Женщины, занпакто

— Занпакто — он как любимая женщина, — говорит главнокомандующий Готей Тринадцать Кеораку Шунсуй. — Отзывается на каждое твое действие, слово и мысль. Становится отражением того, что ты даешь ей. Понимаешь, Куросаки? В голове у Ичиго в этот момент стоит такой грохот, что он едва ли связывает услышанные слова в предложения. И даже, если бы связывал… Иногда они забывают, что Ичиго не один из них. Не бесплотный дух, лишенный физического тела, живущий это воплощение под энную сотню лет. Забывают, что Ичиго человек, вчерашний школьник, которому едва стукнуло восемнадцать. Объяснять взаимодействие шинигами с занпакто на примере отношений женщины и мужчины — не самая лучшая идея. Ичиго продолжает усердно хмуриться, как будто выражение лица сможет повлиять на сообразительность. Зангетсу страдальчески стонет от смеха и просит прекратить, потому что больше не может. Все эти объяснения доводят его до истерики. «Король, ну пожалуйста…» Занпакто Куросаки обладает слишком высоким уровнем самостоятельности. Произвольная материализация. Варварское вмешательство в дела Ичиго. Это его начинает конкретно беспокоить. — Похоже, вам не стоило учиться материализации, — разводит руками Урахара. Ичиго кажется, что дело не в том, что чертов гений не может ничего сделать, он просто не хочет. Или, что того хуже, на дальнейшее развитие событий у него есть какие-то планы. И без этого от Зангетсу море хлопот. Одной только способности захватывать контроль над телом было более, чем достаточно. Ичиго даже думает, а не намекнуть ли, что при таком условном контроле такой жуткой силы, недалеко и до очередного апокалипсиса, но потом отбрасывает идею, как несущую за собой слишком глобальные перемены в его студенческой жизни. Например, отсидку ближайшей вечности на стуле, рядышком с Айзеном. Урок «занпакто — это я, а я — это занпакто», Ичиго усваивает. Но отражение его мыслей, действий (если верить философии Кеораку Шунсуя) — какая-то непонятная агрессивная дрянь. И он совершенно не женщина. Хотя если бы и был… В этой теме у Ичиго обнаруживается отдельный огромным затор. Затор, по имени Иноуэ Орихиме. «Ты просто должен трахнуть ее», — советует Зангетсу. Иноуэ приветственно машет ладошкой и улыбается так радостно, когда замечает его в толпе на станции. От этой улыбки Ичиго становится спокойнее на душе. Когда она смотрит так — это значит, что все в порядке. Ничего плохого не случилось. Жизнь продолжается. «Не волнуйся, я всегда с тобой и объясню тебе, что куда и зачем», — голос Зангетсу — помехи в чистом эфире реальности. Лезущая из всех щелей изнанка мира. Куросаки игнорирует ее, как миллионы раз до этого. Шагает навстречу Орихиме. Некоторое время назад они начали встречаться. Прекрасная пора юности и первой влюбленности. То самое, что он будет вспоминать всю жизнь с щемящим сердце трепетом. Так оно должно бы быть. Но Ичиго ничего такого не чувствует. Он рад подруге. Счастлив, что ее дела идут хорошо, что ей ничто не угрожает. Но это все. Никаких бабочек в животе, пьяного дурмана. Или, на худой конец, свойственного возрасту, сексуального интереса. И самое противное: во взгляде Орихиме терпеливое ожидание, смысл которого Куросаки не улавливает. Чего она от него ждет? Ичиго не понимает. И это заставляет его чувствовать себя обманщиком. Это делает его виноватым. Он не ощущает ее желаний. Они ходят в кино и гуляют по парку. Едят мороженное, греясь на солнышке. Ичиго провожает Иноуэ до дома. И каждый раз, когда они расстаются, весь ее вид говорит о том, что он должен немедленно что-то сделать. «Засоси ее, придурок», — подсказывает изнанка. Ичиго теряется. Первая его спонтанная реакция на это предложение — необоснованное ничем «нет». «Быстро! Иначе я сделаю это сам!» Угроза так пугает, что Куросаки слушается мгновенно. Его первый поцелуй — робкий и нежный. Иноуэ сияет, прячась за дверью своей квартиры. Ичиго понимает, что сделал все правильно. Но на душе странным образом неспокойно. Чтобы унять это чувство, он увлеченно вступает в диалог с Зангетсу, пока бредет домой по тонущей в угасающем вечере улице. — Ты бы не посмел. — Еще как посмел бы, Величество. Смотреть на твои безнадежные попытки в гетеро отношения — то еще развлечение. Но скорость, с которой они развиваются… невыносимо. Ичиго привычно перестает слушать, погружаясь в собственные мысли. Занпакто, женщины. До дома он добирается уже в темноте грядущей ночи. Зангетсу выдергивает его во внутренний мир, стоит только Куросаки опуститься на собственную кровать. Вертикально торчащих облаков многовато, но пока не очень критично. — Просто, пара уроков, — говорит Зангетсу, сгребая Ичиго за шкиряк, подтягивая поближе к оскаленной морде. Куросаки не понимает, что он задумал, поэтому теряет стратегически важные пол секунды, за которые ситуация принимает непоправимый оборот. Зангетсу пиявкой присасывается к его рту. — Если баба страстная, — инструктирует Зангетсу, облизываясь, как ни в чем ни бывало, — ей понравится, если ты будешь напирать. Не нужно ждать, когда она начнет сама на тебя вешаться. Этого может не произойти никогда. Просто бери и… В ушах у Ичиго шумит. Каменоломня из собственного сердца. — Что? — спрашивает он растерянно, потому что переварить произошедшее мгновение назад не в состоянии. — Ты вообще слушаешь? — Зангетсу начинает раздражаться. Но Ичиго как-то не до того. — Еще раз, — говорит он. — Что еще раз? — Поцелуй меня еще раз. Он не стесняется это произносить, только потому что слишком занят посетившей голову догадкой. Он должен проверить, чтобы убедиться точно. Зангетсу не заставляет себя уговаривать. Он хватает Ичиго за загривок и дергает к себе так, что они сталкиваются лбами. Шершавый язык скользит по губам Ичиго. Он машинально прикрывает глаза, прячась от жутковатого свечения кислотных глаз занпакто. В темноту. В ощущение бесконтрольного падения. В возникающий внутри голод, передающийся через слюну. Он отвечает Зангетсу. — Мф… так… — Ичиго не дает сказать. Только болезненный тычок кулака под ребра возвращает его обратно. — Стоп! — рычит Зангетсу. Сухая горячая ладонь упирается в плечо, держит на расстоянии. Мозг Куросаки, наконец, начинает включаться: — Блядь… — Мы определенно добивались не совсем этого. — Я пошел! — Стой, придурок! Ичиго сваливает быстрее, чем успевает подумать. Протянутая вперед рука Зангетсу хватает только воздух. Но металлическое лязганье его голоса достает Куросаки в реальном мире уже через секунду. «Я сейчас материализуюсь и надеру твою тупую задницу!» — орет он. — Просто оставь меня в покое! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Ичиго в такой панике, что это неожиданно срабатывает. Занпакто слушается. А он сам остается один на один с недвусмысленно оттопыренными штанами в области паха и холодом ужаса, сжимающим в кулаке беспокойно бьющуюся птичку сердца. Что бы ни имел в виду Кеораку, женщины и занпакто у Куросаки Ичиго окончательно перепутываются между собой. «Давай-ка разберемся», — заводит шарманку Зангетсу на следующее утро. Ичиго складывает учебники в сумку и не хочет ничего знать на эту тему вообще. У него сегодня же вечером еще одно свидание с Орихиме, на котором он решает принять самые радикальные шаги в продвижении их отношений. Он будет учиться и думать только об учебе. А вечером пойдет в гости к прекрасной девушке. И будет думать только о ней. Только о ней! «Твое истеричное молчание выдает тебя с головой. Советую не наломать дров, раз уж ты такой дебилоид». — Заткнись, — огрызается Ичиго, и больше не поддается на провокации вообще. Стойкий он шинигами, прошедший не одну войну, или что? Орихиме теряется от его решительного напора, но всего на пару минут. — Куросаки-кун, — говорит она, преданно глядя ему в глаза, — я так долго ждала этого. Ичиго становится совсем мерзко от самого себя. Диван у Иноуэ дома такой мягкий, что подруга сама скатывается к нему на колени. Они оба словно попадают в велюровую воронку синтепоновых зыбучих песков. Ичиго целует Орихиме, стараясь вложить в это действие всю свою открытую для друзей нараспашку шинигамскую душу. Он ведь любит ее. Действительно любит. Он умирал за нее уже дважды. Любит ее, но… Трогая большую упругую грудь, Ичиго испытывает лишь неловкость. Орихиме и секс для него не сходятся воедино. Ничто внутри сладко не вздрагивает предвкушением. — Куросаки-кун, — шепчет Иноуэ. Рыжие ресницы дрожат. Ичиго целует нежную щеку и спускает подругу с колен на подушки дивана. Его уход из квартиры очень сильно похож на позорное бегство. — Допрыгался? — ехидно спрашивает Зангетсу, материализуясь рядом на пустой улице. Куросаки не удостаивает его ответом, как в старые добрые времена, мечтая сейчас только о том, чтобы его и вовсе не существовало. — Что ты теперь думаешь? — не отстает занпакто, обгоняя Ичиго и шагая задом наперед, заслоняя обзор. Несколько следующих минут они, молча, борются за право Зангетсу находиться во внешнем мире. Ичиго со скрипом зубов давит, стараясь затолкать белую тварь туда, откуда она вылезла. Занпакто азартно скалится, не прилагая, кажется, никаких усилий. — Достал! — рявкает Ичиго. — Скажи, что ты теперь думаешь? Что ты теперь думаешь? Что ты теперь думаешь?! Что ты теперь… — А! Да, чтоб ты сдох! — Эй, Куросаки! — Абарай, повисший в Каракурском небе с Забимару наперевес, прерывает их как раз, когда у Ичиго почти получается дотянуться до шеи своего занпакто. Зангетсу радостно взвизгивает, обращая свое приподнятое настроение в строну Ренджи, лихо трансформируя его в провокационное оскорбление. И в этот момент ослабляет концентрацию настолько, что у Куросаки получается его, наконец, дематериализовать. — Привет, — устало отзывается Ичиго, переводя дух. Абарай пикирует к асфальту здоровенной черно-красной птицей и приобнимает старого друга, похлопывая его по плечу как какую-нибудь крупную лошадь-тяжеловоза. Ичиго под этими подбадривающими хлопками уныло вздыхает, лучше слов выражая этим собственное душевное состояние. Интересуется: — Рукия не с тобой? — Все воюете с этим твоим? Какое-то время они в свойственной обоим лаконичной манере обмениваются соображениями и последними новостями. Ичиго оказывается приглашен на день рождение Кейго. Второй раз, потому что про первый, к собственному стыду, умудряется забыть, обремененный тяжелыми многодневными размышлениями о восстановлении иерархии между ним и Зангетсу. Абарай тепло улыбается, последний раз сильно врезает Ичиго по измятому плечу и шагает наверх в воздух. Куросаки провожает его стремительно удаляющийся силуэт долгим взглядом, и слышит это в своей голове: «Тебе нравится Абарай?» Зангетсу даже называет его по имени, а не каким-нибудь привычным дурацким словом. Ичиго сглатывает непонятно откуда взявшийся в горле ком и спрашивает настороженно: — Что именно ты имеешь в виду? «То, что ты и подумал». — Я советую тебе немедленно отъебаться от меня с этой темой, иначе пожалеешь. «Нда? И что ты сделаешь? Перестанешь со мной разговаривать?» Ичиго решает начать прямо сейчас. С раздражением вспоминает Кеораку и его дебильные мутные советы. Что такое уважение? Как оно возникает? В чем разница между уважением и страхом? И как заставить кого-то уважать тебя? Возможно, стоило спросить его тогда, как отказывать влюбленным в тебя девушкам. Было бы больше толку? Довеском ко всем уже имеющимся проблемам становится всплывающая из глубины словно изуродованный долго прятанный труп тема собственной сексуальной ориентации. Ичиго не хочется верить в то, что это реально, предпочитая уйти по максимуму в глухое дебиловатое отрицание. К Асано приходит чуть больше гостей, чем планировалось. В шуме общей веселости, ребята даже не сразу замечают болтающегося у окна встрепанного арранкара. То есть, замечают факт его присутствия в Каракуре все, способные хоть сколько-нибудь чувствовать реяцу. Но Джаггерджаку приходится почти выбить окно, чтоб привлечь внимание. Чьего именно он добивается — ни для кого не секрет. Ичиго, смятый на диване между Мизуиро и несмело радующейся его присутствию Орихиме, закатывает глаза. — Да сейчас, иду я! — Давай, без мечей и по-быстрому, — предлагает он, бросая собственное тело в том же задавленном положении. Гриммджо смачно хрустит шейными позвонками. — Чтоб тебя уделать, много времени и не понадобится, шинигами, — хорохорится он. Зангетсу долбит черепную коробку нетерпеливыми выкриками: «Можно я? Можно я?». И материализуется, наскакивая на арранкара с восторженным ревом. Ичиго не успевает ничего сделать, прежде чем Джаггерджак получает бумажно-белым кулаком по свободной от маски скуле. Удар такой силы, что бывшего Сексту отбрасывает на несколько метров по воздуху. — Зангетсу, мать твою! Ичиго невероятным усилием воли заталкивает занпакто во внутренний мир, осыпая его всеми известными проклятиями. — Э! А ну, верни его сюда! — Обойдешься! — Я сказал, быстро вернул этого урода!.. Вместо ответа Ичиго атакует. Разъяренный Джаггерджак еле успевает увернуться. Времени на ругань больше не остается. Когда он возвращается к ребятам, те уже успевают, под чутким руководством опытного Абарая, дойти до той стадии, когда пропасть во взаимопонимании между трезвыми людьми и пьяными становится особенно очевидной. Ичиго впаивается в собственное тело и сразу вляпывается босой ногой в потерянную кем-то на полу еду. Добродушные празднующие даже запускают в квартиру помятого, но довольного Сексту. Самым вменяемым выглядит Исида. Но и его косящие глаза не оставляют возможности ошибиться. Ичиго только с веселой укоризной качает головой. И потом сам неожиданно напивается до такой степени, что Иноуэ провожает домой устойчивый ко всему Чад. Кто-то даже пытается усовестить Ичиго за это, но Куросаки трудно понимать человеческую речь, когда ее перекрывает лязгающий голос внутри. «Ты это ведь специально», — говорит он. А Ичиго и не знает, согласен он или нет. И что, собственно, специально? — Чего? — спрашивает он. Люстра перед глазами крутится, словно карусель на детской площадке. Каким-то задним умом он понимает, что не пристало так себя вести герою войны. Но, на самом деле, внутри так погано, что на такие мелочи уже вообще наплевать. Кто-то больно пинает его в бок. Что-то спрашивает сильно помятый Кейго. Ичиго только и думает, глядя на него: «Кейго, Кейго». Асано машет рукой, и оставляет его спать на диване, уходит в свою комнату. Ичиго проваливается в дурную темноту, как если бы кто-то хорошенько приложил его по голове поленом, и больше ничего не чувствует и не думает. Спящим, Куросаки кажется мертвым. Гриммджо протягивает руку, желая стряхнуть наваждение, убедиться. И когда он почти прикасается к тому месту, где на шее должен вздрагивать ток крови под кожей, глаза Куросаки распахиваются. Резкое движение без замаха отбивает руку Гриммджо в сторону. Изнутри Куросаки на него смотрит кто-то совсем другой. Желтая кислотная радужка светится в серых сумерках рассвета. — Не прикасайся, — шевелятся губы Ичиго. Джаггерджак замирает. — Король устал, — голос тоже чужой, раздвоенный, но на последнем слове становится мягче. Это только для Гриммджо, уже не про короля. Он выдыхает: — Киса. И в одном этом слове достаточно, чтобы арранкар понял. Все богатство противоречивых чувств, адресованных именно ему. Глаза его вспыхивают. Зверь видит зверя. Джаггерджак зовет его: — Выходи. По телефону Ичиго долго извиняется перед Орихиме. Она пытается убедить его в том, что ничего страшного не произошло, но не преуспевает. Ичиго старательно просит прощения еще и за то, в чем не признается. Его чувство вины — огромное грозовое облако, болтающееся над головой и повсюду его преследующее. «Скажи, что ты гей», — советует Зангетсу, сбивая следующую самоуничижительную фразу в бессвязный порядок слов. — Все в порядке, Куросаки-кун? Мысленная жестокая перепалка оборачивается слишком долгой паузой в разговоре. — Да, прости, — в сотый раз произносит Ичиго. — Это все мой занпакто. Он больше не говорит «пустой». Хотя и это было бы верно. — Ты никак с ним не договоришься? Может, стоит попросить помощи у Хирако-сана? Может, он не все тебе рассказал? Ичиго был бы рад, если бы так оно и было. Но Хирако, в последнюю их встречу ясно дал понять, что Куросаки его ужас как задолбал этими вопросами. Тогда-то и вмешивается Кеораку со своими «женщинами». Приходится признаться, что он вообще ничего не понимает в этой теме. И главнокомандующему в том числе. Зангетсу в этот раз фонит безумным смехом гораздо меньше. А Шунсуй с охотой пускается в подробности. — Просто, — говорит он, — если ты хочешь добиться чьего-то уважения, ты должен сам уважать этого человека. Как командир уважает подчиненного. — Взаимоотношения занпакто и шинигами — это доверие. Они две части одного и того же. Когда между ними есть взаимопонимание и доверие, тогда они становятся невероятно сильны. Занпакто — не то существо, которое хочет тебе зла. Если ты научишься безоговорочно доверяться его воле, как своей собственной… Ичиго слушает дальше только на чистом упорстве. Слово «доверие» по отношению к Зангетсу кажется ему чем-то, совершенно лишенным здравого смысла. Невозможно. «Довериться его воле». Абсолютнейший бред. — Спасибо, — просто говорит Ичиго, про себя решая, что первая часть о женщинах все-таки была отборной херней. Перед глазами ожившей картинкой стоит воспоминание о пробитой груди Исиды. Любимая женщина так бы не поступила с его другом. Так он, по крайней мере думает. «Ну, просто ты тупой. И, как обычно, не вдуплил в той части, где нужно было слушать». — Если бы ты не трепался параллельно, возможно, мне было бы легче это сделать! «Отражение, король. Это все — отражение». Ичиго шумно вздыхает. Время близится к двум часам ночи, и утром рано вставать, а он только вернулся в родную постельку, размазав вылезшего поблизости из гарганты пустого. — Чего ты хочешь? — спрашивает он. Вся эта ботва с доверием вызывает в нем неимоверное раздражение. Зангетсу материализуется рядом, придавливая королевский бок. Мерцает диким взглядом. Ичиго рефлекторно задерживает дыхание. Пальцы с черными ногтями тянутся вперед и проходятся по его переносице, по линии надбровных дуг. Касание горячее, чешущееся, как воспаление. — Ты боишься меня сейчас еще больше, чем раньше, — произносит Зангетсу то, что Ичиго точно не хочет знать. — Нет, — твердо говорит он. — Да. И ты знаешь, почему. — Пошел к черту. — Король очень не любит правду. Как ты собираешься объясняться перед принцессой, когда у тебя не встанет? Ичиго дергается навстречу дьявольским желтым огонькам, подстегнутый правильным словом, врезает кулаком наугад, попадая в плечо, опрокидывает Зангетсу на спину, вдавливая в смятое одеяло. Как будто, если ударить достаточно сильно, можно изменить положение вещей в мире. Как будто, если быть очень упорным… — Это уже случилось, король! — хохочет занпакто, даже не пытающийся отбиваться. Руки его раскинуты в стороны. Поза беззащитно-открытая. Он сверлит Ичиго своим жутким взглядом, вгрызается в самое нутро. Он сам — и есть это нутро. — Что бы ты сделал, если бы не было никаких последствий? Что бы ты тогда сделал со мной? Ичиго проигрывает. Потому что это не в его власти. Приникает к злой усмешке губами, испытывая вновь это ощущение уходящей из-под ног земли, адреналинового толчка. Крушения, происходящего в доли секунды. Он не думает. Все происходит само собой. Зангетсу утягивает его в черный водоворот собственной воли. В космическую пустоту своего рта, высасывающего из Куросаки остатки сопротивления. Выпивающий душу. Пустой. — Давай, по-честному, — говорит он. И не отталкивает, открывается весь. Резонирует на каждое действие, всему говорит «да». Любимая женщина, отвечающая на каждую мысль. Угадывающий его желания занпакто. Отражение. Ичиго, наконец, понимает, что именно имеет в виду Кеораку Шунсуй. Когда Зангетсу оказывается распластан под ним, горячий и липкий от пота, обнаженный. Он прижимает его к себе так сильно, что еще немного и начнет впаиваться вторым духом в человеческое тело Ичиго. И ему хорошо от этого. Потому что именно так он чувствует, что все правильно, и это не его очередная глупая ошибка. Что вот так — как надо. Когда твои руки и его руки одна и та же скользящая, беспокойная, жесткая ласка. Когда его дыхание — твое дыхание, прерывистое и хаотическое. Замирающее долгой обоюдной паузой, близкой к удушью. Когда он кончает, приклеившись ко лбу Зангетсу, глядя в его широко открытые глаза. «Давай, по-честному». Зангетсу не отпускает своего короля до тех пор, пока он окончательно не возвращается в рассудок и не погружается на дно ватной дремы. Чтобы утром проснуться в одиночестве на липкой подсыхающей простыне в совершенно разодранных чувствах. Ичиго не спешит спрашивать у кого бы то ни было совета по поводу возникшей ситуации. Если и есть подобные прецеденты, он уверен, их тщательно скрывают. Или просто не говорят об этом. Считая, скажем, дурным тоном. Что, если ему пора лечиться? Может быть, действительно, стоило бы. Но вряд ли такое дерьмо сможет исправить даже почти всесильный Сантен Кисюн. Урахара, наверняка, в курсе, что делать. Но это же нужно будет произнести вслух… «Ты переоцениваешь его возможности», — лязгает в голове Зангетсу. Голос у него довольный. Очередная серия «бьющийся в истерике король» очень развлекает. — Не издевайся, — просит Ичиго. — Не видишь, и без тебя хуево? Неужели нет ни капли сочувствия в твоем пустом сердце? «К херам сочувствие. Ты устраиваешь себе проблемы из ничего. Это твое милое хобби. Очкарик шьет, ты психуешь. Почему я должен сочувствовать? Лучше приходи вечером ко мне. Покажу тебе, что еще мальчики могут делать друг с другом». Куросаки нервно давится воздухом, чувствуя, как начинают гореть уши. Очень невовремя его нагоняет в коридоре университета Исида. — Куросаки? — окликает он, сканируя подмечающим малейшие детали взглядом, — все в порядке? Ичиго хочется провалиться сквозь землю, спрятаться от всего мира. И от взгляда-рентгена тоже. Но вместо этого он почему-то говорит: — Не совсем. «Каминг-аут! Каминг-аут!» — скандирует радостно Зангетсу. — Пошел к черту! — рявкает Ичиго. И добавляет уже для Исиды: — Прости, это я не тебе. Он меня просто с ума сводит в последнее время. Исида понятливо хмыкает. Хотя, казалось бы, откуда вообще ему знать, какого это. — Есть что сказать, Куросаки? — Это прозвучит странно, но, похоже, мне нужен твой совет, — Ичиго и сам не верит, что говорит это. Показывает свою полную некомпетентность в делах сердечных перед высокомерным квинси. Но остальных он уже окончательно задолбал. Плюс ко всему, ему кажется, что разочаровать Исиду не так ужасно, как кого-то более высокого о нем мнения. На глухом лестничном пролете, уходящем в запертый чердак, Ичиго вываливает на друга весь этот салат из Орихиме, занпакто, уважения, чувства вины и намеков на собственную ненормальность. На лице у Исиды смесь отвращения с презрением, и Ичиго уже думает самое страшное, но он только перебивает его поток сознания гневным: — Я нихрена не понимаю, Куросаки. Говори нормально. Нормально Ичиго не может. Что-то вдруг дергает его вниз так, что он скатывается до следующего лестничного пролета, совершенно дезориентированный в пространстве. — Ты заебал! — кричат ему сверху раздвоенным голосом. Потом он слышит еще: — У короля сложный период осознания собственной гомосексуальности. И еще: — И он не знает, как сказать принцессе, что у них не будет своего домика и десятка рыжих крикливых деток… Наверное, если бы Ичиго действительно на все сто процентов не хотел этого, он смог бы, как минимум, устоять на лестнице. Ступенями выше — звенящая тишина. Туда даже посмотреть страшно. — Куросаки? — зовет как-то деревянно Исида. — О, Господи… — выдыхает Ичиго. — Ну… ты можешь сказать ей, что любишь ее только как друга. Если не хочешь вдаваться в подробности. Это будет почти правдой. Если ты пока не готов рассказать ей… Исида остается верен собственной прагматичности до самого конца. «Ну?» — лезет Зангетсу. «Нууу?!» Ичиго не отвечает. Ему кажется, что занпакто слишком много в его жизни. Он перетягивает почти все внимание хозяина с чего бы то ни было на себя. Тянет одеяло, оставляя Куросаки голым и беззащитным перед всем миром. Может, так и должно быть. Но Ичиго как-то слишком болезненно переживает такое положение дел. «Все же отлично!» — Никогда не делай так больше, — угрожающе рокочет синигами. Старается изо всех сил. «А больше и не понадобится. Остальное ты ему скажешь сам. В следующий раз». — Ни за что! «Ты стесняешься меня, глупый король?.. Кстати, у нас отличная погода. Чтоб ты знал. Твоя унылая рожа выглядит неубедительно». — Отстань от моей рожи. Не твое дело! Зангетсу смеется. И смех этот отзывается в Куросаки зачатками расслабления. Удерживать хмурый вид становится все сложнее. Ичиго норовит вот-вот забыть о том, что это вообще нужно. «Приходи вечером», — говорит занпакто. «Приходи, или я притащу тебя сам». — Ну, уж нет. Ни за что! И никогда, понял?! И вообще, отвали от меня с этими уродскими предложениями. Тот раз был единственным и последним! — огрызается Куросаки. Огрызается как-то по инерции. По привычке. Потому что уже сейчас чувствует, что лукавит. На небе в его внутреннем мире ни одного облачка. Идеальная глубокая синева. Зангетсу щурится на яркое солнце, распластавшись по нагретому стеклу. Водит по нему вспотевшими пальцами. И оставляет короля в покое до самой ночи. Дает ему возможность немного соскучиться. Потому что уверен, что он обязательно придет. Может быть и не сегодня. Но тогда уж точно завтрашним вечером. Или послезавтрашним субботним днем. Зангетсу никуда не торопится. Потому что знает, чего хочет король, откликаясь на все его мысли, слова и действия.