I don't believe in happiness

Время шло, а смешарики продолжали жить в своем идеальном мире. Все экстраординарные события в их маленьком обществе были настолько нелепы и малы, что никак не могли потревожить общий покой. Все волнения на острове начинались и заканчивались в пределах одного дня. Идеальное коммунистическое общество: нет главных, нет лучших или худших, каждый знает, что он будет делать сегодня, завтра и через год. В этом болоте в душах зарождались странные желания, немыслимые помыслы. Тот, кто кажется вам наиболее открытым, скрывает больше всех. Молодой поэт, чахнущий в замкнутом пространстве с населением в девять разумных существ. Желающий чувств, вдохновения, великого. Он не мог устоять перед тем, что знает больше. Но не безжизненных научных фактов, не методов лечения геморроя, починки железяк и выращивания патиссонов. Тот, кто знает людей, древние обряды и обычаи, дальние берега. Старый ворон, хранящий в закоулках своего разума истории, такое их количество, что, если сложить их вместе, можно проникнуть в суть всего человечества. Бараш питал страсть. Для такого, как он, нетрудно было определить это с самого начала. Рефлексия — важнейшая привычка поэта, желающего быть искренним в работах. Конечно, не в тех стихотворениях, что писались на самодеятельные праздники, вроде Дня Здорового Образа Жизни. Там надо просто накалякать то, чего хочет Совунья, взять рифмы вроде «зарядка-грядка» и стараться потратить как можно меньше сил. Но в тех произведениях, которые никто не видит, кроме крышки сейфа, не должно быть халтуры. Пришел день, набравшись храбрости, Бараш решился освободить свое творчество, чтобы, наконец, показать адресату. Он нес листы бумаги, прижимая их груди, как драгоценность, поздно вечером. Юноша знал, что Кар-Карыч не спит в такое время, в отличии от, например, чрезмерно любопытных Кроша или Нюши, любящих лишний раз заглянуть в чужие бумаги. Он не заметил пары глаз, следящей за ним из окна огородника. Копатыч не имел привычки бесцельно смотреть в окно и уже собирался спать. Он бы не обратил внимания, если бы по улице прошел любой другой. Однако, стоило показаться знакомым лиловым рогам, как медведь прильнул к стеклу, всеми силами стараясь не выдавать себя. К его удаче, Бараш не смотрел по сторонам, устремленный вперед. Ворон оглядел юного барана и без лишних вопросов пропустил в дом. Он догадывался, что их ждет долгий вечер. Этикет продиктовал начало: усадить гостя за стол, налить ему ароматного чаю, справиться о положении дел. Карыч чуял состояние Бараша, который был натянут, как струна, он знал, что сегодня его прорвет. Кар-Карыч тактично не замечал исписанных листов, покорно ждал и давал собраться с мыслями. Он вел с чересчур молчаливым даже для самого себя Барашем бессодержательную беседу, попутно травя очередные байки, на этот раз обделенные вниманием, зато создающие необходимый шум. — Кар-Карыч, я т-тут кое-что написал, — накопив храбрости, начал баран. — Ну-ка, ну-ка, позволишь взглянуть? — Птица подалась вперед. — Нет, я прочитаю сам, — решительно, хотя голос и дрожал. Бараш взял трясущимися копытцами лист, встал и начал. Поначалу язык творца заплетался, казалось, он хочет говорить как можно тише. Но от строчки к строчке он распалялся все больше и больше, голос обретал силу, глаза — огонь. Бараш выносил свое творение на смертную казнь или коронацию, он не знал, с гордостью и достоинством. Наконец, он осмелел настолько, что смог поднять глаза на слушателя, и, не увидев презрения, вошел в полную мощь. Нигде не звучало имени или намека на личность того, кому были обращены эти чувства, но не понять было невозможно. Бараш летел, купался в своей любви, оголяя душу перед предметом обожания с мазохистским наслаждением. От кульминации стихотворение плавно перешло к завершению. Бараш с придыханием произнес последние строки. Кар-Карыч с удивлением для себя отметил, что почти не дышал эти минуты. Его клюв расплылся в легкой улыбке. Конечно, было приятно ощущать себя вдохновителем, музой. — Чудесно, чудесно, такая эмоциональность, такая экспрессия! — С-спасибо, мне очень приятно, — юноша вернулся в свое обычное состояние, смущенно улыбающийся, кажется, даже краснеющий. — Хах, друг мой, это я должен тебя благодарить. Прекрасная работа! — Бараш расцвел еще больше. — Правда, я бы подправил размер. Да и некоторые метафоры не очень подходят смыслу, например в третьей строфе… Дальше он уже не слушал. Юноша всегда уважал мнение Карыча, но сегодня он бежал сюда не ради критики! Неужели этот ворон ничего не понимает, Бараш буквально только что признался в любви! Кар-Карыч про себя посмеивался над подростком. На лице того застыло милейшее выражение обиды, Карыч просто не мог удержаться. Главным было не переборщить, а то парень, того гляди, оскорбится всерьез. — Ну-ну, не принимай близко к сердцу. Есть, конечно, простор для совершенствований, но ты понимаешь в поэзии намного лучше некоторых, — лучший способ лести — поставить человека выше других. — Еще чаю? Или, может, чего-то покрепче? Остаток дня они провели в компании старого виски, беседуя об искусстве и смежных темах. Поэт спорил и возражал, зная, что окажется побежденным, и упивался своими поражениями. Личное время Кар-Карыча, уделенное только ему одному (Боже!), пьянило лучше всякого алкоголя. Кар-Карыч шутил остроумнее всех, его мысли были самыми глубокими, замечания — самыми меткими. Старый ворон как всегда был идеален. Бараш был слишком восхищен, чтобы расстраиваться из-за неоправданных ожиданий. Когда за окном уже начал заниматься рассвет, Карыч предложил другу остаться переночевать у него. Видя, что юноша уже не в состоянии уверенно двигаться самостоятельно, ворон закинул руку того себе на плечо, обхватил барана за талию и повел в свою спальню, где и уложил. Сам хозяин квартиры, чтобы не смущать Бараша, расположился на диване. Не сегодня. После этого дня Бараш стал едва ли не каждый вечер заходить к Кар-Карычу. Он читал там новые стихи и наброски, просил совета, иногда жаловался на свою судьбу, находя утешение в дружеском похлопывании по плечу. Их разговоры затрагивали все более личные вещи, они, казалось, полностью открывались друг другу. Бараш благословлял судьбу за то, что нашел такого потрясающего человека в этом богом забытом месте. Когда поздний вечер переходил в раннее утро, Бараш оставался ночевать у Карыча. Когда парень научился не напиваться так сильно каждый раз, он стал разглядывать комнату птицы, где, кроме него, никто не бывал, выискивал детали, которые поведали бы ему больше об этой загадочной персоне. Иногда, тайком, Бараш достал из шкафа одежду Кар-Карыча. Постоянно оглядываясь на дверь, которую специально не запирал, юноша надевал чужие свитера или (самый сок) деловые костюмы, брал в копытце член и мастурбировал, тихо шипя его имя. Затем вытирал белое пятно на полу, складывал одежду и, умиротворенный, ложился спать.