ему в шею, вжимается приоткрытым ртом в кадык и ускоряется. А Нура чувствует, как желание скручивает внутренности, обжигает щеки и наполняет легкие кипятком. Она впивается зубами в нижнюю губу и тихо тянет молнию вниз, скользит ладонью в трусы и подстраивается под ритм Вильяма. Картинка плывет и вспыхивает отдельными кадрами: губы Вильяма на влажной шее Криса, пальцы Криса сжимающие ягодицы Вильяма, член между телами, а в следующую секунду капли спермы на голой груди и изломанные брови Шистада, последние толчки Магнуссона. Нура двигает пальцами быстрее и кончает с безвучным стоном. Крис смеётся и тяжело дышит, тянет Вильяма за вихры на себя и целует. И ей между ними сейчас не протиснуться, даже если очень захотеть. Зачем тебе Вильям? Чтобы умирать от любви. Зачем тебе Крис? Чтобы не умереть, когда Вильям снова уйдет. А зачем им ты? Нура отступает вглубь коридора, а затем ныряет в туалет и еле успевает открыть крышку унитаза, как ее выворачивает. В этот раз они отрубаются в спальне Шистада. Нура просыпается и чувствует, как сквозняк и влажный от дождя воздух проникает сквозь открытые окна. Пахнет осенью и сигаретами. Она вжимается в Вильяма за своей спиной, обхватывает руками его обнимающую руку и не хотя открывает глаза. Крис сидит нагишом на подоконнике у распахнутого окна, и Нура бормочет что-то про "идиот" и "простудишься", вот только Шистад ее не слышит. И она сама не понимает, что заставляет ее выбраться из-под родной тяжести Вильяма, из тепла и надежности, скользнуть в этот прохладный воздух, от которого тут же мурашки по коже, в этот удивленный взгляд зеленых глаз. - Ты чего не спишь? - спрашивает Крис шепотом, глядя на нее снизу вверх, затягивается, стряхивает пепел за окно. - То же самое хотела спросить у тебя, - голос со сна хрипит, и мысли - неповоротливые улитки, но Нура садится рядом, протягивает руку за сигаретой, смотрит вопросительно. Шистад передергивает плечами - Полнолуние, - говорит таким тоном, будто это все объясняет, а Нура только сейчас замечает огромный желтый кругляш над крышами домов. И точно. Именно поэтому так светло, что она видит ямочки на щеках Криса и морщинки в уголках глаз. Он улыбается, отдает ей сигарету, а затем вдруг просит: - Почитай мне, - Нура изумленно смотрит на него, а Крис поясняет. - Ну как тогда, до возвращения Магнуссона Он резко встает, подходит к комоду, шарит по нему слепо несколько секунд, а затем возвращается с книгой. И Нура узнает ту, что читала в день возвращения Вильяма. Она листает ее, а Крис тем временем снова садится на подоконник, вытягивается на нем, трется затылком о ее колени, и Нуру от этого движения прошивает такой нежностью, что она не может вдохнуть. Кажется, что сердце застревает в горле, и Нура с ужасом понимает, что это уже не ее сердце, а их - половина Вильяму, половина Крису, а ей ничего не осталось. Ее самой не осталось ни грамма, вся растворилась в нежности Магнуссона, в страсти Шистада, под их руками и языками, и теперь ее не существует. Нуре кажется, что она падает, летит прямо на это мокрый асфальт десятком этажей ниже, но Крис целует ее в колено, смотрит из-под челки, тянет: "Пожалуйста", и наваждение проходит. Нура выдыхает, делает последнюю затяжку и открывает книгу на последней странице. - "Извини, говорю я; плевать тыщу раз, говорит Зоя. Я должен был идти куда-то не туда и жить как-то не так, говорю я, мне так кажется, но я не знаю, знаю ли я, как это. Я знаю, говорит Зоя, оставайся, и мы выпьем еще виски. Да, говорю я, а Зоя ничего не говорит и берет меня за руку, женщины иногда так делают. Я тоже беру ее за руку, потому что так делаю. Потому что это хорошо, приятное ощущение адекватности. Выпьем еще виски, говорит она, много виски. Да, говорю я. А потом пойдем куда-то жить как-то по-другому и выясним, как это. Да, говорит Зоя, позже, когда вырастем." Так и не разобранный чемодан громко трещит колесами по брусчатке. Нура плотнее кутается в пальто от промозглого ветра и думает о солнечной погоде в Барселоне, о том, что она уже сотню лет не летала самолетом и о том, что нельзя начать с чистого листа, когда не знаешь, что на нем писать.