my sunshine

Ночь противна: черна, пустынна, глуха к любым звукам и сама безмолвна. Ночь – прибежище демонов, обитель теней, время и место, куда не сунется солнечный луч. Ни один. Ночь – море. Холодный океан. Под толщу ледников и воды свет не проникает. Киноварь говорит, что ненавидит ночь. Говорит и ныряет в нее, опускаясь на самое дно. Киноварь тянется к солнечному свету. Тянется и сбегает из собственной квартиры, бросая Фосф "я ненадолго". "Ненадолго" тянется до восхода солнца. Тогда Киноварь всплывает, будто по инерции, будто бы сама не хочет (скорее всего, это так). Всплывает и не видит лучей даже над поверхностью океана. Ни одного. Она ежедневно открывает квартиру своими ключами и ежедневно находит Фосфофиллит на кухне. Киноварь не спрашивает, но Фосф все равно коротко оповещает о том, что выспалась. Киноварь не спрашивает, почему тогда мешки под зелеными глазами практически с Луну, темные, будто тоже всю ночь скрывались за тучами. Киноварь не спрашивает, зачем тогда Фосф давится отроду нелюбимым горьким кофе. Киноварь не спрашивает. Фосфофиллит не оповещает. Лишь улыбается так неестественно, что челюсть сводит, и врезать хочется то ли по лицу Фосф, то ли себе под дых, чтобы наконец отвести взгляд. И Киноварь отводит. Смотрит на дрожащие пальцы, на уже как три недели (именно столько Фосф продолжает жить здесь) несветившиеся лампочки люстры, на опущенные жалюзи, которые ни одна из них не решается поднять. Дневной свет не проникает внутрь однокомнатной с кухней. Киноварь ежедневно всплывает из-под ледников и снова проваливается в темноту собственной квартиры, беспомощно принимая действительность, будто сама не хочет видеть последнюю таковой (скорее всего, это так). Киноварь тянется к солнечным лучам. Но он здесь только один. И не светит больше. Не ей. Фосфофиллит натянуто благодарит девушку за очередную чашку горького порошка в кипятке. Киноварь выжигает насквозь. В такие моменты она ловит мысль, что должна была сама загореться, когда луч все еще светил, а не обращал в пепел. Это было бы правильно. Это удержало бы ее от тьмы и холода. Не дало бы пойти на дно. Столько упущенных возможностей. Киноварь думает о них слишком много и жалеет еще больше. Киноварь осознает, что мир меняется. Что люди вокруг не стоят на месте, звезды-солнца взрываются красными гигантами, льдины сталкиваются и шепчут на новый лад да даже производители кофе раз в никогда вместо одного качественного пакетика на пятьсот отвратительно горьких кладут в пачку два. Осознает и не понимает, в чем польза, если она сама не меняется. Если она остается на месте и не может выбраться из-под слоя воды. Она пепел – та, которую прожгло насквозь. Пепел не горит. Пепел не всплывает. Не разрубает льдины. Та, с кем разговаривает Фосф, когда думает, будто никто не видит (Киноварь и правда надеется, что она так думает), умела разрубать льдины. Умела выбираться из океана темноты и светить в ответ. Светить, а не сгорать. Холодные звезды не сгорают. Анита. Кажется, так ее звали, или, по крайней мере, это имя назвала Алмаз, когда трепалась о том, что Фосф попала в больницу. Киноварь не слушала. Киноварь боролась с собой, потому что одна ее часть била тревогу и заставляла кровь стучать в ушах, а вторая не давала сорваться с места в этот же момент. Еще одна упущенная возможность. Но самую большую ошибку Киноварь совершила именно тогда, когда решила схватиться хотя бы за единственно оставшийся шанс. Будто обходя грабли всеми возможными путями, она в итоге прыгнула на них с разгона. Фосфофиллит была прикована к больничной койке. Практически обездвиженная. Практически сломленная. Фосфофиллит улыбалась всем посетителям искренне, также искренне отказываясь от дружелюбных предложений после выписки пожить у них. А потом Киноварь сделала то, что не делала раньше. Спросила. И Фосф ответила "да". И в первый день после выписки Фосф оказалась у ее порога с чемоданами в руках. Ровно три недели назад Фосфофиллит выключила свет во всей квартире Киноварь, и с тех пор его никто не решился включить. Ровно три недели назад Фосфофиллит впервые натянула паршиво поддельную улыбку. Натянула и прожгла Киноварь насквозь. Та, с кем разговаривает Фосф, заслужила ее любовь. Заслужила ее свет. Киноварь не предполагает – она уверена (скорее всего, это так, но девушка все равно боится). Фосф, старая Фосф, когда мир еще не изменился, когда солнце еще не было ни красным, ни гигантом, когда льдины не сталкивались так громко, а кофе все еще был качественным в соотношении один к пятистам, не заслужила ненависти. Не заслужила посланий к черту и проклятий. Но тогда Киноварь не могла иначе. Сейчас у нее есть все основания для этого, но она не может. Просто не может с учетом, что это ни черта это не просто. Мир поменялся. Фосфофиллит поменялась. Киноварь не заметила, как для нее эти слова стали синонимами. Киноварь осознает, что изменилась тоже. Осознает, что вместо ненависти появилось другое прожигающее насквозь чувство. Осознает и не понимает, в чем польза. Если и эта последняя возможность упущена давным-давно. Она думает о том, что могло бы быть, и упускает столько. И упускает то, что Фосф тоже тонет. Тоже не умеет ломать льдины, из-за которых невозможно всплыть. Ныряет на самое дно. Киноварь ежедневно возвращается в темноту с рассветом, но на этот раз приходит немного раньше. Но на этот раз дверь оказывается незакрытой, а собственные ключи можно было и вовсе не брать. Бесшумно оказаться в дверном проеме кухни, позади Фосф удается легко. Остаться при этом незаметной, на удивление, тоже. Киноварь надеется, что такой и останется. Фосфофиллит вертит в руках фотографию девушки с белыми, словно снег, покрывающий чертовы льдины, волосами. Фосфофиллит вздыхает так искренне и отчаянно, как могла вздыхать только та, старая Фосф, обещавшая Киноварь светить ей. Только последняя не знала, что у этого обещания есть и обратная сторона. – Я проебала свой солнечный луч, – говорит Фосфофиллит в пустоту, обращаясь к той, погибшей то ли в автокатастрофе, то ли в перестрелке (девушка правда не слушала, какое дерьмо произошло с Фосф, жалея об этой возможности тоже) и Киноварь могла бы не спрашивать вновь. Могла бы притвориться. Не говорить. Но она прыгает на грабли с разбега, успевая перед этим сделать сальто. – Знакомо. Киноварь, стоящая на месте, пока мир-солнце-Фосф меняются, меняются, меняются вновь и вновь, не заслужила любви. Не заслужила света. И вряд ли заслужила еще одну возможность. Но хватается за нее, чтобы вытащить хотя бы ту, которая заслужила спасения. Фосфофиллит удивленно оглядывается и тут же отворачивается, четко выговаривая "пошла к черту". Киноварь не упускает того, что впервые за три недели жалюзи подняты. Не упускает, как рассвет касается чужих волос. Фосф почти искренне улыбается. Почти светит. И почти ей.