"I Can't Go On Without You"

х х х Основная проблема Нормана крылась в чужих глазах. Метафор придумать можно было множество, от самых банальных — синева океана, до каких-нибудь блядски выкрученных — отражение глубины небосвода на рассвете в бесчувственных льдах Арктики? Но проблема была еще в том, что они вовсе не были бесчувственными. Только всегда казалось, что они к тому же не были искренними. Играясь с отражением эмоций по радужке глаз, Пейн умел бросать сочные, выверенные взгляды в камеру. Топить собственный лед в глазницах, когда смотрел на свою блондинку. У Ридуса тоже такая была. Только мудрая, терпеливая и смешливая. Понимающая, порой до скрежета зубов и тяжкого вздоха никотинового дыма. Он любил эту женщину нежно, степенно и совершенно спокойно, с уважением прислушиваясь, сжимая сухие и узкие пальцы в своих. Обнимать ее было сравнимо с отпущением грехов после долгих покаяний. Томаса он не обнимал. Он его трахал. С того самого первого смазанного алкоголем вечера, когда британец перебрал, или сделал вид, что перебрал, с ловкостью забираясь на его колени. Благодаря текиле он считал себя очень сексуальным, вопреки неряшливым движениям рук и нечеткой дикции. Том пытался выговорить «детка» на американский манер, но Норману было смешно. А потом Пейн поймал его взгляд, и бутылка темного пива выпала из пальцев, слава богу, что хоть пустая. Ридус вышел на эту террасу, чтобы посидеть в тишине на разваленном кресле и покурить, пока остальные гудели и орали песни AC/DC. Каст праздновал окончание первого блока съемок. Свой выход на воздух Пейн не объяснил никак, да и Норман не предполагал, что сейчас займется грязным, полупьяным сексом на свежем воздухе, таким безрассудным и откровенно не очень долгим - такого с ним не бывало давно. Кто бы мог подумать, да? Обсуждать их отношения было как ковырять пальцем незаживающую рану, поэтому они оба старались этого не делать. Хоть, Томас сковыривал корочку куда чаще, чем хотелось бы. Ридус не хотел ничего для себя определять. Это значило бы, что придется брать ответственность, а этого добра у него и так было предостаточно. Он ценил это «не-пойми-что-только-не-останавливайся» за легкость, за смех, за возможность сжать эти блядски-блестящие волосы в свой кулак и выбить очередной стон из пунцовых губ, жадно заглядывая в глаза с дебильной надеждой увидеть в них что-то настоящее. И изредка у него получалось. Он улавливал мгновения, когда Том действительно был полностью открыт. В такие моменты становилось одновременно страшно и сладко. Страшно, потому что значит - все это по-настоящему. Настолько, что все, что было в жизни Нормана до этого — фарс. А сладко, потому что Ридус был уверен, что это удавалось только ему. Но с Пейном никогда нет возможности знать наверняка. Он может игнорировать и смотреть холодно через весь съемочный павильон, а через пять минут, когда Ридус уйдет на перекур, прислать ему откровенный арт с Диксоном и Ровиа на его члене. И именно это они будут проворачивать в трейлере несколькими часами позже. Норман часто говорил ему, что он псих. Потому что только псих был способен так беспечно шататься за ручку с рослой блондинкой по городу ангелов, а потом срываться на такси в его номер и умолять оттрахать себя, будучи вжатым в стену, потому что выбесил. Это был отдельный талант — выводить его из равновесия. Порой даже самые дебильные фразы заставляли Ридуса терять здравый рассудок. Один раз этот полоумный назвал его член зубочисткой. Это была откровенно хреновая провокация, но в тот вечер Диксон действительно начистил его рот, вгоняя член до мягкой стенки глотки, заставляя сглатывать раз за разом. Только вот, что толку, если паршивец только этого и добивался? Иногда Норман курил в потолок, используя это мелодраматичное клише, пока британец сопел под боком или чаще — на его груди. Конечно, на сиськах Дженнифер так не поспишь. Но это должно было произойти. Как нарыв, который прорвется рано или поздно, этот стервозный взгляд встретил его утром понедельника. Том заправил прядь за ухо и сложил руки на груди. На столешнице, которая разделяла студию на зону кухни и спальни, стояли две дымящиеся чашки кофе. В лучших традициях, Ридус должен был почесать свой мужицкий зад, прошлепать до Пейна и прижаться сухими губами к его "Иисусьей" бородке, забирая кружку. Но взгляд. Искренности в нем было с грош, Том не злился на него на самом деле, но почему-то считал, что это уместно сейчас. Норман трет ладонью лицо и встает с кровати. Он не натягивает на себя белье, не чешет задницу, но к Пейну подходит. Его пальцы скользят под длинные пряди, касаясь шеи, заставляя Тома наклонить голову чуть вбок. Теперь его глаза смотрят снизу вверх, и если вы хотите почувствовать себя последней сволочью — попросите смотреть на вас именно так. Если ваш оппонент выше, можете предложить ему присесть для лучшего эффекта. - Что? Голос хриплый ото сна, и как и следует в сценарии, Пейн отводит взгляд в сторону и закусывает щеку изнутри. Норман сам может предположить тысячу и одно «что». Что ты собираешь делать дальше с нами, Норман? Что ты чувствуешь ко мне, Норман? Что мне делать, я не понимаю, как это прекратить, ведь это нужно прекратить, Норман? Скажи мне, что это не нужно прекращать, Норман. Мы же сможем так очень долго, Норман? Только все это вовсе не те «что», которые интересуют Томаса на самом деле. Это было бы логично для Томаса из типичного сценария. А настоящий Томас спускает все эти вопросы на тормозах, забираясь теплой ладонью под ткань белья, заставляя податься вперед. Настоящий Томас вскидывает голову и ведет по своим губам языком, а потом ухмыляется. Пальцы ощупывают утренний стояк Ридуса, словно примеряются к перспективам. Настоящий Томас требует свой завтрак. И его стервозный взгляд объясняется банальным голодом. Разве не так? Конечно, нет. С ним ведь невозможно знать наверняка. Это не может тянуться бесконечно, поэтому в один день, когда небо так старается смыть с лица земли Нью-Йорк, Ридус мокнет под этим ливнем и старается разобрать шипение и крики Пейна посреди Голд-стрит. В нем как всегда больше алкоголя, чем еды. Ридус забрал его из бара, куда опоздал на добрых полтора часа - пробки его любимого города. И Норман даже не сильно удивлен, обнаруживая, что тот так накидался. Только сейчас он понимает, что его сообщение о встрече выглядело довольно сухо, но день был таким сумбурным, что он не придал особого значения формулировке. А как оказалось, его любовник (он ведь может его так называть, получается?) чувствителен ко всякого рода формулировкам, они наводят его на мысли. А мысли для британца - худшие враги, это Ридус тоже уяснил, и всеми силами старался поддерживать "дзен" в их мозгах. Пейн так машет руками, что в один момент для него останавливается таксист, но Томас орет на него со своим британским акцентом, и индус уезжает прочь. Во всех криках и ругани он не обвиняет Ридуса. Нет, он проклинает его за то, что тот позволил ему кончить в первый раз. Проклинает за то, что тот забирал его бухое тело с гулянок, прикрывал перед Джен и так хорошо трахал, что Томас был согласен на какие-угодно условия, лишь бы смотреть, как Ридус курит по утрам. Пейн проклинал его за то, что у него все так ладно, и что вся его жизнь не летит к чертям, у него все также ровно, только бонусом он может растягивать его задницу по несколько раз за месяц. У Томаса истерика, и Ридус только моргает, пока вода продолжает стекать по лицу и одежде, капать с отросших волос. Пейн несколько раз зачесывает свои патлы назад, облизывая губы и смотря куда-угодно, но только не на Нормана. Тот пока что даже не вытащил своих рук из карманов. Томас орет, что он сам не знает, чего он хочет. Он орет это и умолкает, отворачиваясь к Ридусу спиной. Драма. Норман знает, что этот жест значит на самом деле. Эту спину нужно прикрыть. Поэтому он и подходит сзади, притягивает к себе за бедра и дает ощутить свое присутствие. Без лишних объятий и пошлости. А потом он шепчет, что им пора домой. Томас устало говорит, что у них они разные и такси надо брать на два адреса. В машине Ридус называет только один. Норман размышляет о праве на страдания. Общество учит нас, что всю свою слабость, свои жалкие порывы в поисках внимания, нужно заталкивать носками ботинок в помойную яму, так глубоко, как только возможно. А потом мы вываливаем все это на своих близких людей, обливая с головы до пят. Ибо кому же, как не им? Томасу было выливать не на кого. Томасу стыдно. Томас не ожидал, что этим кем-то, кто увидит его потерянным, испуганным собственным либидо и отсутствием мозгов, будет Ридус. Томасу тридцать пять и он карикатурно счастлив. Норману сорок девять. Он пришел к тому моменту в жизни, когда хочет быть счастлив по-настоящему. И у него считай получилось. Не ожидал он только, что главным компонентом в этом эликсире окажется британец, который к тому же "немножко алкоголик". Но и к этому он отнесся спокойно. Ридус смотрит в его глаза, искренние, как никогда прежде, потому что Тому страшно. Потому что он сказал слишком много. Потому что ему заранее больно. Норману хочется курить, но вместо этого он забирается в постель. Волосы Пейна спутанные, все еще влажные от дождевой воды. В них удобно вплетаются пальцы. - Ты просто хочешь быть настоящим, Томас. И сейчас ты такой. Спи.