Только тогда

День №1

      Начинать с нуля всегда сложно. Сколько же страниц? Сколько слов вместится в эту незамысловатую историю о простом человеческом счастье? Имея все, мы легко можем потерять это в следующее мгновение без шанса на возврат. И самое важное ускользает от нас, пока мы этого не замечаем. Оно крадется тихо, водя безликими пальцами по цветастым обоям, в тени ночника, бросая на сомкнутые веки ласковые лучи, от которых только жмуришься сильнее, когда сон постепенно отдает права на твое тело здравому рассудку. И последние отголоски несуществующей реальности, яркие вспышки растворяются, оставляя странное послевкусие, будто ты вот-вот вспомнишь, и сама суть приснившегося вертится на кончике языка, но следом все окончательно прекращается. И нет уже даже малейшего понимания того, как далеко ты летал в этих снах. Ночник выключается на рассвете, забирая себе что-то важное и волнующее, оставляя на ночи туманную шаль загадочности и совсем немного горечи. Ведь иногда так хочется узнать, что именно вызвало бешеное сердцебиение и капельки пота на лбу. Пальцы впиваются в край одеяла, пока мозг еще пытается догнать бесследно пропавшие картинки. Почему это важно? Чонгук не знает, но он ненавидит оставаться в неведении, поэтому разочарованно мычит в подушку, вдавливая лицо в ткань так, чтобы воздуха не осталось, а потом прячется полностью под тонким покрывалом, не желая входить в новый день. В нем до сих пор есть что-то слишком капризное и детское, особенно если это касается утра. Так сложилось, что парень привык к голосу матери и ее уменьшительно-ласкательным прозвищам, к широкой ладони отца в своих волосах, когда родитель ловит сына топчущимся возле холодильника в поисках питательного завтрака, и к громкому будильнику, что всегда приветствовал молодого человека голосом симпатичной участницы одной из многочисленных групп. Если честно, Чон даже имя ее не помнит, просто как-то года три назад, еще когда в старшей школе к экзаменам готовился, увидел в шоу короткую юбку и милое эгьё. Поэтому «Оппа, пора вставать. У тебя сегодня все получится» стало привычной и неотъемлемой частью его утра. Только не теперь, когда вместо сладкого голоса его встречает тревожная тишина собственной комнаты, отчего парень хмурится в мягкую подушку.       — Чего не будишь, тварь? — раздраженно бурчит он, окончательно потеряв надежду на хорошее начало удачного дня. Нет, этот день точно захочет не раз подставить подножку. Теплый воздух забивает легкие, становится жарко и противно, теперь совсем не уютно. Чонгук медленно оттягивает край и умудряется вдыхать свежий воздух таким образом, чтобы яркие лучи не попадали на глаза и плотная занавеса, что еще давала возможность хоть немного подремать, не поднялась. Он даже мысленно похвалил себя за это, в голове подчеркнув, что такого еще поискать нужно. Подождав еще немного, Чонгук не выдержал и резким рывком откинул свое укрытие, а потом уставился на три приклеенные звездочки к потолку. Неизвестно, каким суперклеем прицепил их туда десять лет назад отец, но светящиеся во тьме флуоресцентные наклейки до сих пор плотно держатся. Они иногда напоминают Чону мордочку злобного подкроватного монстра, что по какой-то причине забрался на потолок и теперь ухмылялся над сонным и раздраженным мальчишкой, который понятия не имеет, почему никто не идет его будить. Безобразие какое-то. Не подумали же они, что Чонгук способен сам подняться вовремя с кровати? Парень посмотрел вправо, потом влево на стенку и снова вверх. Бардак: как обычно джинсы на дверце шкафчика, грязные футболки в корзине для белья и ноутбук на полу возле кровати.       Чонгук делает в голове пометку: убрать после учебы лишнее и купить побольше еды в упаковках, которую можно спрятать в комоде. Если мысль об уборке мгновенно пролетает и почти сразу же забывается, то воспоминания о хрустящей жареной курочке приводят парня к созерцанию красочных картинок еды, которую он не прочь сейчас же проглотить всю и сразу. Желудок жалобно отзывается воем, и Чон понимающе гладит его, решая, наконец-то, что пора вставать.       Дело даже не в том, что его не разбудили. В этом, конечно, тоже, но сейчас Чонгука беспокоит другое. Вместо родителей его встречает тишина, даже персидской кошки Матильды нет на своем розовом пуфике. И все бы ничего, если бы не отсутствие даже краткой записки, прикрепленной к магниту в виде огромной ракушки на холодильнике, что-то типа: «Не волнуйся, мы ушли пораньше. Еда в микроволновке». Чонгук понимает, что иногда случаются экстренные ситуации и вообще всякое в жизни бывает, но предупредить своего горячо любимого сына можно же было.       Парнишка недовольно чешет бок под футболкой и широко зевает, продолжая стоять перед полочками с продуктами, открыв холодильник. Его отрезвляет писк, который издает домашний ледник, чувствуя теплые потоки воздуха в своем прохладном царстве. Чон наконец-то смотрит на продукты, пытаясь хотя бы представить, что ему хочется и что у него получится. А это два слишком разных понятия. В итоге все заканчивается скучно и банально: парочкой бутербродов и крепким кофе, что чуть-чуть лучше той непонятной жижи, что пил однажды Чон на заправке.       Парень быстро натягивает вышеупомянутые джинсы, при этом закидывая в рот пару мятных конфет, спертых с хрустальной пиалы на кухне. Он ни за что в жизни не вспомнит свое расписание, поэтому берет с собой полупустой рюкзак, в котором только две чистых тетради и шариковая ручка. Чонгуку не очень нравится учиться, ему больше по душе работать и получать за это деньги. Поэтому он, пересиливая себя, плетется в университет, чтобы не расстраивать родителей. Именно плетется, ведь натягивание носков, поиск наушников, а потом еще и свежей футболки занимают как минимум минут тридцать. Когда же ботинки зашнурованы, красная бини аккуратно надета на голову так, чтобы челка небрежно и красиво легла, будто над ней никто не пыхтел целых пять минут, парень пишет о том, что ушел на учебу, и рисует забавный смайлик в углу салатовой бумажки, после чего цепляет к холодильнику, радостно улыбаясь. В конце, посмотрев в зеркало и включив свой утренний плейлист для похода в универ, Чонгук остался доволен. Не то чтобы он модник. Просто красавчики должны выглядеть хорошо. Одна из самых простых истин этого мира в том, что Чонгук чертовски хорош и точно об этом знает.       Задержаться еще на минут десять не выходит, ведь сеть по какой-то странной причине не ловит. Может быть, родители забыли внести плату за интернет, но даже через мобильный интернет Чон не может зайти в социальную сеть и проверить сообщения. Совсем недавно он устроился на работу, которая ему очень нравится. Пока так точно. Кем только не приходилось подрабатывать, но Чон не жалуется — он наоборот хочет расширить спектр поиска работы своей мечты. Так сложилось, что парень не определился с тем, чего хочет от жизни, и как мечты таковой не имел. Это обычное явление, но Чон хочет заниматься любимым делом, а не тем, чем придется. Поэтому он носил блюда, охранял зверей зоопарка, был клоуном для детишек и продавцом мужских портмоне, однажды работал программистом для небольшой компании и даже пробовался на роль в дораме. За что бы парень ни брался, все выходило отлично, и работодатели зачастую не хотели отпускать драгоценного сотрудника. Чонгук просто пытается найти себя и думает, что пока у него все получается. Актерство, программирование или же отельно-ресторанный бизнес — точно не для него. Сейчас он полностью поглощен созданием красивых сочетаний тонких хризантем с яркими ирисами. Если он будет работать еще усердней — владелица магазина позволит ему воспользоваться пионовидными розами и ароматными фрезиями. Вот бы создать что-то воздушное, обвязанное кружевной ленточкой, нежное, как весеннее облачко. Чтобы потом никто глаз не мог оторвать от его композиций, восторженно ахая. Ему точно нужно уговорить тетушку Бао дать ему хотя бы пять голландских тюльпанов для нового проекта. Вдохновившись своей затеей, Чон и не заметил, как, перелетая через пару ступенек под заводной припев, спустился на первый этаж и плечом открыл дверь. Было бы классно записаться на те курсы по флористике, которые гуглил ночью парень, если бы цена только не кусалась. Ослепленный ярким солнцем, Чон прикрывает глаза тыльной стороной руки, при этом не останавливаясь и вприпрыжку преодолевая ступеньки. Все-таки он может почти все найти в интернете и учиться по бесплатным урокам. Пока что ему интересно, и Чонгук надеется, что это чувство не покинет его так же, как со всем, за что он брался. Собирать букеты — это, конечно, не мужское дело, но какая кому разница до одного среди семи миллиардов с хвостиком. Когда смотреть становится не так больно, парень как ни в чем не бывало шагает по привычному маршруту к перекрестку, а потом с интересом смотрит на выключенный светофор. И на пустую дорогу. Чонгук медленно вытягивает один наушник, не зная, как удержать упавшую на асфальт челюсть. Музыка доносится сквозь невидимый барьер, хотя в центре Сеула стоит полная тишина. Парень вертит головой из стороны в сторону, осматривает дома позади и открытые магазины. Он ничего не понимает, а еще не фильтрует свою речь.       — Что, блять, здесь… — голос обрывается. Чон снова оборачивается, вглядываясь до тех пор, пока картинка не начнет размываться. И так с каждой улицей, которую видно, если встать посередине перекрестка на дороге. — Твою мать, что я проспал?       Звук тихий, настойчивый застывает далеко на верхних этажах небоскребов, потому что городу нечем на него ответить. В машинах, припаркованных прилежно на обочине дороги, никого нет.       Совсем никого, ни одного человечка ни на одной громадной улице.       И только Чонгук, который тяжело дышит, слыша только музыку с наушников, что давно снял. Он растерянно смотрит по сторонам, не зная, за что можно зацепиться, выхватить из общей картины и немного себя успокоить. Слишком тихо, слишком безлюдно, слишком непонятно, слишком странно для Сеула. Слишком много этих чертовых «слишком», которые не нужны Чонгуку вот совсем. И он бы, наверное, придумал хоть что-то, как-нибудь выкрутился и нашел выход, если бы увидел хоть кого-то, хоть одного живого человека. И к нутру подкатывает огромная мохнатая паника, крича в самые уши так, что слышно вибрацию барабанных перепонок. Никаких сигналов машин, возмущений опаздывающих водителей, разговоров по телефону по дороге на работу, сплетен, что громче музыки в кафе и плачущих детей в разноцветных колясках.       Чонгук готов поклясться, что в тот момент остался один на один со своим биением сердца и сладким голосом Джастина Бибера против полной тишины.       Куда все делись?       Липкая паника перекрыла дыхательные пути, не давая парню шанса ни на один звук. Она слизью обволокла все стенки органов изнутри, отчего те свело судорогой от просочившегося яда. Чонгук очень хочет верить в то, что это сон. Совсем не хороший, он уже видел пару ужастиков с похожим сюжетом, но тогда было совсем не страшно. Скорее смешно, ведь куда могут деться все люди из самого населенного города мира? А еще он надеется, что если это не сон, ведь щипать свое запястье не очень приятно, то хотя бы слишком масштабный розыгрыш. Он не успевает тщательно все продумать, как ноги сами несут его в родные стены, в квартиру, где, возможно, станет что-то ясно. Только ничуть не легче, когда на крики и зов никто не откликается. Его голос срывается на хрип раненого животного, и глубоко внутри медленно гаснет надежда, что все в порядке. Чонгук пытается успокоиться, судорожно глотая воздух и прикрывая глаза, только чтобы не видеть пустую улицу из окна своей комнаты. В голове полный беспорядок и сосредоточиться на чем-то одном у него не получается. Мысли мечутся, то и дело ударяясь об твердую оболочку черепа, пытаются найти выход, собраться в логическую цепочку, но все приходит к одному и тому же: Чонгук понятия не имеет, что тут творится. Он не замечает, как, опираясь об стенку, опускается на пол, не в силах удержать тело на слабых ногах с трясущимися коленками. В один момент реальность ускользает от него, и на секунду парню кажется, что он снова начинает задыхаться, как когда-то в прошлом. Если бы рядом была мама — она бы тут же позвонила личному психологу Чонгука и держала бы сына за холодную и потную от страха руку. Именно сейчас ему очень не хватает этого. Чон достает телефон, понимая, что это, возможно, единственный выход в сложившейся ситуации. Дисплей вспыхивает, ослепляя паникующего парня и даря чуточку больше уверенности. Не успевает Чонгук как следует успокоиться для того, чтобы набрать нужный номер, как взгляд застревает возле отметки «Сеть». Не то чтобы Чонгук был очень паникующим человеком, но сейчас он, мягко говоря, готов отдать себя в руки истерики. Телефон становится ненужным, как только выясняется, что он просто-напросто непригоден для связи. Парень проверяет и домашний телефон, слушая не единожды в ответ только короткие гудки. Он ходит по квартире из комнаты в комнату в надежде найти хоть какое-то объяснение происходящему. «Может, сейчас все вернется в норму», — в очередной раз думает он и снова выглядывает в окно, чтобы проверить, но натыкается на одиноко припаркованные у обочины машины и сереющее небо. Кулак встречается со светлой узорчатой плиткой, когда место страха занимает злость, подкрепленная непониманием и отсутствием логического пояснения. Чонгук заваривает чай, подмечая, что электричество никуда не пропало, ест порцию холодной картошки со свининой просто потому, что ему не хочется греть еду и пачкать сковороду. Пока парень продолжает колупаться вилкой в своей тарелке, в голове всплывает давно забытый ролик на ютубе, который Чон смотрел во время лекции, когда было совсем уж скучно слушать о теории познания какого-то там Канта. Суть ролика заключалась в том: что бы случилось с Землей, если бы все люди чисто теоретически в одно мгновение ока исчезли. Вилка с кусочком мяса застыла в воздухе по пути в открытый рот, а следом упала на стол рядом с тарелкой. Чонгук подбежал к окну, чтобы оглядеть дома. Он не очень много помнил из того научного видео, но, если опираться хотя бы на собственные знания, можно предположить, что уже через пару часов, после исчезновения человечества, электричество также пропадет. Соседние многоэтажки словно стояли под черной вуалью — ни одного тусклого огонька в окне в то время, как у Чонгука вся квартира полыхала светом. Парень включил все возможные светильники для привлечения внимания. Вряд ли это поможет, ведь больше нигде ни малейшего намека на присутствие человека. Стараясь держать себя в руках, Чонгук глубоко вдохнул свежий ночной воздух, когда оказался на улице. Он и сам не сообразил, как выбежал, но теперь он стоит на том же перекрестке, рассматривая свою яркую, как новогодняя елка, квартиру. Находясь в когда-то бурно оживленном центре, зная, что каждый день здесь проходили, проезжали сотни людей, а сегодня был только он, почему-то слишком остро ощущаешь свою мизерность в этом огромном мире. Чонгук вытирает мокрые глаза, уверяя себя, что все из-за весеннего ветра, и смотрит высоко-высоко туда, где за верхушками домов прячется темное покрывало космоса. Он смотрит на те лоскутки, что возможно увидеть, и давится воздухом. Над Сеулом впервые за долгое время горят мириады звезд. Чонгук захлебывается отчаянием, запихивает обратно в грудную клетку рыдания и сжимает до боли тонкие губы. Глаза быстро возвращаются к темному асфальту под ногами, не желая привыкать к сияющему небу, а Чонгук в это время думает, что все в жизни не просто так.

День №3

      Через некоторое время парнишка приходит к занятному умозаключению, если есть электричество — есть и люди. Это пока что самая здравая мысль, что успокаивает Чона и вселяет крепкую надежду. Весь второй день своего пребывания в одиночестве Чонгук ходит по Сеулу, желая наткнуться хоть на бездомного в переулке, но находит только свежие газеты в почтовых ящиках. Хотя их сложно назвать «свежими», ведь дата на титульной странице почему-то трехгодичной давности, а такое ощущение, что их только сегодня утром положили в ящик или же прямо на коврик «Добро пожаловать» под дверью. Сколько бы Чон ни ходил по знакомым улицам — никого. Иногда ему даже казалось, что кто-то прячется в каком-то доме от него, но проверять чужие квартиры без их хозяев — как-то уж совсем неприлично. Ладно, Чонгук и так не совсем послушный мальчик. Ему всего лишь страшно заходить в чужой дом, и не нам его судить, если так подумать. Как только Чонгук решался проверить чужое жилье, ему тут же приходили в голову картинки с не самой благоприятной для него развязкой. Это определенно глупо, если брать в расчет то, что Чон один единственный живой человек на весь Сеул, по крайней мере тот, кто выходит на улицу и ищет помощи. Первым же делом парень проверил все полицейские участки, частные детектив-агентства, даже пожарные депо. Когда стало понятно, что защитников правопорядка нет на своих рабочих местах, Чонгук решил не мелочиться и пойти в Синий дом, где заседало правительство Кореи. Уж если там нет никого — нет смысла в поисках помощи. Его снова встречает тишина и такое чувство, будто все люди только что были здесь, а потом, узнав о приходе Чона, попрятались, желая остаться незамеченными. Парень поздно возвращается домой, уставший, разочарованный и до сих пор ничего не понимающий. В холодильнике нет даже повесившейся мыши, которая, скорее всего, уже давно перебралась в одну из пустующих квартир по соседству. Решив, что он не хочет умереть с голоду, Чонгук берет кошелек и направляется в ближайший магазин за продуктами, пока те еще не все испортились. На удивление, когда парень подходит с пустой пластмассовой корзиной к витринам, не воняет протухшими продуктами и гнилыми овощами. С полок на него смотрят свежие упаковки бананового йогурта и свежеиспеченные румяные буханки хлеба. Чонгук как завороженный ходит между витринами, полными свежих вкусных продуктов, и не может взять в голову, какого хрена? Очень скоро он меняет корзину на тележку и уже с веселой улыбкой останавливается в каждом отделе, отправляя в тележку немного больше, чем нужно на самом деле. На кассе Чонгук захватывает пару мятных жвачек и большую упаковку M&M’s себе на вечер, потому что так нужно. Это его успокоит и немного улучшит настроение, как огромного сладкоежки. Он оставляет всю свою наличку в кассовом аппарате вместе с запиской, в которой просит извинения и обещает вернуть все, как только появятся продавцы. После этого Чонгук чувствует себя действительно хорошим человеком, и не имеет значения пищащая на фоне система защиты, когда парень выезжает с магазина с тележкой, набитой неоплаченными продуктами. Тут должна была бы появиться охрана, чтобы остановить наглого воришку, но ее нет. А Чон был бы ей очень даже рад. Упаковав продукты в пакеты на небольшой парковке рядом, Чон отвозит тележку в положенное ей место к остальным и шагает домой в уже более приподнятом настроении. Есть что-то эдакое в происходящем.

День №5

      Время плетется со скоростью улитки, и то брюхоногий моллюск бы обогнал настолько медленного соперника. Чонгук развивает в своей голове пару теорий происходящего, но в один момент ни одна из них не кажется ему правдоподобной. Не в силах уснуть, парень много раздумывал над происходящим, даже беря в расчет идею того, что все вокруг нереально и его здесь быть не должно. Факт свежих продуктов, убранных улиц, наличие электричества свидетельствовал о других людях. То есть, в любом случае он не один. Зачем кому-то делать подобное, убирать улицу и выставлять новые продукты, запускать электростанции на пустой город, отключив при этом интернет и мобильную связь. Любая догадка в таких условиях кажется ошибочной. И Чонгук снова в тупике, один не только внутренне, как это было много лет, а и внешне. От такого сойти с ума реально намного быстрее.       Он, готовый в очередной раз пройтись по улицам в надежде встретить хоть кого-то, открывает входную дверь, спускается на первый этаж и останавливается, чтобы проверить почту. Чон никогда этого раньше не делал, но сейчас ему кажется, что любая мелочь важна и может привести его к разгадке. В ящике свежая газета и журнал мод, которые мать перестала выписывать где-то полгода назад. Чон хочет выбросить их в мусор или же положить подальше в рюкзак, но тут ему в глаза падает все та же дата, которую он видел два дня назад в чужих газетах. Она настолько незначительная и рандомная для него, что Чонгук не сразу припоминает те времена, когда эта дата имела место быть. В марте 2015 он только окончил старшую школу и еще метался в выборе университета между юриспруденцией и психологией. Тогда это была его главная проблема в жизни, тогда он точно не задумывался над флористикой или девчонками. Его март был обычным, как все девятнадцать до этого — мокрым, прохладным, местами солнечным и грязным из-за уходящих снегов. Его март пахнул букетами тюльпанов и первыми почками тонких молодых деревьев. В его марте в 2015 году ничего значительного не произошло. Чонгук бы запомнил что-то такое, что могло бы вызвать исчезновение всего чертового человечества. Поэтому дата с газет еще больше путает парня, что и так в растерянности.       Когда Чонгук наконец-то прячет макулатуру в дальний карман рюкзака, ему становится немного проще мыслить. Мало ли что это за дата. Она может вообще ничего не значить и быть такой же ошибочной, как и Чонгук в безлюдном Сеуле. Колокольчик над дверью кофейни привычно звенит, когда парень заходит внутрь любимого заведения. Не стесняясь, он проходит за прилавок, включая кофемашину, и достает с витрины пару пышных булочек со сгущенкой, которые пекли словно сегодня утром. Чонгук занимает дальний столик, располагаясь на мягком диванчике так, чтобы было видно улицу из панорамных окон кофейни, что предполагали хороший обзор для посетителей. Если закрыть глаза — можно подумать, что все в порядке. Чонгук вдыхает запах терпкого кофе так сильно, что касается кончиком носа воздушной пенки. Кофейня переполнена студентами, что уткнулись в свои учебники; за соседним столиком сидит влюбленная парочка, для которой слова кажутся лишними и достаточно теплых взглядов, что горячее их молочных напитков; возле кассы образовалась уже немаленькая очередь из желающих выхватить последнюю свежую выпечку; весело смеется группа студенток, что только вошла в помещение и теперь обматывает свои слишком длинные шарфы вокруг вешалки. Чонгук не замечает, как легко дается ему улыбка, а потом открывает глаза и готов поклясться, что чувствует ее горечь. Кофе успел остыть, газеты в рюкзаке становятся невероятно тяжелыми. Поддаваясь непонятному порыву, Чонгук срывается с места, хватая ближайший стул, и со всех сил бросает его в стеклянную витрину уютной кофейни. Звук разбивающегося стекла закладывает уши, и Чон наблюдает за тем, как осколки блестящей россыпью покрывают вкусную выпечку. Он не может остановить поток эмоций, который все это время сдерживал, находясь в одиночестве. Когда рядом никого нет буквально и тебе некому сказать элементарное «привет», ты начинаешь чувствовать себя чужим во всех смыслах. Не нужным никому, одиноким, непонятым, потерянным и поломанным. Столики со стульями летают по кофейне словно бумажные, один из них попадает в толстое оконное стекло, образовывая на том месте трещину. Чонгук не может остановиться и подумать, зачем он делает все это. Потому что объяснения нет. Сейчас он чувствует себя самым несчастным на всей планете, будто кто-то решил там наверху, что до этого парнишка слишком хорошо жил. Суставы сводит от осознания того, что натворил. Тело предает парня, мышцы не хотят сокращаться, расслабляясь, и Чонгук, лишившись всех сил, садится на пол рядом с осколками и перевернутой столешницей.       — Лучше бы я тоже исчез вместе со всеми, — шепчет Чонгук, впервые говоря что-то дельное за эти пять дней молчания. Он понимает, что ничего не решится просто так, если сидеть на месте и жить, будто ничего не произошло.       Чонгуку хочется увидеть мамину улыбку, сделать новую композицию из гортензий, прийти на лекцию и поздороваться с учителем философии, сходить на ужин с семьей, встретиться с однокурсниками, принять приглашение на свидание какой-то миловидной девушки, а еще он бы очень хотел услышать новую песню Троя, которую он так сильно ждал. Это все выглядит слишком просто, незначительно, но, только потеряв, начинаешь ценить, ведь так?       Чон готов загадать на падающую звезду, поехать куда угодно, выполнить любой квест, только чтобы однажды проснуться и вновь услышать свой надоедливый будильник и ласковый голос матери.       Он очень сильно боится, что не сможет все вернуть. Ведь этот мир напоминает личный кошмар для человека.

День №6

      Утром Чонгук находит смысл в своих действиях. Пусть это глупо и парень точно знает, что ничего не изменит, но проверить стоит. По пути Чон снова заглянул в почтовый ящик, обнаружив там такие же газеты, что со вчерашнего дня покоятся в его рюкзаке. Самое невероятное то, что дата все та же. Чон смотрит на чернильное 25.03.15 и ни черта не понимает. Парень готов поклясться, что вынимал все из ящика вчера, тогда почему сегодня здесь все те же журналы и газеты. Чонгук тихо матерится под нос, будто его может подслушать бдительная вахтерша, и выбрасывает новую партию в мусорку. Чем ближе к кофейне, тем неувереннее становятся шаги. И с каждым шагом, что делает Чон, пересиливая себя, из его груди будто выбивают силы дышать правильно. Когда издали уже можно разглядеть здание, в котором на первом этаже расположилась кофейня, парень совсем перестает дышать, пытаясь этим унять бешеное сердцебиение. Он вспоминает свою глупую записку, надеясь, что за ночь что-то может измениться. На вырванном из газеты листе размашисто красуется «Извините», прижатое к полу единственной целой чашкой. Теперь, ловя отрывки произошедшего из памяти и выуживая их на поверхность, Чонгуку невероятно стыдно за содеянное и за себя. Правильно отец говорил: он еще глупый подросток. Потупив взгляд, Чон все-таки решается и идет к покалеченному заведению. Собравшись с духом, он пихает плечом дверцу и тут же слышит звук колокольчика, который звенеть вроде и не должен. Вчера Чонгук со злости оборвал колокольчик. Это точно. Парень резко поднимает голову и так и застывает в дверном проеме, не имея малейшего понятия, что все это значит. Кофейня выглядит идеально: ни разбитой витрины, ни поломанной мебели, ни размазанного по полу заварного крема, ни одного следа вчерашнего разбоя.       — Как? — бессмысленно спрашивает Чонгук, понимая, что за одну ночь восстановить все, даже трещину на оконном стекле убрать. — Невозможно.       Он в ужасе вылетает из кофейни, путаясь в ногах и чуть не падая на асфальт. Пальцы впиваются в волосы, выдергивая парочку с корнями. Чонгук не контролирует себя, причиняя боль чувствительной телесной оболочке. Ведь такого не бывает. Так нельзя. Парень бежит, сломя голову, обратно домой, чтобы ощутить себя хоть чуточку лучше. И в голове все, что успел себе надумать Чон, превращается в бессмысленный ком, который можно выбрасывать вместе со вчерашним мусором даже не задумываясь. Все происходящее — бессмысленно, если только не является личным адом для Чона.       Впервые за шесть дней раздумий и построения теорий Чонгук думает о том, что, возможно, с ума сходит именно он, а не мир вокруг. И это имеет смысл в свете недавних событий.

День №8

      Сначала Чон думал только над тем, почему он. Чем обычный мальчишка с пересушенными из-за неудачного осветления волосами, тремя незакрытыми прогулами и кривой татуировкой на плече заслуживает такой чести? Больше всего подходил вариант того, что его случайно оставили или он каким-то чудом выжил, ничего не делая для этого. После бутылки самого дорогого виски, который только был на верхней полке элитных напитков, Чонгук понял, что такого отвратительного пойла в жизни не пробовал. Правда желанного эффекта он достиг быстро. Развалившись на молодой травке, что только-только успела прорасти из проснувшейся ото сна земли, в городском парке, Чонгук смотрел на плавающих по пруду уток, думая над тем, почему животные тоже не исчезли. А еще чуток над тем, что лежать без покрывала рано утром на весенней поляне — не самая лучшая идея для его продрогшей задницы. Неприятная так уж точно. Легкий ветер путает волосы и играется с челкой, закрывая полуприкрытые глаза темными прядями. Чону кажется, что сама природа поет ему колыбельную, и он бы точно поддался тихой музыке, если бы только не тонкая джинсовая куртка и отсутствие обуви. Если честно, он очень хочет домой. Не в свою квартиру, или Пусан, или куда-то там еще. Он очень хочет к родным. Чонгук хочет услышать свое имя, почувствовать материнский поцелуй в макушку, поесть горячей стряпни и послушать очередную перепалку родителей. Он бы с радостью съездил к бабушке в Пусан и сходил с ней в театр, как она давно хотела. А еще… А еще он даже готов отказаться от флористики и стать квалифицированным психологом, может, даже начать встречаться с дочкой папиного начальника, которую отец давно хочет познакомить со своим единственным сыном.       Блядский алкоголь действует на нервы хуже милых плюшевых котиков, от созерцания которых глаза слезятся, губы автоматически расплываются в улыбке и хочется стать заядлым кошатником до конца своих дней, сюсюкаясь с ними, будто сорокалетняя одинокая женщина со своим дитем. Именно из-за воспоминаний о котиках Чонгук вытирает тыльной стороной ладони непонятно откуда взявшуюся влагу с глаз. И именно в этот момент ему кажется, что он точно пятилетний ребенок, ищущий защиты в маминых объятиях, лежит, скукожившись от холода и отчаяния, в обнимку с пустой бутылкой, ища хоть чьей-то поддержки и скуля от безысходности. Чонгук чувствует себя глупым и требовательным ребенком, который сам выжить не сможет даже в городе, где есть буквально все нужное для жизни. Он всегда думал, что все проблемы исходят от людей, которые их и создают, но сейчас, когда в Сеуле только он, дышать почему-то не легче. Без людей, оказывается, еще труднее, чем с ними. Чон думает, что в какой-то степени понимает Робинзона Крузо, в распоряжении которого был целый остров. Тогда вопрос: если у Робинзона был Пятница, то где Пятница Чонгука?       Похоже нолики на этикетке крепкого напитка начали в полной мере оправдывать себя. Чон отбросил подальше от себя бутылку, хмыкнув тому бреду, что звучал из рупоров в его голове. Он раскинул руки в стороны, рисуя конечностями звездочку, воображая, что вокруг него сугробы снега и он делает ангела, рассматривая весеннее небо. Нужно ли ему начать говорить с самим собой, чтобы не растерять навыки общения, когда люди вернутся? Чонгук серьезно задумался над этим, наблюдая за тем, как безмятежно плывут белые облачка по небосклону, отдавая бразды правления игривому молодому ветру. В лучшем случае, он может взять себе собаку и разговаривать с ней. Это может стать отличным решением на ближайшие года. Они будут путешествовать, как не смогли бы при наличии тысяч людей побогаче. Чонгук может выбрать какую-то машину и отремонтировать ее, если понадобится. Не даром же он работал пару месяцев помощником механика в автомастерской. А потом, когда люди появятся, он вернется домой и будет сотрудничать с полицией, чтобы помочь в расследовании всего произошедшего. Возможно, его даже включат в спецотряд. Чонгук прикрыл глаза рукой, тяжело вздыхая.       — Ну в самом деле сошел с ума. Такой придурок, Чонгук, — сказал парень, обращаясь скорее к немому небу, чем к себе.       Он тряхнул головой, пытаясь отогнать легкое опьянение, а потом снова повернулся к пруду, решив понаблюдать за утками чуть-чуть подольше. Они заставляли почувствовать себя, как прежде. К большому сожалению, птиц больше не было на воде, и Чон не сдержал разочарованного вздоха, продолжая искать ярких мандаринок глазами по всему водоему.       За секунду его зрачки расширились, а очередной вздох застрял в глотке, образовывая огромный мыльный пузырь, что грозился взорваться в любой момент и вырваться из тела парня в виде отчаянного крика. Вовремя остановив себя, Чонгук прикрыл рот руками и еще сильнее прижался к земле, желая полностью скрыться. Он не верит. Это все выдумка разума под воздействием алкоголя. Но вот он, Чонгук, щиплющий себя до крошечных подкожных гематом, а вот объект, что приковал все его внимание, и кажется сейчас не реальней зелененьких инопланетян. Вместо оранжево-коричневых уток Чонгук нашел глазами тонкую фигуру живого человека, который медленно шел вдоль искусственного берега, смотря на маленькие волны, что кругами отдалялись от брошенного им же плоского камешка. И выглянувшее утреннее солнце лучами упало на светло-золотую макушку незнакомца, создавая некий ореол вокруг его головы. Кажется, за Чонгуком спустился ангел. Ах, похер. Уже как-то все равно кто: человек, ангел, черт. Чону надоело метаться по городу в поисках хоть кого-то, а тут к нему, считай, сам пришел какой-то паренек. И теперь, несмотря на то, какой будет исход их встречи, Чонгук сдвинется с мертвой точки и не отлипнет от нового знакомого. Только бы его не напугать. Перевернувшись на живот, Чон пытается тихо подползти ближе, чтобы лучше рассмотреть незнакомца, ведь, возможно, тот представляет собой опасность для Чонгука. Парень, затаив дыхание, рассматривает, кажется, еще совсем мальчишку: подростка с пухлыми щеками в легкой полупрозрачной кофте и… Чонгук прикрывает глаза, стараясь остановить красные пятна, что начали распространятся по его коже с лица на шею, когда он понял, что на тонкой фигуре совсем нет штанов. Длинная кофта прикрывает самые пикантные места, но если бы Чон был еще ближе, то уверен, что смог бы все подробно рассмотреть даже под тонкой тканью. Преодолев смущение, он все же снова смотрит на незнакомца, стараясь не оценивать взглядом его тело, хотя это очень сложно. Вот какого хрена ориентация Чонгука решила вылезти только сейчас? Не то чтобы он был уверен в наличии голубых оттенков в своих предпочтениях, но сейчас, смотря на действительно неземное существо, окутанное в полупрозрачную ткань, хочется проклясть самого себя за развращенные мысли и навечно заточить в темницу из-за покушения, хоть и в мыслях, на столь невинного ангела. Проще говоря, вид хрупкого человека ввел Чона в ступор. Теперь парень и спрятаться толком не мог, не то что ползти дальше. Мальчишка в это время уже сам достаточно приблизился к прячущемуся Чону, обходя пруд и бросая камешки в воду. Он выглядел спокойным и расслабленным, что Чонгуку даже стало стыдно за то, что он намеревается нарушить покой подростка. Когда в руках Златовласки, как мысленно нарек перепуганный не на шутку Чон незнакомца, закончились камешки и он решил наклониться, чтобы взять еще, прячущийся парень все-таки не смог себя сдержать и выдал что-то очень похожее на высокочастотный писк дельфинов. Златовласка тут же подскочила, смотря в сторону Чонгука широко открытыми миндалевидными глазами. «Ну точно ангел», — подумал в очередной раз парень и решил, что принять смерть от рук этого существа — не такая уж и плохая идея. Особенно когда их глаза встретились, Чонгука чуток передернуло от мурашек, пробежавшихся табуном вдоль позвоночника. Прямо от копчика к первому шейному позвонку маленькие разряды тока вывели из строя всю нервную систему, вызывая взрыв сродни атомному в главном мозге, отчего у Чона аж потемнело перед глазами. Где-то раздался вскрик, а следом собранные камешки посыпались обратно на землю. Рот незнакомца приоткрылся, вырисовывая контуром пухлых губ идеальную «О». Чонгук почти поверил в то, что светловолосый мальчишка реален, если бы не отборный виски в крови. Это точно проделки его спятившего рассудка. Поэтому, когда глаза начали медленно закрываться из-за навалившиеся сонливости, Чонгук поддался этому, доверяя свою судьбу в руки будущему похмелью. Он спокойно смотрел на силуэт подходящего ближе незнакомца и на светлые волосы Златовласки, на говорящие что-то пухлые губы, что напомнили ему порхающую бабочку на золотом цветке, и на длинные ресницы, что очень-очень сильно дрожали то ли от ветра, то ли от неожиданной встречи, пока молочный туман не поглотил хрупкий образ ангела.       Пусть все так прекрасно и закончится.

День №9

      На удивление, когда Чон открыл глаза, он не увидел что-то вроде золотой арки, приветственной надписи на ней, что символизировало бы вхождение в «лучший мир», или же сотню парящих белокрылых существ над головой. Вместо всего этого перед глазами оказался всего лишь бледно-бежевый потолок. Вывод первый: он не умер; вывод второй: похмелье ужасно. Как только Чонгук попытался приподняться, чтобы понять, куда его занесло, в голову стрельнула острая боль, заставляя упасть обратно на подушку. Парень аж взвыл от неожиданного прихода последствий его вчерашнего веселья. Он чувствует себя, мягко говоря, ужасно: силы покинули все тело, все рецепторы воспалены до предела и сосредоточены на головной боли, память отказывается совестно выдавать воспоминания, бросаясь только размытыми урывками. Вот он обосновался на лавочке, чтобы в одиночку прикончить целую бутылку виски (какой придурок), вот ему показалось хорошей идеей устроить пикник на полянке, при этом оставив кеды на асфальте, чтобы, так сказать, полностью слиться с природой (и как он вообще школу-то окончил, спрашивается?), а вот светловолосое существо возле искусственного пруда ошеломленно глядит на лежащего в траве Чона (нет, он не придурок, он — идиот). До какой степени нужно напиться, чтобы уже глюки начались? Чонгук, в край разозлившись на себя, бьет и без того пострадавшие из-за ползания по земле щеки, желая привести тело в порядок. Не получается. Руки устало свисают с чужой кровати, и от собственной беспомощности выть хочется. Стыдоба-то какая. Через некоторое время, Чонгук не способен даже приблизительно понять через какое, у него все-таки получается встать с кровати и кое-как доползти до двери. Хоть он и не в состоянии пока еще здраво соображать, но он точно никогда раньше не был в этой комнате. Интерьер слишком шикарно обставлен всякими побрякушками и вообще не сочетающимися вещами. Вот, например, где-то три десятка различных видов кактусов на стеклянном столике у окна, если еще взять во внимание, что некоторые из них как раз цветут и при этом издают не самый приятный запах, отчего парня еще больше тошнит. Смотря на мясистые растения и кувшин для поливки, наполненный водой, Чон осознает, как же сильно, черт возьми, он хочет пить. Наконец-то разобравшись с дверной ручкой, он прикрыл глаза из-за навалившейся усталости и проделанной работы. Будто вагоны разгрузил, ей-богу. Открыв через секунду глаза, чтобы двигаться дальше по незнакомым апартаментам, Чонгук наткнулся на любопытный прищуренный взгляд из-под светлой челки и охренел, наверное, еще больше, чем когда ему вручили золотую медаль в старшей школе. У него есть оправдание последующих своих действий. Наверное. Тело как-то само отреагировало, и не успел Чон оклематься, как уже подпирал закрытую дверь с другой стороны, отгораживая себя от вчерашних глюков. Лучше он навечно останется в комнате с воняющими исчадиями ада, чем выйдет сейчас туда к гребаному ангелу.       — Блять, блять, блять, — судорожно затараторил парень, прикладываясь головой к деревянной поверхности, отчего в голове похмелье запустило еще одну ядовитую стрелу боли. Почему-то у Чона не складывалась картинка, и он никак не мог даже допустить возможность того, что человек за дверью реален.       — Ей, я принес тебе кое-что против головной боли, — раздалось с той стороны так безмятежно, будто они в один горшок ходили в садике. Осознав свою глупость, Чонгук еще больше засмущался. Открывать дверь во второй раз намного сложнее, а натыкаться на все те же две щелочки улыбающихся глаз вовсе невыносимо. Мальчишка напротив был точной копией вчерашней Златовласки, правда сейчас волосы не так блестели золотом, хотя это можно спихнуть на действие алкоголя.       Чонгук в одну секунду мгновенно отупел. Вроде бы, что уж там, всего неделя без человечества, срок маленький, но, встретившись один на один с кем-то прямоходящим и говорящим, он внезапно понял, что не может придумать и одного нормального предложения в своем крохотном мозгу.       Светловолосый человечек напротив не смущался и даже сделал вид, что у него не захлопывали дверь пару минут назад перед самым носом. Он спокойно вошел в комнату, в которой проснулся Чон, и поставил на столик к кактусам стакан с нарисованными миньонами, после чего запрыгнул на диван и ловко открыл окно. Слишком шустро, чтобы уследить за всеми действиями для еще отходящего Чонгука. Поэтому парень присел на край кровати, не сводя взгляда с так и манящего стакана. Пожалуйста, пусть там будет вода. Хоть что-нибудь, ведь во рту уже язык к небу прилип.       — Тебе не помешала компания моих милашек? — щебечущий голос отвлек Чона от желанного стакана, заставляя повернуть голову к его обладателю, что удобно устроился на спинке дивана, взобравшись на нее с ногами и подмяв их под себя. Теперь Златовласка восседала в позе лотоса и терпеливо ждала ответа.       Блядство. Одна сплошная херь вокруг происходит.       Чонгук попытался составить в голове хоть одну логическую цепочку, но что-то вообще никак.       — Что? — непонимающе наконец-то выдавил из себя он, прям физически чувствуя, как нарастает его негодование вместе с головной болью. Еще до всей этой очень занимательной истории Чонгук был не самым общительным даже со своими близкими друзьями. И не то чтобы он там какой-то социофоб. Знаете, иногда человеку комфортнее помолчать и послушать, чем болтать без умолку и шутки травить, как комик какой-то недоделанный. Так вот таким и был Чонгук. Из-за повисшей в воздухе неловкости парень неосознанно почесал шею, надеясь поскорее избавиться от всех раздражающих факторов.       — Мои кактусы, — объяснил мальчишка, ловко спрыгивая со спинки дивана и подползая к стеклянному столику с таким нежным и полным умиления взглядом, будто на маленьких котиков смотрел. И хоть Чонгук уже не в первый раз сравнивает что-то с животными рода кошачьих — он готов это делать теперь почти постоянно. Просто, посмотрев на нового знакомого, на ум приходят только котики. А они, знаете ли, имеют очень большую власть в своих пушистых лапках, и Чонгук готов спорить с каждым, кто не прав.       — Аааааааааа, — выдавил Чон, пытаясь поддержать разговор. Он до сих пор ждет, когда ему предложат стакан с желтенькими чудиками.       — Я знаю, что они не очень приятно пахнут, но ты был таким тяжелым, и я не смог затащить тебя на второй этаж. Поэтому надеюсь, что вам было весело в компании друг друга, — мальчишка смешно сморщил нос, принюхиваясь к своим растениям, а следом отодвинулся, распрямляясь и устремляя свой взгляд снова на Чона. Нет, второго столкновения с этими вот глазами он не выдержит.       — Аааааааааа, — снова потянул Чон, стараясь делать это с наиболее умным видом.       Хвала небесам, ангел встревоженно скользнул взглядом по телу Чона и тут же обеспокоенно громко ойкнул, чем поднял в голове Чонгука еще одну бурю колких стрел. Мальчишка оказался рядом с протянутым стаканом слишком быстро.       — Выпей это — полегчает, — Чон вопросительно уставился на подозрительную жидкость, что больше напоминала какое-то ядовитое зелье, чем лекарство. — Я обещаю. Это отличный рецепт от похмелья.       Так как выбора у парня и так не было, а сухость во рту нужно чем-то убрать, он без раздумий поддался порыву и опрокинул содержимое стакана себе в рот. Ох, лучше бы он не делал это так резко. Поперхнувшись, Чонгук сморщился от отвращения, но все-таки допил предложенную гадость.       — Умничка, — мяукнул светловолосый ангел, забирая из ослабших рук пустой стакан. — Осталось немного подождать. Можешь полежать или пойти умыться. Я буду на кухне. Уверен, ты проголодался.       Первая мысль Чонгука — это остановить незнакомца и выведать всю информацию, ведь, возможно, они могут здорово помочь друг другу. Немалую роль в таком порыве сыграл страх, что сейчас светловолосый ангел выйдет из проема дубовых дверей и просто-напросто исчезнет. Чон еле себя сдержал, чтобы не схватиться за тонкое запястье, когда мальчишка поднялся уходить. Перед тем, как окончательно скрыться из виду, незнакомец легонько и по-доброму улыбнулся ему, оставляя оторопевшего Чонгука поглощенным чарами успокаивающей улыбки. А ведь это всего лишь приподнятые вверх уголки рта. Почему-то у ангелов даже это выходит как-то по-особенному волшебно. И да, Чонгук до сих пор уверен, что неожиданно просто упавший ему на голову мальчишка — ангел.       Оказалось, что находиться в одной комнате с отрядом кактусов и правда может вызвать определенные трудности. За прошедшие полчаса Чон уже успел возненавидеть эти растения. Вы спросите: почему такие милые и очаровательные растения можно ненавидеть? Ну, может, потому, что они, например, воняют? Для Чонгука это определенно важная причина, ибо его обоняние немного сильнее, чем у других. В обычной жизни это не очень сильно и выражается, ведь бесчисленное количество ароматов смешивается, и парень просто не обращает на это внимание, иногда выделяя для себя нотки ванили в чужих духах или аромат корицы в свежеиспеченных булочках. Но невозможно игнорировать эту особенность организма, когда все пространство вокруг затянуто густой вонью адских растений. Парень вырывается из комнаты только через полчаса, потому что у него в голове творился кавардак, и он бы, даже если бы очень сильно захотел, не нашел бы ванную или кухню. К удивлению, народное средство незнакомого мальчишки хорошо помогло, и теперь, умываясь и приводя себя в порядок напротив огромного позолоченного зеркала, Чонгук чувствует себя отлично, будто и не напивался вчера в стельку, а сегодня не мучился от похмелья. Искать кухню долго не пришлось, как только Чон покинул комнату, легкие забились запахом жареного мяса с овощами. Тут и суперчутья не надо. За определенно дорогим и огромным столом персон так на двенадцать во главе устроился низкорослый подросток, уже наполовину разделавшись со своим стейком. За ворот его футболки была заправлена вышитая тканевая салфетка, отчего Чонгук не смог сдержать улыбки. Несмотря на видимую аккуратность и важный вид, у мальчишки на щеке был размазан кетчуп и это почему-то очень забавляло Чонгука, который вроде и должен вести себя благодарно, но вместе с тем чувствовал некое превосходство над незнакомцем. На другом конце стола стояла такая же порция с большим куском мяса и овощами, а еще огромная упаковка кетчупа, горчицы и, кажется, майонеза, которыми так щедро поливал свою еду мальчишка, перед этим разрезав мясо на кусочки. От одного вида у Чонгука потекли слюнки, которые тут же пришлось сглотнуть, чтобы не подавиться.       — Садись, не стесняйся, — обратился светловолосый, откладывая в сторону приборы и вытирая рот салфеткой, стирая при этом мешающий сосредоточиться Чону кетчуп с пухлой, словно у младенца, щеки. — Приятного аппетита.       Как только Чонгук сел за стол, то тут же оказался под пристальным взглядом уже сытого подростка, что, кажется, не спешил вновь брать вилку и отправлять в рот аккуратно порезанные кусочки мяса средней прожарки. Теперь такое чувство, что тонкая косточка поперек горла встала и есть вдруг резко перехотелось. Было в этом ангеле что-то пугающее, даже не так, скорее изощренное. Это читалось во внимательном прищуре и легкой ухмылке, которая украсила бледное лицо, когда мальчишка откинул голову на высокую спинку стула.       — Может, мы поговорим сначала? — сделав попытку завязать разговор, Чон почти тут же пожалел об этом. Незнакомец еще больше откинул голову, оголяя взгляду натянутую шею, и тихо засмеялся, глядя куда-то на лепленный потолок.       — Прости, просто не ожидал такого напора. Думал, придется из тебя каждое слово доставать клешнями, — смущенно пробормотал парень напротив, прекращая смеяться и возвращаясь к пристальному разглядыванию своего гостя. — Как давно ты здесь?       Чону понадобилось время, чтобы ответить. Человек, которого он точно впервые видел в своей жизни, непонятным образом успел очаровать и одновременно с этим перепугать впечатлительного ребенка, что живет внутри взрослого парня. Теперь Чонгук уверен, что похож на маленького зайку, который завороженно глядит в глаза удава, даже не подозревая о том, что его ждет. Как бы там ни было, Чонгук встречал мало людей, которые бы по-настоящему заинтересовали его как личности, а этот, вроде бы всего лишь подросток, как может показаться на первый взгляд, куда сложнее, чем хочет выглядеть.       Светловолосый мальчишка беззаботно улыбается, ожидая ответа и при этом ковыряясь вилкой в полупустой тарелке.       — Я хотел поесть, прежде чем ты придешь, чтобы не мешать тебе своим присутствием во время трапезы. Если хочешь — мы можем отложить разговор. Мне как раз нужно полить своих крошек, — сказал он, стараясь выглядеть не задетым чужим молчанием и враждебностью во взгляде. Чон почему-то сразу же заметил напускную улыбку, легко отличив ее от настоящей, и из-за факта того, что он мог обидеть чем-то своего спасителя, в груди почему-то больно кольнуло. Кем бы этот парнишка ни был, он не заслуживает того холода, что излучает всем своим естеством Чонгук.       — Сегодня девятый день. И прежде, чем ты задашь следующий вопрос, хочу сказать, что вообще ни черта не понимаю в происходящем. Вообще, — для того, чтобы в полной мере донести смысл сказанного, парень резко раскинул руки в стороны, показывая вселенский масштаб их проблемы. Скорее всего, именно из-за этого на юном лице появились лучики-морщинки возле глаз и полные губы расплылись в озорной улыбке. Мальчишка рефлекторно прикрыл выглядывающий во время улыбки верхний ряд зубов короткой ладонью и тут же смутился своей привычки, когда поймал заинтересованный взгляд на своих пальцах.       — Ну, а я здесь три месяца и не так уж много и понимаю во всем, что с нами происходит.       Чонгук ошеломленно приоткрыл рот, до конца не осознавая, как возможно выжить в одиночку так долго. И этот человек выглядит общительней и доброжелательней, чем Чон, что ныл о своих девяти днях ада.       — Серьезно? — только и смог он спросить, стараясь не зависать подолгу рядом с новым знакомым, что, оказывается, очень проблематично.       Мальчишка покачал головой в подтверждение своим словам и снова принялся неприлично долго разглядывать Чонгука. Все-таки кое-что этот парень забыл, находясь длительное время в одиночестве. Например, то, что так долго и пристально смотреть на кого-то считается слишком откровенным домогательством. Чон краснеет, пытаясь избавиться от ощущения, что его раздевают взглядом. Это же обыкновенный ангел. Все будет хорошо.       — И кстати, я не ангел, как ты назвал меня вчера, — тут же опроверг мысли парня светловолосый, что успел с ногами взобраться на стул и притянуть колени к груди, будто пытаясь согреться. При этом он так смущенно улыбнулся Чонгуку, что у того сердце сделало тройной кульбит и вылетело куда-то в космос, улетая далеко за пределы нашей галактики, — я всего лишь Чимин.       — А похож на ангела, особенно если напиться, — Чон до боли прикусывает собственный язык, что иногда совсем не слушается и мелет подобную чушь. Правда эта чушь приходится по вкусу мальчишке, и звонкий смех в мгновение ока разрядил оставшееся напряжение в воздухе.       — Тогда могу ли я считать тебя тоже ангелом, если напьюсь? — задорно поддержал неудачную шутку Чимин, наблюдая за тем, как стремительно краснеют кончики чонгуковых ушей.       — Да нет. У меня нет светлого нимба над головой, да и в общем мало я похож на светлого непорочного ангела, — Чон машинально почесал за красным ухом, чувствуя пучками жар, исходящий от ушной раковины, чем вызвал новый приступ заразительного смеха. Ему вдруг стало стыдно за лохматый беспорядок на голове, черные сережки в хряще и кривую татуировку, которую даже не видно. — И, если ты вдруг подумаешь, что я ангел, я покажу тебе свое водительское удостоверение, чтобы развеять всякие сомнения.       — А почему я так не могу? — поинтересовался Чимин, медленно отходя от приступа смеха и вытирая кончиком рукава пижамы слезы в уголках глаз. Чон же в это время достал из заднего кармана удостоверение, чтобы не выглядеть глупым в своих беспочвенных заявлениях, и зашвырнул им через весь стол по гладкой поверхности прямо в проворные пальцы подростка.       — Потому, что я тебе не поверю, — в этот раз Чонгук, кажется, прикусил язык до крови, ибо почувствовал металлический привкус во рту, как только слова были сказаны. Ну что, блять, за дурак? Нет чтобы думать тем, что в черепушке еще дееспособно — нужно отдать все поводья тому, что между ногами бултыхается. Вообще-то он так не поступает — не подкатывает с прозрачными намеками. Чонгук вообще редко подкатывает, а здесь что-то пошло не так. И сейчас, осознав сказанное, Чон сидит краснее спелых помидоров в сезон урожая. Единственное, что не дает захлебнуться стыдом, — это впервые за все время их общения покрасневшие щеки Чимина, которые выглядят особенно привлекательно вкупе с ошеломленным взглядом миндального цвета глаз. Кажется, Чонгук даже чувствует на кончике языка вкус миндального молока, настолько ореховые глаза у мальчишки на противоположном конце стола. А Чон любит орехи.       Чимин в попытке спрятаться, понимая, что он потерял контроль над ситуацией, утыкается в удостоверение, ища хоть какую-то зацепку, чтобы сменить тему разговора на что-то более нейтральное. Искать долго не приходится.       — Айщ, да ты младше меня! Я на два года старше! — от сказанного у Чона глаза на лоб полезли. Но, видимо, Чимин не врал, ведь сам от удивления раскрыл рот и быстро хлопал глазами, пытаясь понять: не чудится ли ему.       — Что?!       — Я тоже был уверен, что ты старше, — признался мальчишка, рассматривая чужую фотографию годичной давности в документе, — но, знаешь, если присмотреться к твоим глазам — можно понять, что их владелец еще совсем зеленый.       Чонгук прищурился, громко сглатывая внезапно образовавшийся ком, пытаясь избежать странного прилива смущения, что уже успел окрасить молодую кожу щек в розовый оттенок, и гордо вздернул подбородок. Не важно, сколько там лет этому светлому созданию, в реальности которого парень до сих пор сомневается. Старше, так старше, Чон не сможет, как бы сильно ни хотел, воспринимать Чимина всерьез.       — Так значит «хен»? — с некой поддевкой спросил Чон, забирая удостоверение и пряча его в глубокий карман джинсов.       Чимин пробурчал что-то вроде «конечно, мелкий» и, собрав грязную посуду, засуетился возле кухонной поверхности, расставляя все по своим местам и этим давая понять, что пока что разговор окончен. Чонгука и самого порядком утомила беседа не столько своей длительностью, сколько эмоциональным грузом, который упал на плечи после. Хоть теперь парень мог немного выдохнуть, осознавая, что все-таки он не один и вместе больше шансов найти какое-то решение, на сердце все равно не было спокойно. Что-то в образе Чимина, в его голосе, взгляде, движениях глубоко зацепило и не отпускало. Образовалось определенное ощущение, что это все давно забытое, но близкое. Уже в коридоре Чон остановился, чтобы обернуться через плечо и снова увидеть лик мальчишки, что усердно протирал дорогую поверхность антикварного стола. Чимин, чувствуя пристальный взгляд, поднял голову, так и замерев от зависшего в воздухе напряжения, не смея оторвать глаз и прервать невидимый контакт.       — Чимин, это прозвучит немного странно, но у тебя нет такого чувства, что мы уже раньше встречались? — парень спрашивает напрямую и, не желая в одиночку раздумывать над происходящим и совершенно не ожидая подобной реакции, получает смущенную улыбку, подкрепленную простым предложением.       — Именно это я и чувствую, Чонгук.

День №10

      Значит так: жить с кактусами Чон отказался напрочь, заняв одну из комнат поменьше на втором этаже особняка без каких-либо растений; говорить с Чимином и выяснять что-то еще духу не хватило, зато играть восемь часов в приставку — это легко.       Именно так и начался десятый день самого странного в его жизни приключения, как негласно назвал это Чонгук. Лежа на приятном персиковом ковре с длинным ворсом он считал в голове все более-менее неоднозначные ситуации, что с ним приключались. И все равно ни одна не шла в сравнение с тем, что происходит сейчас. Тату по пьяни у начинающего мастера — есть; ночевка под открытым небом в поле возле трассы из-за заглохшего двигателя — есть; работа волонтером в доме престарелых и порядком ста партий в шахматы с дядюшкой Кибомом — есть; жизнь в безлюдном Сеуле и встреча с недоподростком-недохеном — есть. Вроде Чонгук никогда и не нарывался на неприятности: жил себе спокойно, не курил, пил только по праздникам, дружил с порядочными ребятами, — а они все равно настигали его.       Недовольно цокнув языком, парень и не заметил, как в дверную щель просунулась белобрысая голова и теперь нагло наблюдала за катающимся по полу Чоном.       — Теперь я точно уверен, что ты младше, — довольно с капелькой самоуверенности мяукнул мальчишка, проскальзывая в комнату и умещаясь на краю ковра, неосознанно подгибая ноги под себя. «Точно как кот», — промелькнуло у Чонгука в голове, но он тут же отбросил подальше все не совсем понятные ему мысли, что начали возникать в голове с первого взгляда на Чимина.       — Ты-то у нас слишком взрослый, — нагло ответил Чонгук, тут же получив за это в бок пяткой. Парень зашипел, преувеличивая нанесенный себе ущерб, а потом тут же засмеялся от вида расстроенного Чимина, который пристыженно прятал глаза из-за своего резкого поступка. — Эй, мне не больно.       Изменившись в лице, мальчишка метнул взглядом молнии в сторону бесстыжего Чона и уже серьезней въехал ногой в его бок. В этот раз шипение разыгрывать не пришлось, и Чимин, что, как оказалось, отходит быстрее Матери Терезы, тут же положил свою ладонь на пострадавшее место, поглаживая ушиб. Чонгук тут же заткнулся, превращаясь в немого от происходящего.       — Я тут подумал, что нам стоит еще раз все обсудить, — серьезно начал хен, будто они уже все нормально обговаривали. Чон сдержал смешок, решая не перечить старшим и пропустить мимо ушей тот факт, что вчера они по большей мере смущались и краснели, чем говорили о действительно важных вещах.       — Окей, — Чонгук снова нервно почесал затылок, прислоняясь спиной к стене. Глядя на Чимина, который продолжал молчать, он понимал, что должен первый поведать о том, что с ним успело уже приключиться, хотя бы на правах гостя.       История заняла не так много времени — где-то минут пять, максимум семь. Ничего интересного в ней не было, поэтому Чонгук описал все в общих чертах от своего пробуждения до вчерашнего дня.       — … А после я проснулся от ужасной головной боли, всерьез думая, что ты — это всего лишь глюк моих поплывших мозгов, и наткнулся на страшную армию цветущих кактусов, — закончил Чонгук, прогибаясь в спине, пытаясь избавиться от дискомфорта из-за постоянной позы. Он и так еле терпел пристальный взгляд Чимина на протяжении всего своего рассказа, да и еще стена была не очень-то мягкой. После выговоренных слов, что превысили весь недельный запас Чона, на лице мальчишки не осталось ни капельки задорности и простодушия. Казалось, что повесть Чонгука не на шутку опечалила Чимина, возможно, даже разочаровала. Старший запустил свои пальцы в непослушные окрашенные волосы, сильнее путая их между собой. Его аккуратные брови в попытке встретиться создали небольшую складку кожи между собой, которая придавала всему виду еще больше решимости и серьезности ситуации. Чонгук и сам не понял, как завис на этой складочке, пытаясь запечатлеть в памяти каждый миллиметр молочной кожи. Что-то было в этом Чимине, что-то неуловимое для человеческого глаза.       — Когда я нашел тебя, то надеялся, что смогу понять хоть чуточку больше, — обезоружено признался мальчишка, возвращая все свое внимание младшему. Кажется, он уже все решил в своей светловолосой голове. — Но это ничего. Вместе нам будет проще.       Хоть они это и не обсуждали, Чонгук облегченно выдохнул, боясь, что странный мальчик может выгнать его, желая и дальше жить в одиночку, а не общаться с таким недалеким парнем. Это было как само собой разумеющееся, и Чимин, и Чонгук понимали, что теперь вряд ли будут решать загадки отдельно друг от друга, но чертово сомнение всегда имеет место быть даже в самой прозрачной ситуации. Хорошо, что мальчишка оказался смелее и первым произнес вслух желаемое:       — Ты не голоден? Я приготовил отличные начос, — неожиданно продолжил Чимин, резко поднимаясь с пола. Он выглядел немного растерянным и смущенным, что дало Чону возможность полагать о том, что в прошлом мальчишки, рассказ которого тот так старательно пытается избежать, есть что-то необычное.       — Не думаешь, что я заслужил услышать твою историю? — Чонгук поджал губы, скрещивая руки в замок. Черт, это прозвучало грубовато, что, несомненно, могло напугать хена.       На удивление, Чимин пропустил мимо ушей явную колкость в тоне младшего и только задорно усмехнулся, присаживаясь уже на кровать, а следом и вовсе падая на чонгуковы подушки. Младший, затаив дыхание, ждал, будто ответного письма из университета — с таким трепетом и внутренней дрожью. Он на секунду словил себя на мысли, что очень хочет узнать о том, кем был Чимин раньше: чем занимался, где работал, были ли у него домашние животные и любимый человек.       Не успел Чон осмыслить, что же значит этот невинный порыв, как тихий голос начал свое повествование о чем-то запредельном:       — Ты подумаешь, что я совсем глупый или же спятивший. Не суть. Слушая о том, как ты скучаешь по родным и как жил до всего этого, учась в университете, работая в цветочной лавке, я понял, что почти ничего не помню о себе. У меня такое чувство, что я помнил, знал больше даже вчера, но уже сегодня, проснувшись в своей кровати, я с каждым утром ощущаю одно и то же — как воспоминания медленно уплывают от меня. Прошло уже три месяца, и единственное, что у меня осталось, — это самые яркие моменты, что еще не покинули меня. Думаю, три месяца назад я любил танцевать. Иногда из-за скуки я включаю какую-то мелодию и просто начинаю двигаться, а тело само выдает незнакомые мне движения. Это определенно связано с тем, чем я любил заниматься. А еще я пока что помню, что у меня была собака и у нее было очень смешное имя, очень сладкое и сахарное. Кажется, его звали Пончик. Я не уверен, — Чимин притих, видимо, пытаясь углубиться в воспоминания. Его пальцы терзали край кофты, пытаясь скрыть волнение. И Чонгук наконец-то понял, почему ему не спешили рассказывать столь личное и трепетное. Слишком много в одном только голосе Чимина переживаний о том, что вернуть воспоминания он уже не сможет, что процесс необратим. Чон почувствовал невероятно сильную неловкость из-за того, что, считай, заставил мальчишку делиться сокровенным.       — Кажется, я обожал пиццу до всей этой чертовщины. Сейчас, когда я решаю сходить в пиццерию на соседней улице, не могу уйти оттуда часами и еще беру с собой, так сказать, на вечер. Поэтому я не часто туда хожу, — Чимин неуверенно улыбнулся, приподнимая голову, чтобы посмотреть на застывшего Чона. И младшему ничего не оставалось, кроме как улыбнуться в ответ. — Самые яркие воспоминания о моих родителях. Моя мать чертовски красива, особенно когда улыбается и готовит рамен моему отцу. Мы собирались вечером в нашей гостиной и садились в огромные мягкие зеленые кресла, держа в руках тарелки с лапшой. Суть этих посиделок была даже не в ужине или семейных обязанностях. Мы так делали потому, что любили смотреть друг на друга, рассказывая произошедшее за день, и смеяться с неудач. Это было круто.       Чимин перевернулся на бок, прижавшись спиной к стенке и хлопая по освободившемуся месту возле себя ладонью, будто приглашая Чона. Парень как завороженный тут же поднялся с пола и аккуратно уместил свое тело в выведенное для него пространство, желая удобно лечь, при этом не касаясь хена. Когда он наконец-то поместил длиннющие ноги на матрас так, чтобы они не свисали, то поднял глаза и тут же понял, что чужие ресницы непозволительно близко.       — А если я тоже начну забывать, если это свойственно каждому? — начал Чонгук, пытаясь свернуть разговор в более обнадеживающее русло и вывести Чимина из того состояния, в которое сам себя ввел солнечный ангел. — Думаю, я должен поделиться всем с тобой, чтобы после, когда этот ебанный мир начнет забирать мою память о прошлом, ты напоминал мне. А я тебе.       Это определенно бессмысленно и глупо. Они сто процентов не поправятся и подохнут как мухи.       Но, черт, ломкий, как тонкая веточка, от волнения и переживаний голос Чимина, его неуверенные фразы и алые щеки того стоят. И Чонгук уверен, что отдал бы за них и намного больше.       Время летит мимо них, когда, казалось, должно ползти и мучить. Парни делятся всем, что вспоминают, иногда начиная одновременно говорить и тут же заливаться смехом, делясь веселыми и не очень воспоминаниями. Чимин больше слушал, пытаясь впитать каждое сказанное Чонгуком слово, чтобы помочь младшему в дальнейшем. И когда тысячи слов были сказаны, а во рту пересохло, они поняли, что могут попытаться решить поставленную головоломку вместе.       Вечером после вкусного обеда Чонгук умостился на одной из лавочек в небольшом саду возле дома с кружкой уже холодного чая и не мог избавиться от мысли, что он что-то упускает. Что-то очень важное. Чимин сидел рядом, как всегда поджимая под себя ноги и уютно жмурясь от приятной атмосферы прохладного весеннего вечера.       — Чимин-а, это же не твой дом, верно? — невзначай спрашивает Чон, отставляя кружку в сторону и пытаясь скрыть слишком очевидную недовольную гримасу. Чимин ярко улыбается довольный собой и осматривает занятый им особняк, который в прошлом принадлежал какой-нибудь не очень-то честной богатой семейке или бизнесмену одиночке.       — Давно мечтал жить в этом районе, — легко щебечет хен, не видя в своем поступке ничего плохого. Чонгук сначала хочет сказать что-то в духе родителя непослушному ребенку, но потом вспоминает, что старший здесь не он и отдохнуть от моральных принципов тоже иногда нужно.       — У тебя есть какие-то теории по поводу происходящего, хен? — Чон и сам забирается на скамейку с ногами, чувствуя, как прохладный ветер морозит кожу стоп. Он не ожидает чего-то великого, ему-то за семь дней надоело пытаться распутать клубок загадок и тайн. Чимин пожал плечами и как ни в чем не бывало уверенно произнес:       — Могу поставить на то, что каждый день это один и тот же.       — Блять? — от неожиданности Чон широко распахнул глаза, уставившись на довольного мальчишку. Четкие линии его образа уже успели сгладить ночные тени пышных кустов роз, но эта дьявольски красивая улыбка, что насмехалась и одновременно с этим соблазняла парня, была ярче, чем в любое время дня.       — Ты не догадался? Каждый день один и тот же голубь садится на тот миниатюрный фонтан, каждый день в любом из магазинов все те же свежие продукты, каждый день у меня под дверью газета за одно и то же число. Даже облака той же самой формы, уж у меня-то было время заметить.       Сказанное открыло глаза парнишке, который все это время ходил вокруг да около разгадки, но никогда не подходил ни на шаг ближе. Он должен был понять самостоятельно, и уверен, что понял бы, если бы только не Чимин. Этот хен плохо влияет на рассудок Чонгука. Даже сейчас, когда в крови превышенное количество эндорфина и счастье от маленького шага к разгадке распирает изнутри, Чонгук до сих пор пялится на чужие губы с маленькими трещинками, растянутыми в полуулыбке. И он навсегда теряется, ошарашенный пониманием не того, что ему поведал Чимин, а тем, что он чертовски сильно хочет поцеловать эти губы, как никогда сильно никого не хотел поцеловать.       — Сука.       — Ну ты глупышка, Чонгук-и.       Шел десятый день ада, в котором Чонгук навечно залип на самое мягкое и нежное лицо в мире, которое дарило спокойствие и что-то необъяснимое, неконтролируемое, поглощающее изнутри и жадное.

День №12

      Они знакомы только три дня, из которых в один Чон закрылся в комнате наедине с тем родившимся внутри теплым и странным. Это существо просыпалось при виде Чимина и урчало громко, желая притянуть ближе и зарыться мордой в волосы, кожу, губы, обнять лапами бока и уместить в свой длинный мех, грея и защищая мальчишку. Чону немного страшно. Честно, не немного. Он заперся на двадцать четыре часа, желая убить родившегося монстра, что выл и крушил все внутри от противостояния Чонгука. А после двенадцати часов смирился и начал думать: чем таким Чимин мог зацепить его уже на второй день их знакомства? Таких парней пруд пруди: милых, косоглазых, тонких и хрупких, с улыбающимися глазами и большими хлопчатыми кофтами. В Чимине было что-то совершенно неукротимое, совсем не миленькое и противоречащее всему его образу. Оно хватало за горло и перекрывало дыхание своей силой и мощью. В нем были крепкий стержень и мужественность, перемешанные с сексуальностью, скрытой за теплыми свитерами и огромными кофтами. Чимин был далеко не котиком, как Чонгук привык его называть мысленно, Чимин — это чертовски красивая пантера, от которой невозможно отвести глаз. Чонгук не понимал, как пришел к этому выводу, но светлый ангел и черная пантера отлично совмещались в образе мальчишки. И Чону, кажется, нравятся обе стороны. Блять, ему нравится.       Кулак встречается со стенкой, отчего парень теперь матерится вслух. В его мыслях, вместо глобальных проблем и пропажи всего человечества, Чимин-хен со своей притягательной улыбкой и распахнутыми объятиями. В каждом, сука, самом темном уголке сознания.       Почему не длинноногая соседка, не знакомая с роскошными волосами и нарощенными ногтями, не любой другой парень с обалденной фигурой? Почему, блять, единственный живой человек в радиусе Сеула, который является источником помощи и поддержки?       Только через день Чонгук смог взять себя в руки и заверить Чимина, что он просто слегка простудился и не хотел заразить его, отшутившись, что тогда нужно было огласить эпидемию. Казалось, что Чимина вполне устраивало то, как складывается его жизнь и он не намерен ничего предпринимать, чтобы вернуть все в норму. После того очень короткого разговора вечером, после которого Чон сбежал, безбожно оставив свою чашку на ночевку в саду, они больше не поднимали эту тему. Старший наоборот словно избегал всего, что могло подвигнуть Чона к похожему диалогу. Вот и сейчас, когда они выбрались в магазин за продуктами, мальчишка сгребал с полок свои любимые сладости, послав Чона в раздел мяса и птицы за самым огромным балыком. Для всего, что хотел взять Чимин, понадобилось две тележки. Где-то между выпечкой и бакалеей Чонгук решил поведать хену свои предположения, которыми отвлекал себя от навязчивых мыслей, все мы знаем о ком, особенно ночью.       — Чимин, ты помнишь, где был три года назад? — начал издалека младший, везя обе тележки, пока мальчишка бегал вокруг, хватая все, что душе угодно. Смотря на это, созревал вопрос, куда вот столько влезет? Ответ находился так же быстро, ибо старший очень любит готовить, и Чонгук даже уверен, что это каким-то образом связано с тем, что успел забыть хен.       — Я не жил в Сеуле. Это точно, — мальчик остановился, задумавшись. В одной руке у него была упаковка с хлопьями, а в другой новая красная толстовка, которую он снял из манекена при входе и теперь не хотел расставаться. — Помню запах соленой воды и много песка, а еще людей там тоже было немало.       — О, так ты тоже из прибережного города. Я вот из Пусана, — гордо заявил Чонгук, еле успевая за хеном, что уже набирал в оба кулака различные приправы, повесив свою толстовку себе на шею. Услышав сказанное, Чимин вдруг резко развернулся, выпуская из рук маленькие пакетики.       — Точно! Пусан! Это был Пусан, — Чимин светился радостью от того, что кое-что смог вспомнить. — Я там учился и жил какое-то время, а потом переехал сюда где-то полтора года назад. Меня не хотели отпускать в столицу, не помню, почему сюда рвался, но я здесь.       Чонгук завис на пару минут, пока Чимин собирал рассыпанные им приправы, размышляя над тем, что слишком много совпадений. Сложив в голове один к одному, парень и сам не понял, откуда в нем такая твердая решимость, но он уверен в правильности своего решения.       — Чимин-хен, мы поедем в Пусан.       Ответа пришлось ждать до самого дома, наблюдая за молчаливым хеном, что уже не с такой страстью кидал продукты в тележку.       — Почему ты все решил за меня тоже?!       Вернувшись после длительных «покупок», Чимин налетел на младшего, уже с порога выдвигая против обезоруженного Чона свой потемневший взгляд и заостренную, словно копье, линию нижней челюсти.       — Что ты имеешь в виду? — Чонгук невероятно сильно устал и теперь хотел всего лишь лечь и заснуть, чтобы завтра, набравшись сил, начать план по поездке в Пусан. Он очень вдохновился своей идеей, всерьез думая, что это пока что лучшее, что он смог придумать в таких нечеловеческих условиях.       — Зачем нам куда-то ехать? Тебе здесь плохо? — Чимин говорил отрывисто, тяжело дыша то ли из-за пакетов в руках, то ли из-за поднимающейся волны сопротивления чоновому заявлению. — Уезжая в Пусан, мы не решим проблемы. Все же началось отсюда, мы проснулись в Сеуле, мы здесь жили и будет логичней остаться здесь.       Чон застыл на месте, не до конца понимая, что за чертовщина здесь происходит. Все это время, до встречи с хеном, он хотел любой ценой найти людей, вернуть все к прежнему состоянию. А теперь складывается впечатление, что Чимин не хочет что-то менять. Его хен до невозможности сложен.       Спрашивается: какого ему нравится именно этот необъяснимый и противоречивый человек? Блять, да ты, Чонгук, крупно попал, раз готов согласиться с ним даже в абсурдном решении. Ломаясь от невозможности противостоять пухлощекому ангелу, Чон собрал свои яйца в кулак и принял самый грозный вид, на который способен. Скорее всего он выглядит смешно.       — Чимин, я не хочу ругаться, — начал младший, подходя к мальчишке, что уже успел убежать на кухню подальше от сердитого парня, — подумай сам: в дату, которая напечатана на всех газетах и именно сейчас повторяется изо дня в день, вероятней всего мы оба были не здесь, а в Пусане. Возможно, ответ именно там. Нам страшно, не будем этого отрицать, но мы должны что-то делать, чтобы выбраться из этого круга ада.       Смотреть на хена в момент речи оказалось настоящим испытанием. Чон не смог удержаться и под конец совсем смягчил тон, ибо старший выглядел по-настоящему напуганным и взволнованным: его пергаментные веки крупно моргали, пытаясь спрятать непонятную влагу; руки не находили места, хватаясь за продукты и тут же их бросая на кухонную поверхность; вся фигура Чимина словно сжалась, чтобы попытаться исчезнуть из поля зрения Чона. А потом мальчик посмотрел в глаза Чонгука, и мир последнего раскололся на щепки, потому что, твою мать… Если бы природа решила создать ядерную бомбу в обличье человека — это был бы Чимин. Определенно этот хрупкий и наивный паренек способен начать атомную войну, что погубит не только Землю, но и целую Вселенную, если потребуется. Светловолосый хен пронзал Чона своим колким взглядом как ножом, а его губы изогнулись в злобной ухмылке, будто наперед зная свое превосходство над младшим. Когда Чимин поднял голову — он совершенно не выглядел расстроенным или обиженным, скорее он был подавлен. Пятерней зачесывая волосы назад, мальчишка не решался бросить хоть что-то в ответ, продолжая мять нижнюю губу зубами и взвешивая все «за» и «против» в голове. Чонгук был наивным идиотом, полагая, что его хен податливый и послушный мальчик.       Незаметно даже для себя Чон все это время приближался к кухонной стойке, на уровне инстинктов желая спрятать потерянного и оскаленного Чимина в складках той тонкой футболки, что болталась на теле. Неважно, что Чимин рычит и смотрит озлобленно. Это все пройдет, как только парень прикоснется к песочной коже, поглаживая и показывая каждым движением, что бояться нечего.       — Это безрассудно: бросать все так просто, — говорит Чимин, обессиленно опуская плечи и понимая, что эту битву он уже проиграл. Его ладони накрыли чужие и вдруг стало легче быть побежденным.       — Хей, не бойся, — ответил Чонгук, обращаясь не только к хену, ведь все мы люди, а еще немножко внутри дети, — если мы ничего подозрительного не заметим, то вернемся обратно.       — Окей, думаю, проветриться на пару дней не такая уж и плохая идея, — Чимин слабо улыбнулся, упираясь поясницей в поверхность сзади из-за стоящего напротив Чона, что неожиданно оказался слишком близко.       Подозрительное волнение в груди Чона не отступило, а только усилилось, когда он понял, что больше не может терпеть. Слабак, который сдался своей тупой влюбленности на второй же день. Хотя Чонгук не помнит, чтобы в каком-то законе было прописано, что это плохо.       К черту борьбу с тем ужасным существом, поселившимся под ребрами. Чонгук готов его кормить и чесать загривок, лишь бы светловолосый мальчик был рядом с ним как сейчас: тяжело дышал ему в футболку, понятия не имея, что сейчас происходит.       А Чонгуку, кажется, сорвало крышу, подшипники, двери, оторвало к херам собачьим тормоз, оставив только двигатель, что на уровне сердца гонит на полной скорости и только вперед. И парень подается вперед, ускоряя сердечно-сосудистую систему в геометрической прогрессии, когда его губы идеально ложатся на губы Чимина. Он забывает вдохнуть воздух перед поцелуем, но готов отказаться от него, если это будет так же прекрасно, как целовать ангела. Конечно же, Чон не из робкого десятка и уже знает, какой вкус у клубничной помады, к слову — отвратительный, как применять язык и почему французский поцелуй у некоторых вызывает отвращение. Но он совершенно растерял весь свой скромный опыт, когда почувствовал мягкие уста хена своими. Ну, понимаете, это как остаться один на один с пышными сочными губами и все — ничего больше. Они смотрят на тебя, а ты на них. И вдруг ты осознаешь, что они слишком прекрасны для тебя. Ты попросту не удовлетворишь их, а твои тупые чмоки — это детский сад. Вот так себя почувствовал Чонгук, а после в растерянности открыл глаза и увидел ошарашенные темные зрачки, в которых утонуло его изображение. Прижавшись к губам сильнее, Чонгук решил, что впредь будет на них молиться, прежде чем отпрянуть от хена. Он отодвинулся сразу же, как только почувствовал себя способным это сделать. Ноги перестали напоминать балласт, который пытался его утопить, поэтому парень отскочил на метр от последствий своего поступка, желая уклониться от предполагаемой пощечины и не опускать руки с талии хена.       — Что ты делаешь? — поинтересовался Чимин, продолжая все так же прикусывать нижнюю губу, но уже без былой уверенности. В его взгляде пропала холодная острота, а линии лица смягчились. Весь мальчишка пылал из-за исходящего от него жара, покрываясь багровыми пятнами.       — Вероятно, целую тебя, — звучит увереннее, чем хотелось, но вполне круто. Чон похвалил себя за это, желая показать, что он осознает и не уклоняется, как большинство преступников перед судьей. Все-таки, несмотря на охренительно-большую гору неоплаченных продуктов, он честный и порядочный гражданин.       Вот только теперь к Чонгуку пришло осознание того, что он сделал. Парень быстро убрал руки от тела хена, будто ошпарившись, и уставился на не менее потрясенного Чимина. Блять, а все же было так хорошо.       — Я должен… Мне нужно готовить обед, — запинаясь, выговорил мальчишка, разворачиваясь к продуктам и в спешке продолжая доставать их из пакетов.       Когда он поднял голову, чтобы посмотреть на младшего, того уже и след простыл. В коридоре послышался громкий удар кулака об дверь, а следом приглушенный человеческий писк.       Чонгук чертовски сильно облажался. Переплюнуть это может только потерянная кредитка отца. И то сейчас парень жалеет раз в сто больше, чем тогда. И не из-за того, что он это сделал, да он еще тот смельчак раз решил приблизиться к изваянному в самом раю лицу, а из-за того, что заставил Чимина усомниться в себе и в какой-то степени бояться, ведь именно это было в тех широко-открытых карих глазах.

День №15

      Они не избегали друг друга. Чимин был все таким же общительным и солнечным, а Чонгук смущенным и простым. Они могли много говорить, помогать собираться в дорогу, сдержанно улыбаться, будто все нормально. А на самом деле они избегали факта произошедшего, стараясь всячески обойти ситуации и не упоминать об инциденте. Чимин занимался упаковкой самого необходимого в дорогу, Чонгук искал подходящую машину и проводил тщательный техосмотр. И все бы ничего, если бы не появившееся долгое неловкое молчание во время разговора, разрушить которое не могли даже самые смешные шутки. Каждый вечер Чон пытался начать разговор, но каждый чертов раз хен уходил прежде, чем младший решался открыть рот в попытке подобрать слова. Оттягивать отъезд уже не было смысла: транспорт готов, сумки собраны, путь начерчен красным карандашом на карте. И они бы могли выехать еще вчера, но Чонгук пошел на уступки, решив, что немного времени для себя не помешает. Весь вечер парень нежился в ароматной ванне с подогревом, размышляя о всем сразу и по сути ни о чем одновременно. Как бы сильно он ни хотел пошагово распланировать поездку, все равно мысленно возвращался к тому, насколько мягкие губы у определенного парня и как необдуманно поступил Чонгук. Тогда, находясь под густой пеной трех шампуней и одной цветочной бомбочки и вдыхая полной грудью теплый воздух, парень лопал мыльные пузырьки и принял стойкое решение объясниться с хеном до отъезда. Теперь Чон пытается выровнять дыхание перед тем, как спуститься к уже готовому к поездке Чимину. Он смотрит на свое отражение в зеркале и понять не может: когда стал таким размазней? Если бы родные его сейчас увидели, то по головке бы точно не погладили. Распустил тут сопли вместо того, чтобы искать выход из сложившейся ситуации, решил завести любовную интрижку. Так сказать, чтобы скучно не было. Чон аж сам разозлился, прислушиваясь к злобному голосу внутри. Может, он и поступает не совсем хорошо по отношению до всех людей, что пропали, но Чимин это не интрижка, Чимин — целая многосерийная история без финала, и Чон хочет окунуться в нее с головой. Он долго думал над тем, если бы встретил хена в обычное время: вокруг них были бы сотни красивых людей, легкодоступных и сексуальных, успешных и талантливых, почувствовал бы он к Чимину то же самое? Если бы увидел мальчишку в оживленной толпе, смог бы заметить его и почувствовать разливавшееся тепло в груди? Он не знает, потому что не уверен в своей смелости. Чон не знает: что там чувствует хен, как бы сам поступил в «обычное» время, есть ли шанс у них, — но точно может сказать, что раньше у него такого и близко не было.       Неизвестно, как Чимин понял, что младший решил идти в конфронтацию, но встретил его уже с настороженностью, встревожено сведя брови вместе. Мальчишка сидел на сумке в гостиной, ожидая Чона и пытаясь подальше загнать непонятный страх перед небольшим путешествием. Чонгук же напоминал загнанного отчаявшегося зверя с огромными глазами полными непонимания и несправедливости, которые просили, нет — умоляли, выслушать. Это не было взбешенное животное, готовое напасть и присвоить себе, перед этим отодрав кусок мяса за неповиновение. Когда младший подошел ближе, Чимин смог различить, что этот крольчонок наоборот прячет свой раненый бок и все равно крадется к теплу, пытаясь найти некое утешение и ответ.       — Чимин-хен, — неуверенно начал Чонгук, боясь поднять на мальчика свои глаза, стыдясь себя за то, что вогнал хена в подобную ситуацию и установил между ними неловкий барьер, который никогда не разрешит им стать друзьями, — мы можем поговорить?       Даже не утвердительно сказал Чон, начиная разговор вопросом и передавая статус водящего Чимину. Светловолосый только рассеянно кивнул в знак согласия, устав уже избегать произошедшего. Их глаза на секунду встретились, пуская в самое сердце крушащие импульсы, отчего колени младшего еще сильнее задрожали. Он ведь никогда, черт возьми, никому не признавался и никого не добивался. А сейчас он хочет одного определенного человека и никого больше во всем мире. Господи, он настоящий безумец.       — То, что я сделал… — Чонгук запинается. Он совершенно не продумал свою ошеломляющую речь.       — Поцеловал меня?       — Ага, — глупо отвечает младший и уже было тянется рукой к затылку, но тут же отдергивает себя, скрещивая пальцы за спиной. Все слова забываются со скоростью света, и Чон, словно на экзамене, прячет потеющие ладошки, пытается не заикаться, строя нормальное предложение, и неожиданно сильно хочет пить.       Чимин, видя странное состояние младшего, конечно же, воспринимает все не так и пытается успокоить Чона, кладя руки тому на плечи и успокаивающе потряхивая его.       — Людям свойственно бросаться в крайности, когда они чувствуют себя отчаянными. Когда они уверены, что их загнали в угол. Все нормально. Не переживай так, — мальчишка умиротворенно улыбается, размеренно толкая свою речь в скрученные в трубочки уши Чонгука. А Чон, между прочим, аж рот приоткрыл от сказанного. Да, он чувствовал себя отчаянным, но не потому, что все, блять, испарились, а единственным человеком, которому, сюда со слов Чимина, можно присунуть, оказался неординарный хен. Чимин все так умело перекрутил, что Чон потерял дар речи, пока хен приглаживал ткань футболки на его плечах. А потом внезапно в груди зажегся огонь, который мог означать только одно — он не боится своих чувств и не может спутать их ни с влечением, ни с азартом, ни с мимолетной страстью — ни с чем.       Не давая хену больше времени для глупых разговоров, Чон притянул тонкую фигуру еще ближе, чтобы она снова так аккуратно врезалась в его, соединяя тела словно половинки. Вот бы Чимин так и прирос к телу, думает младший перед тем, как начать.       — Но ты не крайность. Чимин, я правда что-то чувствую по отношению к тебе, — Чонгук уткнулся носом в изгиб шеи, пытаясь запомнить запах тела и легкого мускусного шампуня. Никто еще не пах для него так восхитительно и ненавязчиво, — и это так сильно, что ломает меня.       — Не нужно пытаться забыться с помощью меня, — резко говорит хен, пытаясь оттолкнуть, но не выходит. Чонгук уловил в голосе нерешительность и слабую дрожь, что дало ему повод сжать свои руки вокруг талии еще сильнее, все еще пытаясь прирасти к чужой груди своей.       — Чимин, — продолжил пытаться достучаться к светловолосому мальчишке Чонгук, игнорируя наличие желанной кожи так близко к губам, что еще чуть-чуть и прикоснуться. Чон только сбито дышит, не отпуская, не давая ни шанса на побег.       — Нет, я знаю, что происходит. Ты придумал себе все это сам. Наверное, из-за скуки. Или, может, чтобы было что рассказать друзьям, когда все вернутся. Знаешь, как курортный роман, — Чон на мгновение слышит всхлип, а после, подняв голову, чтобы убедиться, не замечает мокрые дорожки из уголков миндалевидных глаз. Только гордо вздернутый подбородок и плотно сжатый рот. — Придурок.       Сердце в груди бешено колотится, и Чонгук пытается тщательно подобрать слова, но может только ощущать чужое сердцебиение своей кожей, которое выдает хена с потрохами, и ловить мимолетные искры из прищуренных глаз. Такой сильный. Такой стойкий и одновременно с этим безумно ранимый в своей непокорности.       — Перестань. Ты не знаешь. Думаешь, что это неправильно: начинать отношения вот так? Боишься поддаться порыву? Я же чувствую, как твое сердце сходит с ума, — парень опустил руки, больше не удерживая Чимина и давая ему полную свободу действий. Светловолосый мальчишка затаил дыхание, прислушиваясь к каждому шороху в комнате и дыханию, что ложилось густой патокой на его кожу. Атмосфера накалилась до предела, пока последняя фраза Чонгука не взорвала целые галактики и звезды не посыпались у них в глазах, притягивая магниты без права на отступление: — Так поддайся.       Губы Чимина тут же без раздумий врезались в чонгуковы, ища ответа и выбивая последние силы из их молодых и жаждущих взаимности тел. Колени парней подкашиваются почти одновременно из-за эмоционального напряжения. Хватаясь друг за друга, они уместились на полу там же, где и стояли, не рассоединяя губ в неаккуратном мокром поцелуе, где не нужны никакие прелюдии и напускная невинность. В этот раз Чон не дает покорить себя пышными губами и требовательно впивается в рот хена, перехватывая инициативу, чтобы показать, что он и не такой неопытный на самом деле, как могло показаться во время их первого поцелуя. Чонгук забыл полностью обо всем, отдавая в обыкновенное соприкосновение губ пережитые за пару дней эмоции. С головы вылетело совершенно все: где он, что происходит в мире и как он дошел до сладких поцелуев на пятый день знакомства. Остались только ощущения тепла и правильности, осталось понимание, что это Чимин и он целует в ответ.       В тот день они так никуда и не отправились, развалившись на мягкой пушистой шкуре огромного зверя, надеясь, что она искусственная. Опираясь спинами на собранные сумки и заполняя молчание медленными поцелуями, от которых иногда аж жгло в груди, будто огненными стрелами, они хихикали друг другу на кожу, пытаясь скрыть смущение, и излучали глазами неуверенную радость, выбрасывая далеко-далеко мысли о том, что все может в одно мгновение измениться, а их решение быть ошибочным.

День №16

      На весь салон разносится мягкий голос бывшего участника One Direction, пока Чимин, сидя на переднем сидении, легко подпевает проигрывателю, прикладывая пучки пальцев к динамику сбоку на дверце машины, чтобы ощущать музыку кожей. Чон легко улыбается, не отвлекаясь от дороги, которая, как ни странно, пуста. Просто один раз посмотрев на мальчишку рядом, он больше не сможет оторваться и точно врежется в какой-нибудь столб, разбив перед чьей-то черной мазды. Зависнуть на шелковых прядях, сощуренных в удовольствии глазах, светящейся изнутри коже — легче пареной репы, а вот вести, не обращая внимания на все это под боком, и довольствоваться возможностью слушать напевание незнакомой и однообразной песенки в исполнении Чимина — уже сложнее, ведь поет хен запредельно, особенно своим тихим мурлыкающим голоском, словно надеясь на то, что его никто не услышит. А Чон бы слушал вечно, при этом обнимая хена, будто в последний раз, вжимая в свое тело, стараясь не причинить вреда и отвечая на все действия самой искренней улыбкой.       После полутора часов за рулем Чон не на шутку проголодался и устал из-за постоянного положения тела. Ему не терпелось встать на асфальт и размять конечности, потянуться, чтобы вытянуть хребет и похрустеть костями, как его дедуля в начале утренней прогулки. Чимин давно перестал подпевать, умостив голову в промежуток между сидением и холодным стеклом, оперевшись лбом об последнее. Младший не уверен, что его хен уснул, но тот так смешно и громко посапывал, что Чон не мог удержаться от тихого смешка в кисть своей руки. Мельком глянув на мальчишку, что пытался принять удобное положение в своей дреме, крутясь на сидении и заползая на него с ногами, Чонгук принял решение, что обочина возле предполагаемой гостиницы очень даже привлекательна. Возле небольшого здания были парковочные места и пару штук деревянных беседок со столиками и широкими скамьями, на которые Чон сразу же выложил сумку с едой. Как бы сильно ему ни хотелось будить хена, это все равно пришлось сделать. Хоть и с трудом, но Чимин подпустил к себе Чонгука, обвивая руками его шею, перед этим знатно так надавав пятками тому в живот. Сонно протирая глаза одной рукой и пытаясь понять, где они, мальчишка вцепился в младшего еще сильнее, при этом что-то недовольно бормоча себе под нос, что вызвало у Чона приступ умиления. Не сдержав мимолетного желания, парень посадил еще заспанного и ужасно милого хена на деревянный стол под одним из укрытий и чмокнул того в открытый от отросшей челки участок лба. Смущающая атмосфера, что успела дойти до сознания обоих, испарилась, как только из приоткрытых губ хена послышались ругательства в адрес Чонгука как водителя. По словам Чимина, вождение младшего имело странный эффект на организм мальчишки, что, между прочим, до этого спал девять сладких часов в своей кровати. Когда хен уже без проблем мог разлепить глаза и разглядел местность, то было принято решение немного отдохнуть в довольно уютной на вид гостинице. Чонгук не смел сопротивляться желанию на некоторое время отдохнуть от дороги, ведь и сам конкретно устал. Ему показалось, что им жизненно необходима пауза в этом кратком путешествии хотя бы потому, что в груди еще не прижилось осознание реальности событий вчерашнего дня и всех их бесчисленных поцелуев, организм отторгал тот факт, что Чимин теперь с Чонгуком по-настоящему. Хочется в полной мере насладиться этим терпким и опьяняющим «вместе». Не важно где и чем они будут заниматься, Чону бы только впитывать хена: каждый произнесенный им звук, каждый вдох и выдох теплого воздуха, наполненный ненужным углекислым газом, каждое движение и искреннюю реакцию. Он даже не пытается скрыть слепое восхищение во взгляде и глупую подростковую влюбленность, от которой хочется горы свернуть. Чимин хватает свой рюкзак и бежит через ровно подстриженную лужайку с первой зеленой весенней травой, издавая что-то наподобие победного клича школьной баскетбольной команды Чонгука. А младшему остается только взять оставшиеся вещи и последовать за мальчишкой, примагнитившись взглядом к спине под тонкой рубашкой и стараться угомонить внезапный выброс гормонов в кровь.       Правило выбора номера даже не обсуждается хотя бы потому, что, только зайдя в красиво обставленный в шоколадных оттенках зал, Чон замечает хена уже со связкой ключей, которую проворно вытащил на ресепшене из маленького прозрачного шкафчика, в просторном, обитым красным материалом лифте нажимающим на какую-то кнопку. Чонгук очень надеется, что добрый мальчишка держит двери для него и хочет поехать наверх вместе, смотря на их отражение на одной из стен лифта через плечо Чона, пока они будут обниматься и совсем немножко целоваться. Но, к огромному сожалению, в последний момент, когда младшему остается сделать всего пару несчастных шагов, улыбку хена сменяет наглая физиономия, а двери лифта закрываются прямо перед носом. Он совсем не сердится, а даже вспоминает их первое знакомство, когда, проснувшись в ужасном похмелье с уверенностью, что светлый образ ангела — это последствия помутнения рассудка, захлопнул двери перед Чимином, чуть не прищемив хену нос. Воспоминание веселит парня, и ему почему-то кажется, что это было несколько лет назад, но уж точно не дней. Проследив за тем, на каком этаже остановился лифт, Чон немедля бросился к крутой лестнице, перекинув сумку через плечо. Пять этажей — это совершенно не проблема для парня, который вместо спортзала, куда ходят только напыщенные перекачанные нарциссы, тратя при этом бешеные деньги на абонементы и тошнотворные коктейли, выбирал пустующие турники и обычный асфальт в своем районе. Чимин еще не успел открыть номер, как его с ног сбил Чон, подхватывая мальчика и кружа у себя над головой как самую главную звезду всех известных галактик и своей маленькой Вселенной. Их сумки лежали одинокими грустными и покинутыми в длинном коридоре, прячась в тени стен на общей картине происходящего, пока один мальчишка пытался донести до второго, что он не шутит в своих намерениях, а второй, скрывая за громким смехом страх оказаться обманутым, пытался безмолвно сказать, что верит. И Чон тоже верил, доверял и отдал себя внезапным отношениям, одновременно с этим считая их самой глупой вещью, которую он только мог сотворить, и не жалея, что решился прикоснуться к губам, соленой коже, ресницам и тонким ломким волосам как сейчас, в полумраке незнакомого коридора перед дверью в номер с широким балконом и плазмой на всю стену, на которую у Чонгука вряд ли бы когда-то хватило денег. Вот именно в этот момент, когда он наконец-то опустил раскрасневшегося Чимина с полными и красными как спелые черешни губами, потянувшись за рюкзаком хена, он ужаснулся мысли, что однажды может проснуться и не обнаружить светловолосого мальчика рядом, что он может исчезнуть так же, как и все остальные. Кажется, теперь Чон понял, почему старший так отталкивал и не хотел начинать что-то серьезное, хотя их безвозвратно тянуло друг к другу. Тот совершенно не переживал за мотивы самого Чонгука, он боялся за их будущее, не зная, что происходит и чего можно ожидать.       Чимин, будто слыша, как громко кричит в своих мыслях младший у него за спиной, повернул голову к нему и невозможно ласково улыбнулся, делая предобморочное состояние Чона только хуже. Черт бы побрал эту гребаную любовь со своим конфетно-букетным периодом, когда можно легко получить инфаркт миокарда от одного его взгляда. Хотя у Чонгука есть подозрение, что с Чимином так будет всегда.       Номер оказывается и правда шикарным: огромная кровать с двумя десятками белых подушек разных размеров, джакузи на половину ванны и дорогая на вид лакированная мебель, которой чуть больше, чем нужно. Хен, кажется, выбрал самый дорогой номер, и его совесть даже не вздрогнула в то время, как Чону было не по себе думать о том, что они тут веселятся на всю катушку, пока в мире хрен знает что творится. Он быстро заталкивает все эти мысли в одно место в тот момент, когда видит взбудораженного Чимина и собранную им еще в доме еду на небольшом столике. Хен по-хозяйски расставляет пластмассовые контейнеры и подает Чонгуку одноразовые палочки, тут же принимаясь уплетать кимчи. Голод поднимается в желудке с новой силой и ворчит, толкая младшего быстрее приняться за еду. Что же, им и правда пора немного забыть о романтике и по-человечески подкрепиться.       «Просто немного отдыха в отеле и ничего лишнего», — думает про себя Чон, запихивая в рот больше риса, словно тот способен вытеснить из головы крохотные не совсем приличные мысли, что раковой опухолью поглощают органы. Взгляд наталкивается на высокую пышную кровать, а потом на увлеченного своей порцией Чимина, и тот как назло поднимает голову, замечая предательский румянец на юношеских щеках и отвечая кривой улыбкой, будто за секунду смог прочитать все тайные мысли младшего и распахнуть его грешную душу перед собой. Чонгук дальше старался не поднимать головы и смотреть только в медленно исчезающее содержимое своей тарелки, чтобы не спровоцировать непонятный им обоим разговор. После трапезы, на которую, казалось, парни потратили последние силы, хотелось упасть на мягкие на вид и ужасно удобные подушки и проспать к самому заходу солнца. Чимин, в очередной раз без проблем прочитав Чона по эмоциям, движениям или по расположению луны в третьей фазе прошлой ночью, запрыгнул на кровать, потянувшись устало и укутавшись в одеяло как молодая гусеница в кокон, а после требовательно уставился на младшего, будто тот должен лечь рядом прямо сейчас. Не то чтобы Чон был против, он был немного, совсем капельку, очарован и чуть больше, чем ранним утром, влюблен, поэтому даже не собирался противиться своему парню. Своему парню. Как звучит. В груди разлилось самое крепкое за последние пару лет чувство гордости за себя. Рядом с Чимином кажется, что возможно абсолютно все. Даже сейчас, прыгая с разбегу на выделенную половинку белой простыни и громко крича, в голове у Чона такая умиротворенность и спокойная гладь, он никогда так безопасно себя не чувствовал, ни с кем, а сейчас, целуя в спутавшиеся волосы и пробираясь в мягкий кокон одеял, он понимает, что это все из-за Чимина.       — Чонгук, ты чертов романтик, — смеется хен, когда после трехминутного ничегонеделания и только пристального наблюдения за каждым сантиметром кожи красивого лица понял, что Чон не собирается его целовать, — он хочет только смотреть, как на главную картину в галерее.       — Ей, вообще-то ты виноват в этом, — возражает Чонгук, решая, что самый лучший метод в случае Чимина — это нападение, и желательно быстрое. Он обвивает руками щиплющегося мальчишку, ловя себя на мысли, что готов стать самым приторным сахарным романтиком в мире ради одного человека.       — Спихиваешь все на меня? — младший приостановил все действия, услышав в голосе Чимина какие-то горькие и слишком серьезные нотки. — Ты еще такой незрелый, Чонгук.       — Ты тоже не далеко от меня убежал, — сопит Чон, стараясь разрядить обстановку, но хен, видимо, настроен на что-то серьезное, и его будто перемкнуло в одно мгновение, — скажи мне что тебя заботит?       Чимин отворачивается от младшего, не зная: сможет ли сказать все правильно и не обидеть Чонгука, ведь тот ему на самом деле нравится? Маленькая блестящая на солнце сережка с дешевым камешком обрамляет хрящ ушной раковины и так и манит к себе, но Чон в последний момент меняет вектор направления и утыкается носом в острый угол нижней челюсти, ощущая, как кожу пробирает дрожью и его задумчивый хен сглатывает накопившуюся во рту слюну.       — Ты, — Чимин поворачивается так же неожиданно и заставляет все тело онеметь в ожидании последнего смертоносного рывка внутренней несуществующей кобры светловолосого создания. Она шипит и готовится к нападению, пока Чон послушно складывает лапки и готовится принять любую участь, приготовленную ему. В последний момент взгляд Чимина немного теплеет, но все так же скользит по щекам потоком холодного весеннего ветра, от которого прятаться совершенно не хочется, только подставлять еще больше голой кожи.       — Не уверен во мне? — догадывается Чонгук, хватаясь за тонкую брошенную ему леску удочки из черных омутов чиминовых глаз. — Думаешь, что для меня это несерьезно?       Он не боится стереть руки в кровь об натянутую нить, крепче хватаясь и прижимая к себе. Если нужно — Чонгук обмотает леской всего себя, чтобы тело на кусочки, сердце в клочья и душу наизнанку, только, пожалуйста, не закрывайся, мысленно кричит он хену.       — Пойми меня, нельзя влюбиться в человека за пару дней. Ты влюбляешься в его оболочку, первое впечатление, свои ожидания, а в настоящее — только по прошествии немалого времени, — хен снова мягко улыбается, будто только что снял груз из плеч. Только Чонгук теперь не чувствует себя так же легко, тянув за тоненькую леску, он вытащил подводный камень, и Чимин понимает это по застывшим открытым губам и пронзающему насквозь взгляду. Так искренне и по-настоящему смотреть умеет только Чонгук, одними глазами прося о самом невозможном и очаровательном в мире — взаимности. И Чимин совершенно не помнит всех увиденных взглядов до этого, но он уверен, что никогда бы не забыл подобное и ни с чем не спутал. Ни одни глаза, ни одного цвета и формы не способны конкурировать с глазами Чонгука. Может, дело совсем не в них, а в том, как парень смотрит ими, но до Чимина это дойдет не скоро.       На самом деле Чонгук понимает, и хен не открыл для него Америку, сказав, что сомневается в чувствах еще подростка и совсем ребенка по повадкам. Чон и сам порой не может назвать правильным словом весь тот кавардак внутри, что напоминает тайфун, сносящий и кружащий в себе все.       Знать и слышать в голос — две разные вещи. Поэтому сейчас Чону чуточку больно, словно стрелу Купидона, воткнутую в его сердце, решили прокрутить туда-сюда, проверяя на выносливость.       — А что ты чувствуешь? — с замиранием спрашивает, горячо надеясь, что хен его и он не ошибся, приняв огонек в глазах за что-то взаимное, и тянется к открытым губам, чтобы оставить только миллиметр между ними, как в японской мелодраме, где обязательно присутствуют лепестки сакуры.       — Что ты мне нужен.       Чонгуку этого более чем достаточно. В его ушах это звучит лучше всяких высокопарных признаний, а сомнения и неопытность в делах любовных сотрутся с течением времени. Они и так доверили друг другу слишком много, чтобы просить еще больше. Хоть рядом с хеном Чонгук постоянно чувствует неодолимый голод ко всему, что связано с Чимином, — он честно старается подавить свою жадность.       Просто возле светловолосого мальчишки, что макушкой достает до подбородка, а характером колючее ежика, это нереально, что ли.       Он жмется к теплой груди, чувствуя трепетное чувство своей незащищенности перед кем-то и от этого не страшно. Раньше Чонгук очень сильно боялся показаться слабым перед всеми: друзьями, которые всегда смеялись со странных иногда детских повадок; родителями, что все ждали, когда их сын остепенится; случайными прохожими, что одним взглядом могут затолкать в черепушку парня кучу непонятных комплексов; даже личным психологом, которого нанял сам Чон, надеясь на помощь в распутывании клубков из мыслей в голове в темном шкафу. С Чимином все четкие линии уплывали и размывались в очень светлом и новом чувстве. Даже его психолог никогда не добивался такого результата, с каждым разом ударяясь об защитный барьер или наблюдая за веселой маской обыкновенного подростка.       Пусть хена он знает непозволительно мало, и тот не признается ему в вечной любви до гроба — у них есть этот миг, в кровати в обнимку, сопя друг другу в уши и пряча смущенные улыбки в складках одежды, и этот день, где только они, целый мир и щепотка острых поцелуев.       Отель хоть и пышный, шикарный, но молчаливый и немного пугающий, как из фильма жанра хоррор, где обязательно присутствует неупокоенная душа человека, убитого в одном из номеров, возможно, в красном кресле перед камином с бокалом вина в руке и сигарой между зубов. В воображении Чонгука во всех красках только что произошло убийство, отчего он даже вздрогнул, радуясь, что гостеприимное здание осталось далеко позади. Он снова за рулем, они едут в машине к солнечному весеннему, с морской солью в волосах Пусану, который, по воспоминаниям Чона, всегда походил не на популярный для туристов город, а на родного, как мальчишка из соседнего двора, приятеля. И в груди поднимается ощущение, что он наконец-то едет домой.       После переезда в Сеул многое изменилось, кое-что кардинально, как учеба или квартира, а кое-что начало становиться заметным только через время. Возможно, именно жизнь в столице подкосила парня в психологическом плане, и он не был готов менять море на асфальт. Чонгук тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Сеул ему уже как родной, осталось пережить скрипучее, будто песок на зубах, «как».       На удивление, прогнать глубокие раздумья на начальной стадии помогает не внутреннее желание и позитивные наставления, а ладонь Чимина в чонгуковой, что расположилась между сидениями. Хен то сжимал сильнее, то поглаживал большим пальцем, даже не понимая, что дарит этим больше, чем все посещения мистера Ли, уже бывшего психолога Чонгука.       — Где остановимся? — спросил Чон, уже подъезжая к городу. Он порядком устал, ведь в отеле они провели не много времени, а такого опыта вождения у парня еще не было.       — У тебя. Я не помню здесь ничего, — тихо ответил хен, скрывая глаза за челкой, будто пытаясь спрятаться.       Чонгук решил не развивать этот разговор, оставляя для лучшего момента шанс успокоить и спрятать между лопатками чужую боль. Он не до конца понимает, каково это: с каждым днем забывать все больше, но может с уверенностью сказать, что Чимину плохо. Город встречает их такой же мертвой тишиной, как и Сеул. Где-то глубоко Чон надеялся, что здесь все иначе, но, увы, молчаливые улицы и пустые дома смотрят на ребят как на чужих в городе, где нет места людям.       Он не задумывается над тем, куда повезти хена и где им переночевать. Руки сами направляют, вцепившись в кожаную обивку руля до вздутых на предплечье вен. Чимин под боком дарит ментальную поддержку и желание ехать вперед, когда ерошит волосы младшего и смеется задорно, оттягивая пряди назад, усложняя при этом Чону задачу вписаться в поворот. Несмотря на ребячество в не самой подходящей ситуации, Чонгук вместо требовательных слов, чтобы успокоить своего парня, подхватывает настрой того и без раздумий ловит ртом запястье, прикусывая зубами тонкую кожу. Чимин щиплет его за бедро и поглаживает пострадавшую руку, мысленно призывая к совести, а после, когда Чонгук уже жалеет о содеянном, желая в этот же момент остановить машину и подарить тысячу поцелуев, вымаливая прощение, меняет обиженный взгляд на коварный с перчинкой, будто только что заманил зверушку в свой капкан. Чон ошарашенно смотрит на хена, который загорелся на глазах, будто облитая бензином солома, из-за странного рода желания. Младший и не заметил, как проехал свой родной дом, просто зависнув на дороге впереди, прокручивая в голове подряд стоп-кадр с улыбкой искусителя и полуприкрытыми глазами, что выглядывали из-под челки, маня, зовя, требовательно крича о чем-то. Чонгук еще не разобрался, что от него хотят.       Родной дом его матери. Он не был здесь три года, а сейчас, когда рядом никого, кроме хена, парень чувствует, что может выдохнуть. Он так чертовски сильно скучал по дому: за обваленной кирпичной штукатуркой, залатанной сто раз крышей и маленькими комнатками, в одной из которых прошло его насыщенное детство. Казалось, что он помнит каждую деталь, но самое страшное, что это не так. Чонгук ловит себя на мысли, что при взгляде на кусты малиновых роз у окна он только сейчас вспоминает о них, забыв напрочь о своей любви к этим цветам.       — Любишь это место, — точно подмечает Чимин, заметив теплый взгляд, который предназначается только для самых родных мест.       — Даже не представляешь, насколько сильно, — выдыхает Чон, сильнее сжимая руку хена и шагая ко входной двери. Возможно, он так сильно рвался в Пусан только из-за личного интереса, возможно, он потом будет жалеть, что приехал сюда без ведома родни, но сейчас, видя собственными глазами фрагменты ласкового, как утреннее море, прошлого, он счастлив.       — Здесь уютно, — замечает Чимин, обращая на себя внимание мечтательного паренька, который, вцепившись в него, таскал из комнаты в комнату, что-то при этом тараторя о своей комнате и беспорядке.       После слов хена он резко останавливается посреди гостиной и смотрит так внимательно, что Чимину становится моргнуть страшно, а после обнимает крепко-крепко и утыкается носом в плечо, как маленький беззащитный ребенок. Для него это нечто большее, чем просто дом, жилье родителей или часть детства. Показать, впустить и оставить Чимина в себе: мыслях, чувствах, сомнениях. Доверить саму сущность с раскинутыми в стороны руками со словами: «Я такой, бери и делай, что хочешь». Раньше Чонгук бы не доверил столько всего даже своей половинке, с которой он бы встречался долгое время. А с Чимином это получается так просто, будто он тот человек и с ним не сложно не притворяться, следить за речью и пытаться стать кем-то другим, ведь Чонгук — это всего лишь ранимый подросток, ищущий любви.       — Тебе нравится? — с дрожащим голосом и спутанными волосами из-за проворных ладоней хена Чонгук поднимает голову и оказывается тут же вовлечен в горячий поцелуй. Он не представляет, что такого сделал, чтобы распалить Чимина, ведь не видит себя со стороны. А Чимин, кажется, впервые разрешил себе поверить в искренность и отпустил все страхи, наплевав на последствия.

День №17

      Чонгук с самого утра чувствовал, что что-то не так. Вчера это что-то надломилось, треснуло, как дамба, что сдерживала главный поток нещадной воды, а сегодня эту дамбу снесло к чертям, и парень задыхался от нехватки воздуха и непонимания самой сути перемены. Так неловко ему не было даже когда он поцеловал Чимина, а после избегал целые сутки, закрывшись в комнате, хотя, казалось бы, куда уже больше. Сейчас он ничего такого не делал, но красные щеки, трясущиеся руки, будто у старичка, и неумение поднять глаза, чтобы взглянуть в лицо хену, прилипли к нему, как банный лист. И самое главное, что Чонгук понять не может, в чем дело!       Ближе к обеду он уже перебрал в голове все возможные варианты происходящего, раскладывая вещи. Ничего не подходило, даже вариант с обиженным хеном и чувством вины перед ним, ведь Чимин не выглядел обиженным. Он следовал за младшим везде, прикасаясь больше обычного и одним взглядом выманивая поцелуи. И это выглядело чересчур мило. Чон готов поклясться, что, если бы были пределы допустимого количества красоты и юности на метр квадратный, Чимин бы превышал лимит ежесекундно. Возможно, поэтому Чонгук перегревается, как старый прибор, работающий без остановки.       Вечером, сидя на холодном полу и пересматривая свои фотографии, Чонгук достигает пика своего непонимания, когда хен без разрешения садится на колени младшего поверх фотографий. Ему чертовски неудобно во всех смыслах, и парень хочет скинуть с себя мальчишку как можно скорее, но тот цепляется руками за широкую футболку, и в одном этом касании больше эмоций, чем способен вынести Чонгук за всю свою жизнь. Кажется, он наконец-то понял, а сдался еще раньше.       — Что ты задумал? — все равно спрашивает Чон, пытаясь потянуть время и отвлечь кое-кого от довольно успешного плана захвата. Чонгук откидывается назад, упершись спиной об жесткую ножку кресла и только потом поняв, что он принял выгодное и удобное положение для Чимина.       Парень вел себя так, будто всю жизнь сидел на коленях Чона и знает каждый их сантиметр как родной. Его не стесняла ситуация и явное постороннее смущение происходящим. Вместо наивного белокурого ангела на Чонгука смотрел горящий уголек, сотканный из порочности и горечи, что исходила от запретности доступного плода. Чимин прикрыл глаза, втягивая носом воздух, что до этого лежал у младшего на плечах, и со всех сил попытался скрыть рвущуюся наружу улыбку, что, конечно же, не ускользнула от бегающего из-за нервозности взгляда Чона.       — Хочу тебя соблазнить, — звучит как приговор после долгого ожидания в зале суда и кажется, что сама тишина аплодирует стоя, соглашаясь с вынесенным решением.       У хена проворные и крепкие руки, что не дают себя оттолкнуть, запуская пальцы в волосы и оттягивая голову назад, сталкивая ее с креслом. Чимин смотрит на идеальную линию челюсти, нежную кожу на подбородке и маленький прыщик, спрятанный в изгибе меж шеей и головой, а следом ухмыляется, будто Чонгук уже принадлежит ему на всю жизнь.       — Это плохая идея, — пытается возразить младший на все негласные заявления, но выходит вызвать только новую вспышку огоньков в карих глазах. Чимин трогательно улыбается только уголками глаз, отчего вокруг них собираются лучики-морщинки, и можно ошибочно полагать, что он отступит, но мальчишка только сильнее прижимается к широкой трясущейся груди.       — Нет, она замечательная, а последствия — еще лучше, — отвечает Чимин, а у Чона такое чувство, будто с ним только что поделились какой-то сокровенной тайной и ждут вечного хранения. Но это не тайна, которая может связать их, это не вечер откровений, когда можно устраиваться на коленях без задней мысли, это не ощущение единства от чувства соединения чего-то неземного. Это жгучее желание, которое исходит от Чимина и лижет языками чонгуковы щеки.       — Почему сейчас? Мы ведь совсем недавно… — ему не дают договорить. Хен во время очередного глубокого вдоха втягивает чужие губы своими, не давая времени Чону задуматься, когда они стали так близко.       Это уже не имеет значения, ведь Чимин уже целует, а Чонгук давно потерян в непонятном и новом чувстве. И если бы его спросили, что это, — он бы без сомнения ответил, что это Чимин.       Это как ночное небо и черная блестящая вода, и не ясно, где начинается второе и кончается первое. И хочется нырнуть навстречу неизведанному, наплевать на высоту вышки и глубину озера, потерявшись между завесой небосвода и илистым дном.       Потому что это Чимин.       А чувство, будто в руках целый мир.       Мальчишка прикусывает чонову губу, когда теплые ладони накрывают его талию и поглаживают изгибы тела, поддаваясь чарам рожденного в это мгновение волшебства, а после слизывает тонкую красную струйку с пухлого подбородка младшего.       — Незачем ждать, — мимоходом шепчет хен, поспешно сдирая с Чонгука его футболку. Младший помогает стянуть мешающую ткань, освобождая от кофты и Чимина. Когда их грудные клетки сталкиваются, целуясь голой кожей, они выдыхают одновременно теплый воздух друг другу на губы, ощущая сродни облегчению каждой клеточкой тела. Чимин напирает, пряча губы в изгибе шеи, а после тычась светлой макушкой туда, где сходит с ума сердце. Чонгук не знает, как ему лучше поступить и какое действие стоит принять, чтобы оставить хена максимально довольным. Он не один раз слышал, что в подобных ситуациях лучше не думать вообще, отключая разум и руководствуясь инстинктами, но рядом с Чимином Чонгук теряется. Парень в состоянии горячо прижимать к себе и цеплять губы зубами, но не может заставить свое тело действовать по-настоящему. Светловолосый мальчишка возится с пряжкой Чона, а после самостоятельно скатывается с коленей младшего и стягивает свои джинсы, смешно отправляя их в нокаут в противоположный угол гостиной. Чонгук тупит пару секунд, ловя взглядом нетерпеливые действия любимого, и наконец оживает, следуя примеру хена и откидывая штаны подальше. Чимин прячет улыбку в изгибе локтя, откидывая голову в приступе смеха, будто Чонгук только что рассказал анекдот, над которым никто никогда не смеялся и над которым всегда смеются влюбленные. Младший сконфуженно ежится, готовый потрогать густую неловкость, зависшую дымкой в воздухе над ним, пальцами и сбежать, прихватив свою одежду. Но Чимин не дает думать дальше, подбираясь походкой кошки, нет, хищной пантеры к своей жертве. Он снова забирается на мощные бедра младшего, ненароком или нет прикасаясь к его белью и оставляя птичьи поцелуи на родинках предплечья. Чонгук же чувствует себя каменной статуей, которой очень хочется что-нибудь сделать, но она просто не в силах, и он так сильно боится этим разочаровать хена, что аж жмурится от безысходности.       Губы Чимина поднимаются обратно вверх к немного приоткрытым в восхищении и сухим из-за гоняемого ртом воздуха губам младшего за законными поцелуями. И все действия хоть и являются чем-то порочным за гранью всех устоев, так же они светятся искренностью и нежностью.       Словно они были созданы для этих поцелуев, словно эти касания — их главная жизненная цель в данный момент. Чонгук улыбается своим мыслям как маленький ребенок и вызывает у хена такую же счастливую улыбку.       И правда, незачем ждать, когда нужное у тебя в руках. Чтобы взять, стоит только протянуть ладони.       — Смелее, — шепчет Чимин, закрыв глаза и толкнувшись бедрами в Чона, чувствуя чужое возбуждение на своем, и краснеет кончиками ушей. Он не открывает глаза, пытаясь сбежать от своего поступка, и Чонгук готов поклясться, что может посчитать, сколько раз ресницы хена дрогнули от осознания содеянного.       27 раз. 27 раз его Чимин прокрутил у себя в голове ощущение, которое заставило дрожать не только ресницы, но и все нутро. На 28 Чонгук сам толкнулся навстречу прижимающемуся к нему телу и опустил руки на прикрытые тканью ягодицы.       Он собирает хена как расплывающееся желе, подымаясь вместе с ним и разрешая царапать, цеплять, кусать и обнимать себя. Господи, все что угодно.       Он правда собирается сделать это в доме своих родителей, он собирается заняться любовью с Чимином. Осознание этого пошатывает хрупкий мирок Чона, но тут хен остервенело впивается в чужой рот и не дает оценить их безумие по десятибалльной шкале.       Уйти далеко не получается, хотя бы потому, что у Чимина выдержки ноль, а еще очень красивые глаза, смотря в которые, Чон чуть не уронил их обоих снова на пол. Чувствуя себя полностью очарованным, парень не нашел другого выхода, как остаться в гостиной. Сейчас спальня для него — это другая страна, а он пешком идти туда не намерен. Для того, чтобы более-менее обустроить им удобное любовное гнездышко, Чонгуку приходится отцепить от себя хена, на что получает пяткой в плечо и недовольное бурчание. Парень на скорую руку подтягивает пушистый коврик ближе к дивану, кинув сверху плед и две диванные подушки. Он даже не успел глянуть, как все вышло, ведь тут же был утащен на это ложе разомлевшим от ласк и поцелуев Чимином.       Если бы не вся ситуация, Чонгук бы точно дал волю умилению и часами просто бы обнимал вот такого Чимина: ласкового, растрепанного и несопротивляющегося. На самом-то деле, как только Чону удалось совершить подобное действие, то тут же его ожидало поражение. Ближе хен оказался не безобидным комочком счастья и тепла. Чона опалило, как глупую птицу, подлетевшую слишком близко к солнцу. И что самое странное — он не боится сгореть. Чувство обугленной кожи там, где касались его, пылающее в живом огне сердце, которое вот-вот сгорит, и маленькие разряды тока, что пронзают мышцы, вызывая микросудороги во всем теле — это не пугает, это нравится, потому что это Чимин. Последние тряпки откидываются в сторону и младший теряет себя в один момент, путаясь в конечностях и поцелуях. Ему кажется, что он выпал из реальности, потому что не может быть кого-то одновременно так много и мало. Очередной укус с привкусом металла на языке и вжатый в твердый пол Чимин — не это ли искусство? В груди парня поднимается вдохновение вперемешку с чем-то болезненным, страшным и обреченным на существование. Внутри все разрывается, и Чонгук надеется, что он сможет выдержать этот взрыв Хиросимы и попытаться не показать себя ранимым, маленьким и совершенно не готовым выстоять против чувств. Чувства, похожие на заразу, прицепившуюся к телу и полностью отбившую желание бороться. Звучит глупо, почти бессмысленно, но такое перенести сложно. Может, именно поэтому многие писатели приравнивают любовь к болезни? Чонгуку еще не пришло в голову, что это что-то светлое может быть таким, просто таким неповторимым и инфекционным. Ему думается, что это своеобразная форма заболевания, которым его заразил Чимин, что-то до сих пор неизученное и новое во всем мире. Оно стреляется искрами, через шары мышц подбираясь к костям и щекоча стенки органов в брюшной полости, заставляя чувствовать себя беззащитным. Вроде бы Чонгук сейчас нависает над Чимином, целует его впалый живот и ласкает руками внутреннюю сторону бедер, но на самом деле он сам в пленительной власти хена, а не наоборот, как может показаться на первый взгляд. Каждое действие Чонгука одобрено мягкой улыбкой, каждый поцелуй подкреплен тесным контактом голых участков кожи и каждый вздох звучит как последнее желание перед казнью.       Если честно, на Чимина хочется просто смотреть. Не трогать, не оставлять алые засосы, не целовать до покраснения губы, не шептать пошлости и не склонять к ним. Чонгуку хочется смотреть, при этом зная, что это его парень. Вот так по-собственнически просто его.       — Я не хрустальный, Чонгук, я не разобьюсь, — Чимин ловит руками лицо младшего, призывая поднять голову и посмотреть ему в глаза. Слова долго добираются к еще дееспособной зоне коры головного мозга через тернистый путь, а следом взрывают брошенные петарды в воздухе. Чону хочется возразить, ведь Чимин именно хрустальный. Он может исчезнуть, стоит только ему закрыть глаза. А происходящее слишком хорошо для реальности.       — Для меня — да, — отвечает без колебаний Чонгук, зажимая руки хена у него над головой так, чтобы тот, если бы захотел, в любой момент мог легко их выдернуть из слабого захвата.       Внутри что-то щелкает, и Чонгук понимает: они уже делают это, занимаются любовью долгое время. Возможно, неделю, возможно, с первого взгляда, а может, еще до. Теперь, делая поступательные движение тазом, врезаясь при этом каждый раз членом в такой же мужской половой орган, Чону кажется, что он всегда знал Чимина и ждал только его, его стонов и чертовски соблазняющих глаз.       Не желая больше ждать, Чимин раздвигает ноги шире, открывая младшему больший обзор, отчего тот не смог сдержать удивленного вздоха. Смотреть на голого мальчишку под собой — одно дело; а на то, как он хочет тебя и готов довериться полностью — другое.       Бездействие Чонгука уже конкретно вывело из себя Чимина, который ожидал больше смелости и проявления желания провести ночь с ним. Поэтому, не теряя ни секунды, хен легко выбирается из-под младшего и так же легко помещает его на свое место, при этом заботливо подсовывая подушку тому под голову.       Его руки легли возле вставшего члена Чона, массируя кожу и пощипывая ее, будто дразня и наказывая. Чимин тоже умеет тянуть время, а сейчас ему даже нравится медленно прикасаться к легко возбуждаемому телу и наблюдать за палитрой эмоций на лице Чонгука: за его зажмуренными глазами и прикушенной в попытке сдержать крик губе, за его красивыми нарисованными бровями и небольшой складочкой между ними, за его дрожащим подбородком и капелькой пота на пухлой щеке. Не сдержав глупого порыва, Чимин наклоняется и проводит языком мокрую дорожку по острой линии челюсти, а потом наслаждается все-таки вырвавшимся звонким писком сквозь зубы.       Ладонь ложится на сочащуюся смазкой головку, медленно спускаясь вниз и оголяя ее от крайней плоти. Размазывая предэякулят по плоскому животу второй рукой, Чимин закрывает глаза, наслаждаясь ощущением полета в груди, а после сталкивает член Чона со своим и понимает, что он еще и не летал. В этот момент все оставшиеся мысли наконец-то покинули голову Чонгука, и он перестал придумывать красивые эпитеты и самые красноречивые обороты речи, чтобы описать происходящее и ярче запечатлеть в памяти.       Он бесцельно блуждает руками по голому худому телу, трогая беззащитный живот и мягкую кожу, при этом чувствуя себя в полной безопасности за этой тонкой фигурой. Вместе с этим он чувствует себя открытым, ранимым и немного поломанным происходящим, но таким живым, что даже трудно дышать. Думается, что легкие свело спазмом, теперь он умрет, а следом делает еще один вдох и сплетает свои пальцы с перепачканными в предсеменной жидкости чиминовыми и становится легче.       Хен наклоняется до невозможности близко, вдавливая свой член в чонов живот и сталкивая свой жадный рот с губами младшего. Воздух укрывает разгоряченную кожу тонким слоем влаги, будто они не в гостиной, а в печке, где температура достигает 300 градусов по Фаренгейту. Щеки подрумяниваются лучше любой выпечки, слюна тянется между губами слаще карамели. И в какой-то момент Чонгуку кажется, что он потеряет сознание от изобилия прекрасного, но вот Чимин, а вот его горящие изнутри глаза, и это помогает не потерять связь с реальностью.       Когда растягивать удовольствие становится уже невыносимо сложно, Чимин каждой клеточкой своего тела призывает Чона к действиям, но продолжает стойко молчать, приближая температуру к солнечному жару.       Чонгук не знает, с какой стороны подступить, поэтому доверяется хену, который направляет его пальцы к своему рту и кладет их на розовый язык, обволакивая фаланги теплотой полости рта. Чон протяжно стонет, подаваясь вперед, держа при этом мальчишку поперек поясницы одной рукой, чтобы он не свалился, и упираясь плечами в диван. Его пальцы, погрузившись в теплое нутро чиминового рта, осмелели, ласково поглаживая шершавую спинку языка и нежные внутренние стенки щек. Чимин приподнялся, упираясь коленями по бокам от чоновых бедер, и выпустил смоченные слюной и расслабленные пальцы, напоследок оставив невесомый поцелуй на их кончиках.       Он схватился за стан младшего, желая быть еще ближе и обвивая руками его шею так, чтобы Чонгук дышал в надключичную ямку, прижимаясь губами к дрожащей покрытой мурашками груди. Чтобы он чувствовал бешеное сердцебиение.       Руки больше не подчинялись Чону, они сами нашли путь и мягко легли на ягодицы, бережно оттягивая их в стороны. Чимин неосознанно толкнулся в младшего, отвечая на действия безудержными порывами стать еще ближе. Тело отзывалось еще раньше, чем мальчишка успевал дать команду. Поцелованные минуту назад пухлыми губами пальцы скользнули меж разведенных половинок, нащупывая сокращающийся сфинктер, и застыли перед входом, снова колеблясь. Чимин зарылся лицом в темные волосы Чонгука, вдыхая аромат своего шампуня и запах младшего, который невозможно ни с чем спутать. Когда, не выдержав ожидания, он самостоятельно опустился на пальцы, Чон, подняв голову к лицу хена, словил его губы своими, что-то безудержно и неразборчиво шепча ему прямо в рот. На удивление младшего, стенки податливо приняли его фаланги, эластично растягиваясь и не отторгая постороннее тело. В ответ на это Чимин двусмысленно хмыкнул, пряча дьявольскую улыбку в волосах Чона и требовательно двигая бедрами, желая ускорить процесс.       Это так нерассудительно: скакать на чужих пальцах на третий день отношений. Глупо. Не по-взрослому. Несдержанно. И по-сумасшедшему отчаянно.       — Давай, — шепчет Чимин в самое ухо, соскальзывая с чонгуковых пальцев и сильнее прогибаясь в спине, чтобы быть ближе. Чонгук сильнее опирается на твердую спинку дивана, поглаживая тонкую талию и обнимая ладонями, оставляя красные отметки в виде маленьких полумесяцев на острых лопатках и соскальзывая пальцами на поясницу. У него в районе сердца целое поле битвы и миллион воткнутых горящих стрел. Он не может совладать с собой, понимая, что еще слишком неопытен, глупый и совсем подросток, чтобы дать хену все, что он захочет.       Он не уверен, что сможет вселить надежду в Чимина, спасти и стать тем человеком, которому без слов и действий одним взглядом можно рассказать о всем на свете.       Чонгук хочет этого, и он будет каждый день доказывать в первую очередь самому себе, что он заслуживает быть этим человеком для Чимина, который сейчас молча кусает его губы, впуская в свое тело чужое.       Это не звездочки перед глазами, не взбунтовавшиеся бабочки в животе и не удар в солнечное сплетение. Ощущать его вокруг своего члена — это медленная пытка и доверие в каждом касании.       Чимин не дожидается утвердительного кивка, когда Чонгук откроет глаза и привыкнет, он приподнимается и снова насаживается до самого основания. А в ответ младший только жмется сильнее, подчиняясь и обнимая, будто Чимин может испариться.       Им не нужны громкие вскрики, стоны и собственные имена, произнесенные надрывным тоном в тишине темной гостиной. Хватало неразборчивого шепота, хрипа и звонких шлепков, чтобы ощущать себя одним целым друг с другом.       Чонгук запоминает каждую деталь: от прикосновения чиминовых ладоней к своим соскам до мелких лучиков садящегося солнца, что пробрались сквозь занавески к щекам хена; от тупой боли в спине из-за неудобного дивана до незначительных касаний внутренней стороны бедер к покрывшейся мурашками коже; от легкой улыбки, вселяющей уверенность, до кончика языка между губами. А после — сплошной разврат и царапающие напряженный живот Чонгука пальцы хена.       Чимин ненасытен, как взбешенный лев, напав на свою добычу; он не отпускает ни на миллиметр, впиваясь губами в мальчишескую кожу, желая показать всем, что это его. У Чона попросту не хватает сил поспевать за установленным ритмом и скоростью происходившего. Ему до колик приятно, что аж пальцы на ногах немеют, но такое чувство будто здесь и сейчас от него ничего не зависит. Будто это не он имеет Чимина, а его.       Он поднимает глаза, ища в чужих ласку и тепло, а натыкается на хищный и поглощающий взор из-под черных ресниц. Ситуацию контролирует определенно не он, а скачущий на его члене Чимин, которому хотелось покориться, которому хотелось отдать все. Хен наклоняется, упираясь макушкой в твердую грудь и снова присасываясь губами к коже младшего, отчего тот чуть не взвыл.       Два ряда ровных зубов зажали между собой тонкую чувствительную кожу возле соска, а потемневшие зрачки все так же наблюдают, упиваясь открывшимся зрелищем.       Чонгук и не заметил, как сильно сжал ягодицы хена, буквально припаяв их к своим ладоням намертво. Чимин громко выдохнул, когда Чон убрал руки, перемещая их на талию и круговыми движениями лаская кожу.       Мальчишка на его бедрах, наверное, устал поддерживать такой бешеный ритм, поэтому Чон решает сделать хоть что-то в их акте любви, чтобы его не посчитали совсем за бревно.       Он не такой, честно.       Просто, понимаете, Чимин…       Инициативу младшего хен принял неоднозначно. С одной стороны, он нахмурился, когда его сняли с шикарных на его взгляд бедер и уложили спиной на покрывало, а с другой — не препятствовал и только сильнее начал вилять бедрами.       Войти в этот раз было сложнее, но Чон, не привыкший сдаваться и казаться трусом, пересилил себя и смог не облажаться. На самом-то деле, его энергия и выдержка были на пределе, скорее, из-за эмоциональной нагрузки происходящего, чем из-за самого процесса. Чонгук сам по себе парень спортивный, когда у него раньше доходило до этого этапа, проблем не возникало с длительностью и количеством так называемых «раундов», а сейчас пиши пропало. Внизу живота все горит адским пламенем, а член, такое чувство, сейчас взорвется.       Он стискивает зубы, противясь желанию закончить все прямо сейчас, и начинает медленно покачивать бедрами, делая пробные толчки. Чимин под ним глухо стонет в руку, второй притягивая парня к себе за шею, а в глазах огоньки пляшут, выворачивая Чонгука наизнанку.       Это неповторимо.       Чон благодарен всем людям, что они съебались в туман.       Спасибо, что устроили эту встречу.       Глубокие и плавные толчки, чтобы почувствовать своими сантиметрами плоти чужие сантиметры, чтобы вбивать в тело каждое движение и заставлять запомнить. Чтобы показать, что именно стоит за всеми действиями и как сильно поглощает это чувство Чона.       Он не помнит, как не успел выйти, кончив прямо внутрь. Все перед глазами смазывается, и вместо тысячи слов и ласк он тянется к губам хена, который принимает скромный наивный и робкий поцелуй, доводя себя до разрядки рукой.       Голова проясняется только когда он уже лежит рядом на пледе, прижавшись боком к теплому телу, обнимая конечностями худую талию и бездумно наблюдая за одинокой мушкой, летающей над потолком. Тело, зажатое в объятиях, начинает двигаться, пытаться спихнуть из себя младшего и куда-то уйти, на что Чон только сильнее скрепляет руки и клюет в плечо, благодаря за само существование.       — Неудобно? На кровать? — заботливо спрашивает Чонгук у мальчишки, что съежился и покрылся мурашками, как будто от внезапного холода. Тот устало приподнял сонные веки и легонько кивнул, обвивая руками крепкую шею младшего и полностью доверяя себя в руки такому же уставшему парню.       Чону больше не нужно слов для действий. Пересиливая себя, он относит любимого в свою спальню, захватив по дороге влажные салфетки, а после наблюдает за спящим на его подушках Чимином и заботливо вытирает следы произошедшего минутами ранее в гостиной с карамельной кожи.       И в его действиях нет ни капельки грязной похоти.

День №18

      — А представь, что мы последние люди на Земле, — Чимин перекатился на чонгукову половину кровати, подминая под себя ничего не подозревающего паренька.       Сейчас только восемь часов утра. Вчера они занимались любовью на мамином любимом покрывале. Напротив Чонгука только по-лисьему прищуренные глаза Чимина и целый океан света, заплывшего в комнату из незашторенного окна.       Чудесно. Волшебно. А еще немного сонно.       — Что тогда? — заинтересованно спрашивает Чон, стараясь не поддаться сразу же природному очарованию миниатюрного хена.       Он продирает глаза, стараясь не моргать, смотря на свое чудо, и счастливо улыбается как последний дурак, потому что Чимин наклоняется близко-близко, сталкивая их носы кончиками и шепчет, делясь самой сокровенной тайной Вселенной:       — Весь этот мир наш, — повисает между губами в миллиметрах спертого воздуха.       Испортить мгновение совсем не хочется, ибо хен весь такой озорной, легонький и жизнерадостный, и все это только Чону предназначается. Поэтому младший даже шелохнуться боится, завороженно наблюдая вблизи за волосками бровей мальчика, который ждет хоть какой-то реакции. Он бы их еще считать начал, честно, без шуток, если бы только не проворные руки хена, которые щекотать без предупреждения принялись все, к чему дотягивались. А если учесть тот факт, что они все еще были без одежды — можно легко предположить, что внезапное нападение оказалось как нельзя удачным. Чонгук, громко смеясь и тут же без раздумий поднимая руки вверх в немой мольбе о пощаде, увернулся от очередной порции безжалостной щекотки, а после без особых усилий опрокинул хена на кровать, держа его руки в крепких оковах и нависая над ним.       Воспоминания прошедшей ночи проносятся в голове яркими кадрами: Чимин, восседающий на его бедрах; Чимин без рубашки; Чимин, кусающий его шею; Чимин, Чимин, Чимин.       Щеки краснеют в мгновение ока, и вот уже тот самый Чимин понимает, почему и из-за кого кровь прилила к лицу. Чонгук внутренне успокаивает себя, поглаживая при этом мягкие волосы хена, и восстанавливает в голове последнюю реплику мальчишки, который так ждал ответа.       — Мир и так был нашим, — шепчет парень, словно это самая простая истина, заставляя мальчишку замереть в ожидании чего-то волшебного. — Просто мы не понимали этого раньше.       В этот хрупкий момент, когда нет больше ничего и в буквальном смысле никого, что еще нужно, что может помешать и испортить, Чонгук целует Чимина, понимая: он без него больше не сможет.       И пофиг, если из-за количества сахара в этих двадцати четырех часах у него все внутри слипнется и откроется собственная фабрика Willy Wonka.       Всего на секунду в голове Чонгука проносится мысль, что все не так плохо и остальные люди им не нужны, что можно остановить поиски разгадки, спокойно живя дальше в пустынном Сеуле или Пусане. Но нет. Чон так не может, тем более происходящее до сих пор его пугает. Где-то в глубине он старается убить страшную и бессмысленную догадку, что это все из-за него, но она грызет с каждым днем все большую дыру, заполняя собой отвоеванные сантиметры чонгукового сознания.       Резкая смена настроение не ускользает от разнежившегося в объятиях хена, который тут же приковывает к себе внимание, легонько щипая тонкую кожу младшего, оставляя небольшие покраснения.       Чонгук хмурится, понимая, что сейчас совершенно не время для таких разговоров, но уже не может остановить запущенный в голове процесс, возвращаясь из сказочного, созданного ими мирка в суровую реальность.       — Что мы будем делать дальше, хен? — спросил парень, доверчиво вглядываясь в выражение лица Чимина, на что тот лишь расслабленно улыбнулся, сладко потягиваясь.       — Я бы не отказался от блинчиков с медом, — мечтательно произносит мальчишка, прикрыв глаза, улыбаясь вымышленной картинке со стопкой свежих блинов.       — Чимин, ты знаешь, о чем я, — уже серьезней говорит Чонгук, накрывая при этом голое тело старшего одеялом совсем не из-за смущения, а из-за переживания, что его Чимину может быть прохладно.       В ответ Чон получил только неразборчивое мычание, а Чимин полностью спрятался под одеяло, сверкая своей светлой макушкой как маяком перед младшим.       — Портишь всю романтику. Ты хочешь про это поговорить? — наконец говорит старший, выныривая из-под одеяла.       — Я хочу это обсудить.       В комнате повисает некое напряжение, а от легкой влюбленной атмосферы не осталось и следа. Чонгуку не понятно, почему найти решение проблемы так важно лишь для него, почему Чимин не стремится к ответам и зачастую избегает подобных разговоров. Все это младший спихивает на то, что не знает, как жил до их встречи мальчишка, который и так не помнит большую часть.       Но даже если и так — почему Чимину не интересно, где его родители, друзья, родственники, почему все произошло именно так и почему они, Чимин и Чонгук, остались одни? Поэтому младший сурово хмурится и не желает сейчас обнимать хена, который открыто пытается отвлечь его от главного своими действиями.       — Ладно, — сдается Чимин, смотря не на Чона, а в противоположную сторону, туда, где открытое окно.       От радости Чонгук загорается энтузиазмом, усаживаясь удобней и возвращая сопротивляющегося парня в свои объятия.       — Давай обсудим то, что мы знаем, — Чимин в ответ на фразу Чона кивает, вслушиваясь в порывы ветра за окном. — Мы живем в одном повторяющемся со дня в день чертовом двадцать пятом марта 2015 года. Это как-то связано с нами. Это должно быть связано с нами.       Чонгук и не замечает, как дрожит, делясь с хеном своими тайными мыслями. Ему важно, чтобы его выслушали и поняли. Он очень хочет, чтобы они наконец-то придумали, что делать дальше.       — Но мы не знаем наверняка, — добавляет Чимин, перебирая между пальцами край одеяла. — Что ты предлагаешь?       — Думаю, нам стоит хорошенько осмотреть город, походить по улицам и особенно по местам, где мы часто бывали, — под конец Чон затихает, вспоминая, что хену некуда пойти из-за незнания. — «Может, он вспомнит», — думает младший, ловя секундную печаль во взгляде Чимина.       Теперь ему не хочется рассуждать о бытие и дальнейших планах. Чонгук прижимает мальчишку как можно ближе, в попытке выдавить всю грусть, как из спелого апельсина сок. Чимин не противится, только жмется сильнее и больше ничего не говорит. Чон очень надеется, что если он подымет голову хена на свет, то не увидит предательскую влагу на глазах. Он так не делает. Он боится увидеть.       Позже, после полудня и питательного обеда, парни выбираются из дома, даже понятия не имея, куда им идти. Чимин говорит, что это не столь важно, и тянет парня к морю, а Чонгук, понимая, что в голове хена и мыслей нет об их цели похода, поддается прихотям мальчишки. Пусанское море встречает их не спокойным тихим штилем и весенним бризом, а дерзкими волнами и холодным ветром. Чонгук смотрит на водную гладь, что тянется бесконечно долго вдаль, и не может понять, какие чувства у него вызывает море. Сначала это что-то очень похожее на ностальгию: летние купания с друзьями, прыгая с опасных утесов, рыбалка с дедом на старой лодке и пляжный волейбол в старших классах с девчонками из параллели. Когда воспоминания смываются первыми увиденными волнами, Чонгука наполняет новое чувство: прохладное, разрывающее нутро, подавляющее злобный смех и острое, словно лезвие ножа для мяса. Вперемешку с животным страхом перед водой и ментальной болью Чон испытывает восхищение силой стихии.       Чимин времени зря не теряет и шустро снимает одежду, пока бежит к кромке воды. Когда вода уже касается ступней, на мальчишке только чонгуковы боксеры и ничего больше. Не дожидаясь младшего, Чимин теряется между волн, весело смеясь и расплескивая руками воду вокруг. Когда светлая макушка пропадает под водой, Чон думает, что его сердце остановилось — неимоверно сильная боязнь за хена перекрывает доступ к воздуху, и Чон даже выкрикнуть имя любимого не может. Страх парализовал его, пробираясь в каждую клеточку своими мерзкими и скользкими щупальцами и подкидывая какие-то картинки, от которых хочется забиться в самый темный угол.       Чон чувствует, что начинает задыхаться и только потом понимает, что взаправду не дышал все это время, стоя посреди пустого пляжа с закрытыми глазами. Чимин идет к нему навстречу, спешит, бежит, а его выражение лица заставляет задуматься. Хен так встревоженно и внимательно смотрит на Чонгука.       — С тобой все хорошо, Чонгук-и? Ты какой-то чересчур бледный, — Чимин обеспокоенно прикладывает мокрые ладони к лицу Чона, говоря это, но парень отшатывается от теплого и мокрого тела, как от огня.       — Порядок, — сухо отвечает он, отворачиваясь от воды и хена и шагая к железным ржавым воротам. Чонгук смотрит на зеленые молодые деревья, на сухой песок под ногами и на ясное небо, словно любуясь, но на самом деле пытаясь подавить внезапный приступ тошноты.       Вскоре его нагоняет Чимин. Когда хен садится рядом на одной из лавочек, Чонгук как раз сам себя угощал мороженым из магазина на углу, думая над неожиданной реакцией своего организма на воду. Чимин ничего не сказал, отбирая у Чона мороженое и опираясь на него всем телом, и младший благодарен за это. Он и сам не разобрался с произошедшим, но одно точно сказать может: больше к морю он не пойдет.       Оставшееся время они блуждают по городу, улица за улицей, пытаясь завести разговор, а в конце целуясь, чтобы предотвратить поганую тишину и неловкость. Некая недосказанность, которую игнорировать сложно, преследовала их по пятам, и только вечером в доме, лежа в кровати под пуховым одеялом и прижимая к себе Чимина, Чонгук решился сказать, что ему было страшно, что он разочарован в себе и не знает, куда двигаться дальше. Чимин на все это говорит много хороших слов, которые плохо запоминаются чонгуковым мозгом, и успокаивающе целует.       Хен дышит размеренно, кажется, спит. Чон надеется, что спит, потому что не хочет, чтобы Чимин видел его терзания. Они ничего не нашли, не увидели ничего подозрительного и сильно устали за день. Ко всему этому Чонгук чувствует себя полным придурком, у которого до сих пор сводит живот в попытке отторгнуть съеденное при воспоминании о море. Он не разочаровался в себе, но достаточно близок к этому.       И только гулкое «я с тобой» не дает опустить руки.

День №23

      Чонгук считал дни про себя, теряя крохи оставшейся уверенности в своих убеждениях.       Первый день — они обошли центр и главные улицы, оставшись ни с чем. Чимин недовольно поджимал губы, но ничего не сказал, ведь младший и так себя корил. Они занимались любовью три раза, два из которых состоялись в душевой кабинке.       Второй — они прошлись по всем местам, которые вспомнил Чон, и еще по окрестностям города. Чонгук устало упал на траву футбольного поля своей школы, пока Чимин ходил за водой, и долго думал над тем, есть ли вообще выход.       Третий — обойти одну треть города пешком сложно, поэтому оставшиеся непроверенные районы они проехали на машине, окончательно устав за последние дни. Вечером Чону послышалось, что в ванной плачет хен, но когда тот вышел весь мокрый в одном полотенце и скинул его быстрее, чем Чонгук успел спросить, все сразу же забылось.       Четвертый — ради Чонгука Чимин согласился проехать весь Пусан снова, но всю дорогу хмурился и не смотрел на младшего, даже когда Чон весело шутил и пытался обратить на себя внимание. Что-то в Чимине росло с бешеной скоростью, разрасталось, как злокачественная опухоль, и Чон боялся момента, когда это вылезет наружу. Игнорировать происходящее казалось лучшим решением, но все обернулось против него, нависнув давящей атмосферой.       Пятый. Пятый день поисков ответов и гнетущей напряженности. Чимин закрылся в комнате с самого утра, отказываясь выходить и продолжать поиски. Чонгук верил, что они — это что-то настоящее; тогда почему сейчас он не понимает мальчишку? Почему чувствует себя таким далеким от него? Их разделяет всего лишь тонкая деревянная дверь, а ощущение, что тысячи километров.       Он сидит под дверью комнаты, которую оккупировал хен, царапая ногтями узор дерева и желая загнать занозу под кожу. Ему хочется окропить все вокруг своей кровью. Может, тогда Чимин посмотрит на него и исчезнет нескончаемое расстояние между их душами.       Чонгук устало мотает головой. Нет, он совсем выжил из ума. Чувствует себя брошенным, одиноким, никому не нужным, словно дворовая кошка, которая скребется в дверь к своему двуличному хозяину. Он готов на все, только чтобы объясниться с единственным на свете человеком, который дал ему возможность почувствовать себя частичкой большого и прекрасного чувства.       Пожалуйста, открой дверь.       Неизвестно, услышал ли молитвы младшего Чимин или же ему просто надоело сидеть взаперти, поэтому, когда двери открылись, Чонгук, не ожидавший этого, упал спиной на ноги хену. Чимин смотрит на него устало или безжизненно. Только сейчас Чон замечает огромные синяки у мальчишки под глазами, за которые хочется убить себя, ведь кажется, что причина в нем.       — Давай поговорим, Чимин, — тихо просит Чонгук после того, как поднимается с пола и, даже не удосужившись стряхнуть пыль с джинсов, направляется к Чимину. Мальчишке думается, что Чона очень хочется обнять и унять боль, которую излучают добрые и доверяющие ему глаза. Чонгуку думается, что Чимину место у него в объятиях и что он сильно виноват в печали хена, хоть и не понимает сути.       — О чем? — Чимин гордо поднимает подбородок, продолжая держать планку. Говорить он не сможет, сейчас он настроен только кричать свою правду любимому человеку в лицо и проклинать все вокруг за то, что его тот не понимает.       — Что произошло? Я чем-то тебя обидел?       Чонгук старается не приближаться, ведь видит в позе, во взгляде, в словах мальчишки, что его отвергнут. Получается хреново, когда у тебя твоя судьба под носом на уровне вытянутой руки что-то в себе мусолит и переживает.       — Ты не поймешь, Чонгук, — отрезает Чимин, складывая руки на груди в замок.       — По крайней мере, я постараюсь, — неуверенно шепчет Чонгук, все больше боясь неизвестного. Его руки невольно сжимаются в кулаки, пытаясь скрыть страх. Ощущение, будто он снова на берегу моря и его укачивает волнами.       Чимин только поднимает брови в немом вызове и глядит на младшего, стараясь понять: готов ли он и Чон к этому разговору? Скрывать уже бессмысленно. Он не хочет обманывать Чонгука, ведь он ему действительно по-настоящему…       — Зачем ты пытаешься вернуть все? Так отчаянно ищешь путь выбраться отсюда как из какого-то ада?! — выплевывает мальчишка словно яд, и Чон каменеет под воздействием слов, смысл которых доходит через минуту, но он все равно не знает, что ответить.       Типа, этого он не ждал.       — Я скучаю по людям, которых знал, и за своей жизнью, — просто говорит Чонгук, начиная немного злиться из-за того, что его спрашивают такие очевидные вещи.       Он так переживал за хена, а тут не пойми что.       — Неужели тебе не хорошо здесь со мной? — в надежде спрашивает Чимин, но, видимо, Чонгук уже не слышит ноты теплоты в голосе хена.       Он давно догадывался, что все может обернуться этим, но не хотел верить в то, что Чимин может желать совсем другого. Чонгук еще никогда не говорил так громко.       — Чимин, почему ты так сильно хочешь здесь остаться?! Что, мать твою, происходит? Ты не хочешь увидеть родных, вернуться к своей жизни, не хочешь все вспомнить?! — младший срывается на хрип и, не выдержав накала, бьет кулаком по стене рядом. Боль в руке не отрезвляет, а те, кто так говорят, — придурки полные. Ощущение боли только распаляет желание вытянуть из хена всю правду и растереть ее в порошок об эту же стену.       — Вот именно. Я все забыл. Зачем возвращать, если мне тут хорошо, — грустно говорит мальчишка. Весь его запал пропал, и он понимает, что зря это затеял, ведь сейчас энергия Чона буквально сжигает его своей силой.       — Это неправильно, хен, — в отчаянии говорит Чонгук, приходящий понемногу в себя и понимающий, что он снова не сдержал агрессию, снова дал волю нервам и накричал на человека, которого так сильно хотел оградить от всего этого дерьма.       — Мы с тобой — это тоже неправильно.       — Нет, — Чон отчаянно мотает головой, закрывая ладонями глаза, стараясь загнать слезы обратно в слезные мешки. Все исправить стремился лишь он, чтобы стать героем для кого-то, достойным и достаточно зрелым, а оказалось, что никому это не нужно.       Сколько раз тебе мама говорила, что ты глупый, а, Чонгук? Не сосчитать.       Чимин неизвестно как снова подобрался близко-близко, отдирая руки Чонгука от его лица, приговаривая шепотом, что все хорошо, он рядом, а остальное неважно.       — Я хочу остаться здесь. Только с тобой, — шепчет Чимин в родные губы, и Чонгук теряется от подобного заявления, сильнее хватаясь за худые бока.       — А как же твои родители? Помнишь, ты говорил о ваших уютных вечерах… — старается возразить парнишка, хотя и он, и Чимин уже с самого начала знают, что он уже согласился.       Чимин хмыкает себе под нос, запуская пальцы в чонгуковы волосы и оттягивая их так, чтобы причинить минимальную, но сладкую боль.       — Это было тогда, сейчас есть лишь мы и наш мир.       Верно. Чон не может сдержать слез, мысленно прощаясь со всей своей жизнью «до» и акцентируя внимание на Чимине, на мальчишке с невидимыми звездами в волосах и в сердце. Он светит лишь Чону, как маяк одинокому моряку, единственной надеждой и спасением.       — Куда ты хочешь? — примирительно спрашивает Чон, проводя большим пальцем по маленьким изъянам кожи и прыщикам лица мальчишки, что смущенно прячет под длинной челкой, но улыбается слишком ярко.       — На остров Чеджу.       

Пусть будет так.

День №24

      Решено было, что они перед отъездом прогуляются. Это предложил Чонгук, когда они собирали вещи, в перерывах целуясь и извиняясь за каждое громко сказанное слово. Он решил, что это будет неплохим прощанием с городом, в который они вернутся не скоро.       Идя по вымощенной брусчаткой улице мимо лавки свежих цветов и кондитерской хорошего знакомого отца, Чон никак не мог поверить, что согласился отступить, хотя это и было очевидно. Дело даже не в обаянии и влюбленности в хена, в какой-то момент желания Чимина стали важнее собственных. И если мальчишке не хочется все возвращать — Чонгук лучше останется с ним, чем пойдет наперекор и потеряет кое-что важное. Да, у него сумбурные мысли; да, однажды, проснувшись поздней ночью, он может сожалеть, что принял такое решение, но Чимин может вместить в себя все существующие в мире причины, способные сподвигнуть здравомыслящего человека на несвойственный ему поступок.       После довольно болезненного и утомительного разговора, Чонгука словно ледяной водой окатило в то время, как Чимин наоборот был способен ослепить всех вокруг своей улыбкой. Только некого. В этом и была их проблема. Чон подобрал сопли, желая спрятать от хена слабость и отпустить все переживания во время прогулки по родному Пусану.       Чимин, идущий рядом, едва касался младшего, уделяя больше внимания местной архитектуре. Не исключено, что мальчишка чувствует вину перед Чоном, отчего и не хочет смотреть в глаза возлюбленному.       Когда они добираются к главному перекрестку, Чону уже порядком надоело, что они ведут себя друг с другом как чужие люди, и он без разрешения захватывает чиминову ладонь и крепко вплетает в нее свои пальцы, будто боится переводить через пустую дорогу хена, не держа за руку.       Чимин сильнее сжимает чужую руку, доверяя и безмолвно говоря «я ждал, когда ты это сделаешь».       — Расскажи мне еще что-то, что помнишь, — внезапно просит Чонгук, идя по белым линиям дорожной зебры и прокручивая в голове сказанное хеном ранее.       — Чонгук, если честно, — Чимин недоговаривает, прикусывая губу и отводя взгляд к одной из стоящих поодаль машин. Внутри салона он видит детское кресло, и это странным образом успокаивает его. На долю секунды Чимин разрешает себе подумать, что ничего не изменилось, хоть они и стоят посреди перекрестка, — я уже ничего не помню из того, что было раньше.       — Чимин? — Чонгук трясет хена за руку, заметив странное состояние и опущенные веки. Ему кажется, что мальчишка хочет еще что-то сказать, но держит это в себе, будто не желая делиться с Чоном. От этого парень сжимает чужую руку чуть сильнее, чем нужно, и ждет, когда взгляд карих глаз посмотрит на него, а не сквозь.       Светловолосый мальчик решается и фокусирует взгляд на взволнованном лице Чона, что порой читает его, словно разноцветный флаер, быстро понимая суть и разрывая до самой сердцевины на мелкие-мелкие кусочки.       — Меня это пугает, но моментами я думаю, что так даже лучше.       Сказанное заставило Чонгука ужаснуться и потерять контроль над ситуацией. Сначала его мозг не придает особого значения сказанному, но после осознания приходит скользкий страх. Его Чимину не нужны родители, люди или же хотя бы теплые воспоминания, и он похож на пустой белый лист, в то время как перо с капающими чернилами есть у одного Чонгука.       Он ни в коем случае не думает о хене как о плохом человеке, о бессердечном и черством, ведь помнит трепет в голосе и нежность в поглаживании подушки в руках, когда Чимин рассказывал ему о матери и отце, когда вспоминал танцы и соблазнительную пиццу. Он как сейчас помнит скорбь и налет печали на карамельной коже мальчишки, когда тот пытался объяснить ему, что попросту не помнит большую часть и ничего не может с этим сделать, ведь это похоже на прогрессирующее заболевание, забирающее память.       Сейчас Чимин все тот же, но с ним что-то происходит.       С ними что-то происходит, и Чонгук очень сильно боится за любимого хена.       Он и не замечает, как бессознательно утягивает Чимина в объятия, зарываясь носом в отросшие черные корни волос. Если бы Чимин был темненький, может, они бы даже пользовались одной краской и красили друг друга, а еще бы хен был горячее обычного, если такое вообще возможно. Чон решает, что самолично перекрасит мальчишку, если тот не согласится.       В голове становится спокойно, многодневный ураган спадает, и страшная тишина поглощает реальность. Кажется, что от безумия спасают только вцепившиеся в кожу под лопатками пальцы Чимина.       Чонгук расслабленно вздыхает. Будь что будет. И он уже готов утонуть в своих чувствах к хену, забыв обо всем на свете, как вдруг замечает боковым зрением какое-то движение.       Это сбивает с толку, в придачу ударив обухом по голове. Чонгук отталкивает Чимина, даже не думая, что он делает, и бежит туда, где секунду назад за поворотом исчез синий лоскут ткани рубашки.       Не может быть, чтобы здесь был кто-то, кроме них, поэтому Чонгук оказывается возле поворота в мгновение ока и, затаив дыхание, всматривается в фигуру совсем подростка в оборванных джинсах и с потертым старым рюкзаком на плече, идущего впереди.       В горле застревают слова, в ушах сплошной шум, через который пробивается голос Чимина, бегущего за ним. И, казалось бы, что может быть легче, чем позвать человека в паре метров от себя, тем более, когда это нестерпимо желанно. На самом деле предложение не складывается совсем, а готовое «Хей, парнишка!» в секунду превращается в немое потрясение.       Ведь он знает эту копну непослушных волос, знает эту изящную, но уверенную походку короля, знает массивные кольца на пухлых пальцах и осиную талию, за которую иногда держится как за последнюю надежду, обматывая своими руками, как канатами.       Когда человек поворачивает голову немного вбок, засматриваясь на витрину пекарни и Чону становится виден его профиль, сомнений не остается — перед ним на том же асфальте идет подростковая бунтарская копия Чимина, его родного и светловолосого Чимина. Различий почти не заметно, кроме цвета волос и телосложения: Чимин-младший обладает черными, как воронье крыло, волосами и мощными руками, бицепсы которых просматриваются даже сквозь неправильно застегнутую рубашку, и это еще не вблизи.       Чон теряется, не зная, что это. Что перед ним? Что, мать его, происходит?       После пугается пуще прежнего, в страхе поворачивая голову в сторону улицы, на которой они минутами ранее с прежним Чимином прятали сомнения в объятиях, и боясь не увидеть там своего ангела.       Но нет, Чимин стоит рядом, еще не увидевший свою младшую копию, и хмуро смотрит на Чона, не понимая подобной выходки. Еще сильнее тот удивляется, когда Чонгук налетает на него с грубыми объятиями и буквально вдавливает в себя, что-то невнятно бормоча. Только тогда, выглядывая из-за плеча Чона, Чимин замечает смутно знакомую фигуру. Он не успевает спросить кто это и что происходит, ибо его нахально и дико целуют, конечно же, без разрешения, а после тянут за незнакомцем, не отпуская руки, отчего даже как-то больно становится. Чимин не жалуется, он слишком сбит с толку.       Чонгук ему благодарен, ведь сейчас не может думать о чем-то, кроме как догнать непонятно откуда взявшуюся копию мальчишки, бегущего рядом с ним, и обо всем подробно расспросить. Возможно, проблема с памятью кроется в этом. Возможно, они должны были найти свои копии трехлетней давности или же наоборот — никогда не увидеть. Что же теперь будет? К чему это приведет?       Мозг Чонгука разрывается, и, больше не в силах держать в себе желание узнать правду, он кричит, что есть духу, имя хена, чувствуя, как оно отскакивает от окон безлюдных домов и обрушивается на голову идущего впереди подростка.       А тот не реагирует на отчаянные мольбы остановиться, даже не вздрагивает от внезапности крика.       Чон звереет, когда они нагоняют паренька, и хочет схватить его за плечо, чтобы развернуть к себе, но так и застывает с поднятой к телу подростка рукой, только что прошедшей сквозь него. Чимин рядом прикрывает руками рот, чтобы не закричать, пока Чонгук снова и снова пытается схватиться за мальчиковое тело, черпая ладонями только воздух, будто там, где сейчас идет подросток, никого и в помине нет.       Чимин-младший напоминает Чонгуку призрака, только не полупрозрачного и не с кровавыми подтеками на груди. Он не бледный, не ужасающий и совершенно обычный, как живой человек. Вот только таким не является.       Чон отходит, таща за собой несопротивляющегося хена в полуобморочном состоянии, и садится на ступеньки одного из домов, в ужасе смотря на двигающееся в неизвестном направлении что-то.       Только когда дрожащее тело падает на него, Чон понимает, в каком состоянии его Чимин, и пытается хоть как-то привести его в чувства, показывая, что все хорошо. Он сам не понимает, что шепчет тому на ухо и как долго они находятся в полуобъятиях, в которых Чимин полностью сидит на младшем. Возможно, они бы просидели там вечность, но, как нельзя кстати, на глаза попадается лежащий рядом свежий глянцевый журнал, блестящий на солнце. И у Чонгука в голове щелкают переключатели, множество лампочек, похожих на новогодние от длинных гирлянд, что вешают на дома в попытке обойти в красоте соседей, загораются в виде цифр, что знаменуют нужную дату.

25.03.2015

      Конечно же, как он мог не понять сразу.       — Мы должны идти за ним, — заверяет Чонгук и несется вперед за маленькой фигурой впереди, что, слава богу, пока что никуда не свернула. Чимин, что уже отошел от первичного шока, просто не имел сил сопротивляться и охотно поддался словам младшего, следуя за своей подростковой копией.       Он не трус. Он просто человек, а людям свойственно бояться неизведанного, а еще быть до чертиков любопытными.       Поэтому Чимин твердо ступает на асфальт, сжимая руки в кулаки и внутреннюю сторону щеки меж зубов. В его голове происходят странные вещи, шмотки на Чимине-младшем кажутся знакомыми, дорога, которой сейчас они идут, родной, а еще он уверен, что может предугадать события.       Вот сейчас перекресток. Красный, и толпа людей, которых здесь нет. Чонгук подходит слишком близко к стоящему на тротуаре подростку, который смиренно ждет смены цвета светофора. Он не знает, что именно должно произойти, но от чувства важности происходящего и гребаного предчувствия грудная клетка разрывается. Давление слишком велико, и Чон уверен, что его размажет им по грязному асфальту.       Минута тянется за минутой. Чонгук и Чимин уже немного отошли и успели даже привыкнуть к подростку. Пока Чон рассматривал копию своего хена до мельчайших подробностей, признавая, что версия на три года младше его бы очаровала так же сильно, Чимин выуживал из памяти небольшие факты, например: кеды, надетые его копией, ему подарил дедушка на шестнадцатилетие, а временные татуировки в виде цветущей вишни на тыльной стороне ладони сделал неугомонный друг во время истории.       Кажется, это было весной, и он не успел смыть это после уроков, ведь каждый раз спешил то ли на подработку, то ли на занятия танцами, которые проходят в студии, находящейся дальше по улице.       Чимин удивленно охает, понимая, что паззл сложился и он тоже понял то, что не успел сказать ему Чонгук, когда увидел дату на газете.       Этот подросток и не может их видеть или слышать. Он — часть прошлого, воспоминание, которое каким-то образом заточило в себе двоих людей из будущего.       Чонгук тормошит хена, который все это время летал в мыслях, и смотрит куда-то в сторону, на другую сторону дороги, где стоит еще одна одинокая фигура, совсем небольшая и щуплая. Младший сразу же узнает в худеньком подростке себя и подмечает, что даже не выглядел на свой возраст. Ему скорее шестнадцать, а не девятнадцать, как было на самом деле три года назад, но ошибки быть не может — это тот, кем Чонгук был три года назад. Ему все равно было, как он выглядел и что подумают люди. Это видно даже издалека, как подросток отчужденно смотрит вокруг и поджимает губы, вцепившись в лямку рюкзака. Ему было некомфортно в обществе всех очень веселых и общительных людей вокруг. Не то чтобы Чонгук избавился от этого полностью, но сейчас он может с гордостью сказать, что многое преодолел не снаружи, а у себя внутри.       Только ему стыдно перед хеном, ведь это не подкачанный широкоплечий его донсен — это неуверенное безнадежное подобие его.       Чонгук боится посмотреть на мальчишку рядом, поэтому отворачивается обратно к младшей версии Чимина в то время, как настоящий Чимин пытается до мелочей запомнить Чонгука-младшего, ловя себя на мысли, что смог бы полюбить его с первого взгляда.       Они оба конченные придурки.       Светофор только меняет цвет, а кажется, будто сердца Чимина и Чонгука замирают в момент, когда их молодые копии начинают двигаться навстречу друг другу.       Чимин-младший пятерней зачесывает волосы назад, открывая солнцу чистый лоб, и улыбается ярко каждому встречному. Он движется так, будто переполнен энергией и желает ею поделиться со всем миром, а после кто-то, неизвестно кто, толкает его в бок, и траектория подростка меняется. Он несется совершенно не грациозно, а неуклюже на идущего навстречу Чона-младшего, который смотрит на асфальт под ногами и не видит угрозы.       Чимин из прошлого налетает на Чонгука из того же прошлого, а книга, которую держал младший, падает на асфальт под грязные ботинки прохожих, тут же пачкаясь.       Их взгляды встречаются.       И сейчас, и три года назад.       Невидимые люди бегут по своим делам, толкая сидящих на холодном асфальте мальчишек, и секунды обращаются в минуты, минуты в часы, часы в вечность. Тот взгляд пускает мурашки по всем четырем на этой дороге.       А следом мир отмирает, Чонгук-младший спешит уйти, забыв напрочь о книге и расталкивая людей локтями. Его красные щеки и уши видны всем, кроме Чимина-младшего, что как раз наклонился за книгой, желая догнать и отдать напуганному подростку его вещь. Что-то останавливает его, и Чимин-младший заглядывает на обложку книги.       Чонгука-младшего для подростка-Чимина уже не видно в толпе спешащей массы людей, а настоящие Чимин и Чонгук видят, как паренек быстро сворачивает в переулок, тяжело дыша и прикладывая руки к лицу в попытке скрыть горящие щеки.       Чимин-младший отворачивается и переходит дорогу, держа в руке книгу, а после, когда давно горит красный и на дороге никого, он поворачивается назад, в надежде увидеть на другой стороне незнакомого очаровательного паренька.       Там нет никого.       Подросток сглатывает, опуская голову обратно к книжке, которую бережно кладет в рюкзак, еще стоит пару минут, пялясь на книгу в рюкзаке. А после, как ни в чем не бывало, бежит дальше по улице, вспомнив, что и так опаздывает на тренировку.       Чонгук бежит за своей копией, пока Чимин смотрит на убегающего себя. Молодые Чонгук и Чимин исчезают так же внезапно, как и появились, скрываясь за домами молчаливого Пусана, в котором снова только двое.       Чонгук, ошеломленный произошедшим, подходит к своему Чимину и глядит, боясь прикоснуться. Они только что наблюдали за своей первой встречей. За самой первой встречей, которую оба умудрились забыть. И было бы слишком просто подойти к Чимину, как ни в чем не бывало, и обнять со спины, показывая этим защиту и опору.       Перед глазами до сих пор книга Чонгука, которая так сильно приковала к себе внимание Чимина-младшего и их.       «Земля без людей» значилось на обложке, на которой под громкими серыми печатными буквами, что кололи маленькими иголками в самые глазницы, было нарисовано безграничное холодное такое же печальное море.       Что это все значит? Что делать с полученной информацией? Куда идти теперь? Как все исправить? Чонгук путается, теряет нить главной проблемы и приходит к тому, что винит во всем случившемся с ними себя.       Его книга. Виноват он.       Вот только Чимин с ним не согласен, почему-то принимая всю вину на себя. В конце младший думает, что уже не важно, кто виноват и кто активировал неизвестную цепь событий. Главное — чтобы со всеми остальными все было хорошо.       Мальчишка сидит на бордюре тротуара, наблюдая за тем, как Чон мечется из стороны в сторону, пытаясь найти хоть малейшую зацепку. Когда же Чонгук сдается и садится рядом, то тут же ощущает волну умиротворения, что исходит от хена и успокаивает бунтующее юное сердце. Чимин медленно пропускает сквозь пальцы темные пряди младшего, массируя при этом его голову кончиками пальцев.       — Ты помнишь, о чем та книга? — ласково спросил Чимин, стараясь не давить на расстроенного парня.       — Ни черта с этого не помню, — в ужасе произнес Чонгук, осознавая, что сейчас, в данный момент, он поменялся местами с хеном и не может выудить из памяти нужный фрагмент прошлого.       — Я немного вспомнил, — неожиданно отвечает мальчишка и тут же ловит удивленный взгляд младшего из-под нахмуренного лба. — Этот день, когда мы с тобой встретились впервые, был отстойным, а я уставшим. Мальчик, которого я случайно толкнул, был таким красивым, по моему мнению, но еще шустрым. И я так сильно хотел тебя догнать, но книга, что-то в ней насторожило меня. Больше я не помню…       — Я тебе понравился? — ошеломленно спросил Чон, двигаясь ближе к теплу, исходящему из молодого тела хена, который в конечном итоге оказался весь в его руках, льнущий сам к нему, будто пытаясь закрыть от чего-то.       — Возможно, мы бы уже тогда… — Чимин не договаривает из-за липких и сладких губ Чона, которые тут же успокаивают мелкие волны, что покрыли рябью внутренний океан спокойствия. — Чонгук-а, я ничего не понимаю, — наконец-то выговорил мальчишка, когда поцелуй стал более раскованным и опаляющим. Хоть это было не совсем то, что планировал произнести Чимин, решившись первым сложить оружие и выйти перед Чонгуком беззащитным, поднявшим руки вверх и безнадежно по уши, но вырвалось само собой откуда-то из темного уголка, где прячутся слабые страхи, подпитываемые дурными мыслями.       — Не бойся. Я рядом. Я защищу, — повторяет словно мантру Чон в бархатную лебединую шею, пряча там и свои сомнения. Герои не умеют бояться, даже если это иногда полная глупость.       Нежность в касаниях и шепоте, который пускает мурашки по коже, успокаивают Чимина, заставляя на мгновение забыть, что происходит в их жизни.       — Кажется, я кое-что вспомнил, — Чонгук кусает чувствительное место за ухом, будто наказывая за что-то.       — Что же? — Чимин отстраняется, обрывая образовавшуюся между ними тонкую нить жгучего желания и страсти, которая не совсем уместна в их ситуации.       — Я вспомнил бурю волнения. Я чувствовал, что должен познакомиться с тобой.       Внезапно уши и щеки младшего снова покраснели, что навело Чимина на то, что Чон чего-то недоговаривает.       — Почему не сделал этого? — осторожно спросил светловолосый мальчишка, медленно поглаживая жилистые руки парня, показывая, что он рядом и слышит все, принимая чужие переживания как за свои собственные.       — Ты вызвал у меня чертову эрекцию, — пробормотал смущенный Чонгук, зарывшись носом в ворот чиминовой рубашки как нашкодивший ребенок, — я испугался.       Первые секунды Чимин разрешает тишине поглотить мир вокруг в то время, пока он сам впечатает это воспоминание так сильно в память, как только сможет, а после хрипло смеется, перебирая темные волосы. Чонгук поднимает голову с глазами, как у провинившегося котенка, заставляя хена улыбнуться шире и скрыть подступающий к горлу смех.       В конце концов, Чон сам начал смеяться из-за провальных попыток хена сдержать рвущиеся наружу смешки, ведь Чимин так смешно покраснел, делая вид, что просто кашляет.       Теперь ситуация не кажется ему сумасшедшей.       Они и не заметили, как солнце исчезло за безлюдными высокими многоэтажками, бросая длинные тени на серые дороги. Эта прогулка была самой утомительной, заставляя анализировать и спрашивать самого себя «правильно ли я поступил тогда, пустив все на самотек», «если бы мы познакомились тогда, то были бы сейчас все люди на своих рабочих местах или в уютных кроватях, видя безмятежные сны». Они не знают, но перестать думать об этом не могут, как и расцепить переплетенные между собой руки друг друга. Во всем этом дне рядом с потрясением за поворотом пряталась нежность, готовя принять любые трудности за очередную преодолимую преграду.       Это ощущение так понравилось Чонгуку, который еще не чувствовал такого единства с хеном за все время. Казалось бы, они просто пришли домой, поели разогретой лапши и легли спать, повернувшись друг к другу лицами, чтобы рассматривать, запоминая каждую эмоцию, словно убегая от страха забыть. Но все это делали не Чимин с Чонгуком или Чонгук с Чимином, это все делали вместе они. Они шепотом говорили о личных вещах, иногда перебивая друг друга, а после смело улыбаясь, будто такие разговоры для них обычное дело. Делиться своими страхами, переживаниями, произнесенными неверными устами, которые могут убить, — сложнее незамысловатой фразы из трех слов, что легко вылетает, даже не зная, какую огромную имеет силу, у многих. Это кажется обыденным, приевшимся и очевидным до улыбки, поэтому вместо «люблю» Чонгук вручает хену оружие против себя, рассказывая все то, что хранил за печатями в сердце. Пусть он его уничтожит, пусть воспользуется слабостями парня, Чон примет и это, довольствуясь тем, что у них есть это мгновение — сейчас, и ничего лишнего.       Младший доверчиво жмется к Чимину, переводя дыхание и прогоняя чувство, что на них что-то надвигается, а сейчас они в последний раз пытаются насытиться друг другом.       Чимин сказал слов не меньше младшего, а в конце, когда время на часах уже перевалило за полночь, внезапно умолк, словно обдумывая свои следующие слова.       — Мне страшно, — констатация факта содрогает воздух между влюбленными и ставит невидимую точку во всем их длинном приключении. Притворяться смелым нет смысла.       — Мне тоже, — отвечает Чонгук, прижимая к себе хена до хруста в суставах. Чимин оставляет прозрачный солнечный отпечаток улыбки у младшего на коже и немного отстраняется, чтобы заглянуть Чону в глаза.       — Я кое-что видел еще, — боязливо начинает Чимин, и его интонация сразу же настораживает Чонгука, — после того, как они исчезли, я думал, что ты тоже заметил, но…       — Чимин, что ты видел? — осторожно спрашивает младший, чувствуя огромный страх за хена и даже не зная, чем объяснить, внезапную тревожность.       — Я видел свет, — Чимина почти не слышно, но слова оказывают на Чона сильнейшее влияние. Что такого может быть в этой фразе? Ничего, но у Чонгука внутри все переворачивается вверх тормашками. Он не знает, что сказать, точнее, он не хочет ничего говорить, поэтому ждет, когда хен соберется с силами и даст больше информации. — Это было как маленькое солнце на уровне моего роста. Я не разглядел источника, но сам свет меня не ослеплял, хоть и был очень ярким. Когда я его заметил, то произошло нечто странное: во мне будто чувство самосохранения боролось с желанием подойти ближе и прикоснуться. Оно будто звало меня, ласково приглашало к себе. Почему-то я уверен, что все-таки поддался бы. Ты отвлек меня и в следующий момент, когда я снова повернулся в ту сторону, там больше не было света. Обычная улица.       У Чонгука пошел мороз по коже после небольшого рассказа хена. Он не имеет ни малейшего представления, что это было, но звучит пугающе, особенно когда говорит все это единственный дорогой человек. Возможно, это был хороший знак, и Чимину стоило воспринять это как сигнал о помощи извне, а может, тот свет бы сделал Чимину больно. Чонгук склоняется ко второму варианту, дрожа всем телом и утыкаясь носом в мягкую щеку хена.       — Чимин, пожалуйста, пообещай мне, что в следующий раз сразу же позовешь меня, — говорит младший, долго вглядываясь в чертовски красивые глаза в темноте. Мальчишка кивает много-много раз, будто пытаясь доказать свою верность, а после сам жмется к Чону, ища нужной защиты за широкими плечами. — Оставайся со мной. Зачем тебе этот гребаный свет? — добавляет парень и в конце порывисто целует мальчика, пытаясь выбить странные мысли из собственной и чужой головы.       Если посмотреть со стороны — может показаться, что одноместная кровать слишком велика для них. И искать утешения в тепле тела, которое за несколько дней стало дороже своего, — лучшее лекарство от лишних переживаний.       Чонгук приглаживает волосы хена, бормочет о их совместном будущем сказочные небылицы и напоминает мальчишке о его песике, которого, скорее всего, зовут Пончик и который ждет своего хозяина. Он и сам не верит уже в то, что у них что-то получится, но вселить веру в Чимина сейчас дороже золота.       Мальчишка засыпает на груди младшего со сладкой улыбкой на губах, будто они самые обычные подростки Пусана. Ему снятся люди, гул машин в утреннем Сеуле и незнакомая квартира, где он готовит кофе перед работой. Чонгук проскальзывает в каждый сон и стоит где-то неподалеку, вселяя надежду.       Пока Чимин мирно спит, даже не подозревая, насколько сильно запутался в пододеяльнике, Чонгук наблюдает за ним, так и не сумев заснуть после откровенного разговора. Сейчас он впервые кое-что осознал. Когда они только встретились и Чон, как и подобает глупому подростку, вывалил на мальчишку все свои внезапные чувства, он влюбился больше в светлые волосы, тонкий стан и загадочность образа мальчишки, который просил называть себя хеном. Очарованный улыбкой глаз и добротой намерений, Чонгук не понимал еще, что за человек прячется за оберткой. Да и не хотел, наверное. В его голове их приключение не затягивалось так долго, а лишняя привязанность причиняет только боль. Вот только себя контролировать, когда дело касается чувств, невозможно, а им Чон дал добро почти сразу же. Сейчас, хоть и на протяжении их недолгого романа, парень начинает рассматривать все грани Чимина, окончательно понимая, что его влюбленность продолжает укреплять свои корни и расти на плодотворной почве. Он уже не сможет ее вырвать, не сможет убить и жить без ощущения полета в груди. Процесс перешел Рубикон и необратим без негативных последствий. Фантомные крылья паренька, что успели раскрыться за спиной и подарить неземные эмоции, пропадут бесследно, а вместе с влюбленностью вырвется все, во что успела та пустить крепкие корни. Чимина он вырвать никогда не решится.       Он готов умереть за него, сделать все возможное и невозможное, чего бы это ему ни стоило. Только бы Чимин был рядом и все так же смотрел на него.       Это обрыв, край небосклона находится за спиной, и вместо жирных точек своих признаний Чонгуку хочется безустанно рисовать плавающие по небу запятые.

День №25

      Молодые твердые полуспелые магазинные абрикосы в прозрачной пиале и кофе с молоком в соотношении два к одному. Чимин сидит в старом кресле на заднем дворе, закинув ноги на небольшой деревянный столик перед собой, очерчивая большим пальцем ноги витиеватый узор упомянутой пиалы и упиваясь очередным прекрасным утром Пусана.       Чонгук крадется сзади, наблюдая за тем, как мальчишка разламывает абрикос надвое, вытаскивает косточку и целится ею в соседскую машину, откусывая немного от фрукта. Косточка влетает в лобовое стекло, и Чимин удовлетворенно жмурит глаза, будто заработал пару лишних очков в выдуманной игре. И все это выглядит так уютно, так по-родному нежно. Мешать не хочется, вот только во всей этой картине не хватает одной детали, еще одной фигуры. Чон кладет ладони на плечи хена, который даже не вздрагивает, лишь ластится к рукам щекой, еще сонный и до невозможности милый. Ночью они много говорили, вначале единогласно решив остаться хотя бы на еще один день и пойти в то же время на ту же улицу, чтобы убедиться или увидеть что-то новое. Чон не знает, какие мотивы преследует в своей голове старший, но лично он хочет проверить тот свет неизвестного происхождения.       Парень наклоняется к светлым волосам и клюет в темечко, вдыхая аромат их совместного шампуня. Чимин поворачивается вполоборота, чтобы обнять младшего за талию и получить желанный полноценный поцелуй. Это утро можно было бы назвать идеальным, если бы не тревожное ощущение приближения чего-то необратимого. Из-за своих переживаний Чон чувствует себя слабым, хоть и готовым бороться до самого конца.       Он садится в такое же плетеное кресло, пододвинув перед этим его так близко к Чимину, как только можно. Его уже ждет сладкий кофе в любимой кружке мамы и шоколадное печенье в виде сердечек. В этот момент собственное стучит пуще прежнего. Чон перекладывает ноги хена со стола себе на колени и берет в руки кружку, теперь понимая, почему его родители так любили прятаться от своих родителей на заднем дворе.       Когда-нибудь, когда его родные будут дома, Чонгук обязательно приведет Чимина к себе в дом, и они будут так же прятаться в старых креслах за кустами вьющихся роз, распивая кофе из термоса и целуясь до глубокой одышки.       А пока что так.       — Я тут кое о чем подумал, — начал Чимин, положив голову младшему на плечо и навалившись на него всем своим весом. Чон и не думает возмущаться, принимая с радостью неожиданную ношу. — Если бы не все это, если бы вокруг нас были сотни других людей, то мы бы… Мы бы были вместе?       Чон удивлен вопросом, ведь даже думать о таком не хочет, а сейчас его хен сидит рядом и насилует в руках несчастный абрикос, разламывая его на мелкие кусочки. Чимин откровенно нервничает, поэтому Чонгук спешит на помощь, используя ласку и нежность как метод успокоить и заверить в ошибке умозаключений хена. Хоть Чимин и подается вперед, с удовольствием принимая все поцелуи и прикосновения, в его глазах все равно плещется сомнение и неубиваемая неуверенность в них. Он хочет услышать вслух то, что у Чона на душе.       А там в двух словах не скажешь. Чонгук прикрывает глаза, переводя дыхание, и надеется на то, что не растеряет свой словарный запас в считанные секунды.       — Сомневаешься? Чимин, если со мной и могло случиться что-то столь прекрасное и волшебное за всю мою жизнь, то это ты, — на одном дыхании говорит парень, краснея от вида смущенного хена и осознания того, что его слушают и слышат. — Я благодарен Вселенной, что оказался тем неудачником, которому было суждено остаться в безлюдном Сеуле. И, знаешь, оно того стоит. Если бы мне дали право выбора — я бы раз за разом выбирал тебя.       — Но если бы…       — Замолчи, — Чон перебивает хена, не желая больше слушать глупые протесты. Ему недостаточно слов, чтобы выразить то, что происходит у него внутри, поэтому он прижимает Чимина к себе еще сильнее и шепчет в самые губы: — Мы здесь, и мы есть друг у друга.       Кажется, что это сработало — Чимин смотрит влюбленно в ответ на такой же влюбленный взгляд, больше не собирается возражать и проводит липкими от абрикосового сока пальцами по чоновым скулам. Потом его взгляд грустнеет, хоть он и по-прежнему влюбленный, а пальцы Чимина смыкаются на расслабленных губах младшего, рисуя на них свои узоры. В конце он давит на пухлые уста, будто заставляя пылкую речь дать ему немного времени, и нависает над лицом пораженного в самое сердце Чона, выгнувшись в спине подобно молодой кошке.       — Чонгук, для «нас» понадобились пустые города и молчаливые улицы, чтобы мы заметили друг друга, — медленно слова вылетают как поломанные бумажные самолетики, врезаются острыми концами в уши младшего, который хочет возразить, заверить в обратном, протестовать и сражаться до конца, но не может, парализованный в самое нутро мальчишкой, что жмет на его губы еще сильнее. — И только тогда мы бы встретились, — Чимин грустно опускает глаза, больше не в силах смотреть в ошарашенные широко-открытые глаза младшего, а тело Чонгука пробрала крупная дрожь из-за внезапной стаи мурашек. Он шокирован, повержен абсурдностью и нереальностью, но доля правды в этом есть.       Потому что да — они заметили друг друга, встретились только тогда.

***

      Что, если судьба существует? Если все не просто так? Что, если Чимин прав и они бы никогда не вернулись друг к другу, будь вокруг них миллионы, и они бы сделали несчастными только самих себя? Что тогда?       Чонгук мучается догадками, совершенно забыв, куда они направляются и уже опаздывают. Чимин бежит впереди, не желая пропустить свою молодую копию, и Чон невольно засматривается на хена, не представляя свою жизнь больше без него. Он и не помнит уже, как это, когда ты не знал Чимина, не видел его улыбку и злобно сощуренных глаз, когда не слышал его смелых высказываний и откровенных речей, когда не припирался с ним из-за любой мелочи и никогда после этого опьяненно не целовал.       Чонгук готов сказать больше — он боится почувствовать это, будто зная наперед, что когда-нибудь ему придется забыть. Непонятно как, неясно откуда у него это ощущение, но интуиция вопит о том, что у него сейчас все выскальзывает из рук. Чон нагоняет хена и хватается за него, пытаясь прогнать странное наваждение.       — Давай уедем на остров Чеджу. Ты хотел, помнишь? — почти умоляюще спрашивает Чонгук, преодолевая сильное желание закинуть Чимина себе на плечо и убежать как можно дальше. Хен смотрит на него как на полного придурка; хотя, почему как?       — У нас все будет хорошо, — успокаивающее отвечает мальчишка, опираясь лбом на чужую ключицу. Чон жадно проглатывает слова, которые должны успокоить его, но на самом деле они лишь тревожат и увеличивают боязнь потерять недавно обретенное, потому что будет.       Они идут вперед в ожидании двух фигур, но, вместо черненького Чимина и смущенного Чона, нет ничего, кроме улиц и разбушевавшегося одинокого ветра. Чонгук разочарованно выдыхает, несмотря на то, что внутри у него немного попускает и парень заметно расслабляется. Хен отпускает его руку, желая проверить соседнюю улицу. Он что-то говорит о том, что они опоздали, но Чон его не слушает, прикрывая веки от нахлынувшей усталости. Чонгук и не подозревал, под каким напряжением находился последние сутки. Сейчас главное — это убедить Чимина уехать из Пусана, и, возможно, в любом другом месте они смогут жить, забыв о том, что происходит вокруг них.       Он очень сильно хочет уберечь хена, который, кажется, не до конца понимает, как все опасно и висит на нитках, готовое свалиться им на голову. И стоять перед неизвестностью, не зная, как жить вообще даже с любимым человеком и есть ли у тебя вообще шанс на эту самую жизнь, сложнее в сто раз, чем видеть все преграды и не иметь выхода.       Тишина врезается в Чона слишком внезапно. Он распахивает глаза, пытаясь сразу же найти фигуру Чимина и не видит его перед собой. Животные инстинкты гонят вперед, Чонгук бежит со всех ног, раздирая горло родным именем, и уже на следующем повороте он замечает хена.       Что-то вроде странного излома пространства, будто воздух превратился в стекло в одночасье, по которому кто-то со всей дури ударил бейсбольной битой. Края воздушного стекла невидимы, но под ними что-то было, и оно определенно хотело себе стоящего рядом Чимина, что восторженно глядел на искаженный воздух и не мог оторвать глаз.       — Свет, — прочел по губам хена Чонгук, и его сердце провалилось сквозь пятки под ломкий асфальт. Он не успел сделать и шага, как Чимин поднял руку и прикоснулся к чужому, неизведанному и невидимому Чонгуку «свету».       Чонгук себя разорвать готов от понимания, что сейчас произойдет что-то ужасное, поэтому бежит, что есть сил, крича до хриплых отчаянных нот. Он больше не видит руку хена, которой тот притронулся к необъяснимому явлению. Свет, как назвал это хен, будто засасывал мальчишку по атомам, и тот словно обесцвечивался, счастливо улыбаясь, глядя куда-то вперед.       — Нет, Чимин-а! Остановись! — это не крик, это просьба, мольба, что звучит, как «Хен, не уходи, я без тебя не выдержу. Ты для меня все». Он летит на бешеной скорости к своей светловолосой судьбе, не понимая, что происходит. Точно парень знает, что сбылся его самый большой страх — его маленький принц сейчас исчезнет, оставив сходить с ума. — Какого, блять, хера, хен?!       Когда мальчик смотрит на него, кажется, слышит Чона, то выглядит напуганным и потерянным, будто пелена восторга и восхищения неизвестным спадает с его глаз. Поздно, «свет» забрал большую часть красивого тела. Чимин хочет выдернуть руки, не понимая, зачем покидает Чонгука. И в конце, когда рев младшего закладывает уши, открывает рот в немом крике, пытаясь выбраться, вернуться к любимому, но у него не получается. На серый асфальт, где минуту назад стояли тонкие ступни, падают крупные капли слез. Чимин смотрит на завораживающие потоки света и понимает, что ему больше не хочется нырнуть в золотистые ручьи неизведанной материи.       Кажется, все было предрешено. Если это поможет Чонгуку, то Чимин готов пойти куда угодно, но если это лишь разлучит их навечно, то он лучше умрет здесь и сейчас, чем больше никогда не увидит смущенные пухлые щеки, ребяческую очаровательную улыбку. К сожалению, предугадать нельзя, поэтому Чимин опустил руки преждевременно, роняя горсти слез и мысленно прощаясь с Чонгуком, человеком, который заставил поверить в жизнь.       Все бы так и закончилось, если бы не сильная вера и упорность младшего. Именно он стальной хваткой вцепился в Чимина и не отдавал тому, что отбирало по молекулам самое родное. Крича, как раненый зверь, который понимает, что его участь предрешена, а рана не совместима с жизнью, Чон смотрит в миндалевидные глаза последний раз с неподдельной нежностью и горечью, что все заканчивается вот так, и, отталкивая мальчика в сторону со всех сил, пытаясь вытащить его из бесцветного омута, бросается в неизвестность вместо хена, напоследок легко мазнув губами по шелковой коже щеки.       Когда ему говорил хен, он не видел; теперь он видит, скорее чувствует.       Кажется, там хорошо и светло. Его туда манит, а еще обволакивает теплом саму душу, выворачивая наизнанку сердце парня, отчего у того поднимается волна волнения и бегут мурашки по коже. Чонгук готов поддаться полностью неизвестному источнику добра и ослепляющего света, но после он слышит пронзительный крик за спиной и вспоминает, как сильно любит. Сильнее самого яркого света, которому никто не может противостоять, но Чонгук способен зажмуриться и отвернуться от него к тому, кто кричит его имя через плотный туман голосом полным страха. Парня пробирает крупной дрожью, когда он слышит в полной мере весь надрыв и страх в родном голосе, а потом его глаза распахиваются, и Чон видит слабые очертания знакомого силуэта, что дороже любой искусственной теплоты, любимое лицо и широко распахнутые в ужасе за любимого человека глаза, впервые за все время наполненные слезами.       Чонгук поворачивается полностью к зовущему его, стараясь собрать остаток сил и вернуться в объятия своего светловолосого мальчика, дорогого сердцу хена, спасшего его однажды ангела, и бросается в пропасть между ним и человеком, что с каждой секундой все дальше, но зов его все такой же оглушительный. Свет и надежность остаются далеко позади, любовь всей жизни, найденная в безлюдном мире, далеко впереди, и Чон падает в беспросветный мрак, не зная, сколько осталось до земли, чтобы примерно высчитать время до своего поломанного позвоночника. Тьма поглощает и распространяется заразой по всему телу, проникая глубоко внутрь к сердцу, что еще помнит того, кто так несдержанно просил вернуться пару мгновений назад.       Чонгук понимает, что так нужно.       Любовь достойна его жертвы, всех жертв мира ради своей жизни, а для Чона это слово — синоним имени, что слаще патоки на языке.       — Чимин, — шепчет в отчаянии парень, не слыша звука своего голоса, — Чимин, Чимин, Чимин.

      Оказывается, я люблю тебя, Чимин, больше жизни.       Ч.и.м.и.н.       Чи-мин.       чимин.

День №1

      Начинать с нуля всегда сложно. Сколько же страниц? Сколько слов вместится в эту незамысловатую историю о простом человеческом счастье? Имея все, мы легко можем потерять это в следующее мгновение без шанса на возврат. И самое важное ускользает от нас, пока мы этого не замечаем. Оно крадется тихо, водя безликими пальцами по белым обоям, в тени больничного шкафа, бросая на сомкнутые веки ласковые лучи, от которых только жмуришься сильнее, когда сон постепенно отдает права на твое тело здравому рассудку. И последние отголоски несуществующей реальности, яркие вспышки растворяются, оставляя странное послевкусие, будто ты вот-вот вспомнишь, и сама суть приснившегося вертится на кончике языка, но следом все окончательно прекращается.       И нет уже даже малейшего понимания того, как далеко ты летал в этих снах.       Чонгук не любит неопределенность, яркий свет и громкие голоса в своей комнате, пока он спит. У него появляется острое желание грозно прикрикнуть, чтобы ему дали еще понежиться в кровати, но вместо недовольного бурчания горло выдает сплошные неразборчивые хрипы. Вокруг все затихают. Чон бы с удовольствием спросил, в чем дело, поднялся и проверил время, заодно глазком бы посмотрел почту, перед этим сладко потянувшись. Вот только проблема в том, что ничего из вышеупомянутого парень сделать не может.       Он пытается поднять руку к лицу, чтобы прикрыть глаза от насыщенного освещения комнаты, но в итоге шевелит только одним пальцем. Сразу же после этого рядом кто-то громко кричит, словно зовя, и все.       Чонгук засыпает снова, обессилев от простого действия.       Парень не знает, как долго это продолжалось, но у него такое ощущение, что все это время находится на судне во время приличных волн и его бросает с одной стороны палубы в другую сторону, с каждым разом выдерживать новый удар в бок корабля легче, но укачивает лишь сильнее.       В конце шторма нет ни крепкого судна, ни команды с капитаном. Чон медленно поднимает свинцовые веки, картинка идет бликами и различить почти ничего невозможно. На его руке лежит что-то теплое, а так вообще немного холодно и трудно дышать. Чонгук чувствует дискомфорт и слабость во всем теле, когда повторяет свою попытку рассмотреть окружающее его помещение.       Все незнакомое. Отвратительного оттенка персиковые обои и большое окно в пластиковой обертке особенно бросаются в глаза. Он бы запомнил эту комнату, чтобы больше не возвращаться. Чонгук не может найти сил, чтобы поднять руки и скинуть тупую ровненькую простынь с ног, а уж про то, чтобы встать и пройтись к двери, и говорить не надо.       В уши врезается странное штучное пиликанье каких-то приборов совсем рядом, сбоку. От этого звука становится совсем дурно. Аж блевануть охота.       Где же он, в какую херню увяз?       От мыслей начинает сильно болеть голова, да и раздумья парня напоминают скорее медленных укуренных черепашек, чем скоростные поезда с идеями. Прежде чем голова начинает болеть до такой степени, что закладывает уши и уже хочется специально потерять сознание, перед Чоном нависает чужое родное лицо, наверное, единственного человека, к которому идет почти каждый, ища укрытия под теплым крылышком.       — Мой бедный мальчик, — ласково шепчет мама, все так же держа сына за руку, пытаясь не расплакаться на груди Чона.       Она говорит много теплых слов, что оказываются слишком сложными для только проснувшегося парня, и он, даже не понимая, о чем ему рассказывают, грустно улыбается, будто говоря «все потом». У него нет сил сказать это вслух.       Чон снова закрывает глаза, пытаясь отогнать воспаляющие разум мысли, и гонится за чем-то призрачным, сказочным и любимым всей человеческой душой, которой конца, по смелым теориям многословных лириков, не существует.

День №3

      После разговора с незнакомой тетенькой, которая представилась дипломированным психологом с многолетним стажем работы с травмированными людьми на стадии их реабилитации, или же просто миссис Лин, Чону стало спокойней. Ему всегда помогали беседы со взрослыми, хоть он и ненавидел говорить что-то личное вслух, тем более человеку старше себя, что может и неправильно понять, и осудить.       Этот же специалист понравился парню. Маленькая женщина в белом халате ободряюще улыбнулась ему перед началом беседы, точнее, своего монолога. Она заверила, что он в безопасности и спросила о последних воспоминаниях, о дне недели и погоде. Благодаря ей Чонгук воспринял ошеломляющие новости не нервничая, усугубляя при этом свое состояние. Она говорила долго, медленно, делая длинные паузы и наблюдая за реакцией парня на сказанное. Когда же миссис Лин убедилась в хорошем состоянии и восприятии всего произошедшего, то попрощалась, напоследок сказав, что он и не заметит того, как быстро придет в норму.       Чонгук улыбнулся в ответ, но после того, как двери закрылись, ошеломленно уставился на гребаные персиковые обои.       Сейчас был не март. На улице давно процветает май. А помещение, в котором Чонгук провел последние полтора месяца не что иное, как отделение интенсивной терапии в больнице, в которую он наведывался, когда сломал руку.       Чонгук не просто спал, видя красочные сны. Чонгук лежал в коме последние полтора месяца из-за своей собственной дурости и упрямства.       Если бы только у него не заиграл в одном месте бунтарский дух, желающий доказать, что он не хуже, совершенно не пай-мальчик, который не пьет больше двух банок пива. Чонгук вспомнил, как сейчас, события, что привели его к врачам.       Это были последние воспоминания, после них шла темная всепоглощающая пустота, в которую Чон провалился, кажется, даже не борясь вынырнуть наружу.       Холодный март, первые набухшие почки на голых деревьях, грязь под кроссовками и пьяные студенты на берегу небольшого озера. Чонгук пошел только потому, что боялся оказаться в стороне от всего нормального для молодых людей, он всем сердцем хотел влиться в коллектив и стать частичкой чего-то большего. Вечеринка казалась ему тогда беспроигрышным вариантом. Студенты пили много и быстро, опустошая бочонки пива, что сами же привезли в кузовах своих машин. Чонгук даже подумал, что сможет расслабиться в такой атмосфере и зависнуть в какой-то из компаний, выбрав себе девчонку на вечер для мокрых поцелуев на заднем сидении машины отца. Вечер медленно перетекал в ночь, осмелевшие парни откинули одежду, раздевшись до трусов, и по очереди спрыгнули в леденящую воду, крича несусветную херню. Девушки их подбадривали с берега, называя смельчаками и героями в их глазах, они заливисто смеялись, стараясь рассмотреть голые тела под мутной водой, и хлопали, будто в последний раз. Однокурсник Чона заметил неподалеку старую тарзанку, сразу же рванув к ней, желая первым протестировать новое развлечение. Как самый смелый и отважный, парень послал своим дамам воздушные поцелуи и, схватившись за перекладину, с разбегу прыгнул вперед с обвисшего над водой утеса. Вынырнув и счастливо подняв руки вверх, как в цирке по окончанию выступления, он сорвал громкие овации и парочку не менее громких признаний в любви.       Чонгук наблюдал за всем этим, стоя неподалеку и потягивая пиво из красного стаканчика. Он перестал считать выпитый алкоголь после четвертой порции, которую смело опрокинул в себя на брудершафт с первой попавшейся блондинкой. Сейчас, глядя на зазнавшегося парня, которого облепили девчонки, а друзья хлопают его своими большими ладонями по мокрой спине, выражая свое уважение, Чон чувствует горечь зависти, ведь он никогда не сможет так открыто и смело предстать перед публикой, став всеобщим любимцем. Ну, не такой он по характеру.       Вдруг на плечо падает чья-то рука, и уже через секунду Чонгук видит перед собой пьяного человека из их потока в университете. Не так важно, кто это и как хорошо они общаются в стенах учебного заведения, как то, что сказал этот человек, обдавая лицо Чона спиртовой вонью из своего рта.       — Что, Чон Чонгук, зассал?       То ли им руководил выпитый алкоголь, то ли взбунтовавшееся эго, то ли дело было в том, чтобы доказать не этим пьяным укуркам, а хотя бы самому себе, что он способен на большее. Чонгук стоял, держа скользкую тарзанку в руках, и старался подавить страх, кромсающий изнутри, что передался в конечности, заставляя их подогнуться от бессилия. Если бы рядом был кто-то родной и подал ему руку, показывая, что так нельзя, да и вообще попросту глупо, если бы в крови было меньше градусов, а распотрошенная самоуверенность не начала бурно протестовать, только подталкивая к обрыву, Чонгук бы никогда не прыгнул в ледяную воду.       Озеро встретило тихо, обволокло собой тело парня, унося на глубину со скоростью света. А там, на темном дне, усеянном твердым и опасным мусором, Чонгук почувствовал острую боль в голове и прежде, чем успел осознать, что обо что-то очень сильно ударился, потерял сознание.       Это было словно вчера, Чонгук отказывается верить, что прошло полтора месяца, но увы. Большинство несчастных случаев происходят только из-за нашей глупости.       В груди вспыхивает невероятная ментальная боль и ненависть к себе за то, как он заставил перенервничать родителей. И сейчас изнуренный воспоминаниями и пережитыми эмоциями Чонгук чувствует себя чертовски пустым, будто он что-то потерял, но еще не понял этого.       Парень засыпает только с одним желанием — поскорее восстановиться и покинуть больницу.

День №7

      Чон сильный парень, поэтому и восстанавливается быстро. Хоть голова еще и побаливает время от времени, он ходит по своей палате, разминая мышцы, и даже выходил в коридор, несмотря на запрет врача. Чонгук оптимистично улыбается психологу, что приходит уже значительно реже, и родителям, повторяя, чтобы они не переживали слишком сильно и берегли себя. Чон даже отшучивается, что теперь уж точно станет популярным в своем университете. Правда, теперь ему кажется, что жить станет еще невыносимей.       Однажды, выйдя из палаты, чтобы позвать медсестру и попросить добавки утренней овсянки, которую он терпеть не может, но поглощает ради выздоровления, Чон мельком глянул в соседнюю бокс-палату с огромным стеклянным окном в коридор и, сам того не понимая, задержал взгляд на лежащей в кровати худенькой фигуре паренька. На первый взгляд кажется, что тот совсем ребенок, но если присмотреться, то можно понять, что лежащий пациент вполне взрослый. Его отросшие черные волосы на кончиках еще совсем светлые, а бледная кожа будто просвечивается под светом больничных ламп. Рядом наставлено еще больше, чем у Чонгука, мониторов современной медицинской аппаратуры, а в тонкую руку вливают через катетер содержимое стеклянной бутылочки, что закреплена на штативе для капельницы. Вентиляционная маска скрывает большую часть лица пациента, но Чонгук кожей ощущает свое желание потянуться к ручке двери и зайти в палату. Будто этот мальчишка для него не просто сосед по палатам.       Его прогоняет дежурная медсестра, забирая пустую тарелку и ругаясь на то, что Чонгук совсем себя не бережет. И пусть он забывает на время о мальчишке, спящем за стенкой, Чон каждый день прошмыгивает в коридор, чтобы хоть на минуту посмотреть на кукольного паренька. При этом Чонгук сам себя не понимает, но и остановить свои бессмысленные порывы не может.       Что-то внутри него только сейчас вышло из комы.

День №12

      Утром, как только Чонгук проснулся, то узнал замечательную новость — его переводят в обычную палату. И он был безусловно рад, но как теперь проведывать друга по несчастью в соседней палате? За последние дни Чон беспричинно прикипел к незнакомому мальчишке и не единожды ему удавалось пробраться в палату того, чтобы разглядеть вблизи предмет своего нездорового любопытства. Черноволосый паренек весь был очень изящным и бледным, время от времени его ресницы подрагивали, и Чонгук надеялся, что все случится как в драматическом фильме: мальчик проснется и сразу же влюбится в рыцаря в больничной одежде. Но нет, показатели на мониторах не менялись, а пациент из девятой палаты все так же находился в коме.       Болтливая молодая медсестричка, которая дежурила по пятницам и уж точно заметила интерес Чона к другому больному, как-то проболталась, что на выздоровление пациента уже нет надежды — он в коме почти полгода. Его родные подумывают дать согласие на отключение аппаратуры, поддерживающей жизненные показатели в норме, ведь все стоит бешеных денег. Она говорила быстро, увлеченно, словно рассказывала сюжет просмотренной на выходных долгожданной серии, а у Чонгука проснулась тревога и боязнь за, считай, незнакомца.       Когда в палате не осталось никого, Чон прислушался к своему сумасшедшему сердцебиению, считая минуты до того момента, когда медсестра покинет свой пост и он сможет в очередной раз сжать руку мальчишки в своей, смущаясь своих действий.       Блять, какой же он придурок, раз смог так сильно и быстро привязаться к человеку, с которым даже не разговаривал.       Это нелогично, нелепо и необъяснимо. Чон готов привести все существующие в мире «не», чтобы описать свое состояние, но даже это не противостоит тому, как сильно его тянет к такому болезненно хрупкому пареньку.       Сегодня родители приходят раньше. Мать, как обычно, заваливает сына едой, отец интересуется самочувствием. Они все не могут дождаться, когда Чонгука переведут в обычную палату, будто это новый уровень, следующий этап выздоровления. А в мыслях Чона только желание найти ответы для самого себя, каким-то образом помочь мальчишке и провести с ним как можно больше времени.       Отец мягко жмет руку сыну, заверяя, что завтра его придет навестить дядя Мин, и уходит поговорить с врачом о делах насущных. Мама не спешит, желая остаться с сыном и о чем-то поговорить, на что Чонгук удивленно поднимает брови. Женщина ласково улыбается, всем видом показывая, что все нормально, но парень видит, как она подбирает слова в голове для предстоящего разговора.       — Сынок, я знаю, что у тебя нет пробелов в памяти и ты отлично идешь на поправку, но есть кое-что, что ты обязан знать, — размерено начала мама, ловко удерживая сына рядом за руку. В ее сердце было неспокойно, и Чонгук не мог игнорировать этого, — точнее сказать, я думаю, ты хотел бы знать.       — Что-то случилось, мам? — тут же спросил парень, прокручивая в голове варианты произошедшего.       — Когда ты впервые очнулся за эти полтора месяца, то неустанно бормотал одно единственное имя, которое я до этого от тебя не слышала, — женщина следила за каждой микроэмоцией Чона, пытаясь понять, помнит ли он, но на лице парня только смятение и удивление. — Чимин. Ты повторял это до тех пор, пока не отключился, но больше и не упоминал о нем.       — Кто это? — Чонгук ошарашенно уставился на мать, ведь никогда прежде не знал никаких Чиминов. Дивным образом простое корейское имя подействовало на его тело, которое все сжалось, готовое к рывку, сердце забилось в конвульсиях, а внутренний голос лихорадочно шептал, будто мантру, что все это не просто так.       — Я думала, это как-то связано с теми людьми, что были с тобой на вечеринке.       Умозаключение мамы вполне логичное, если бы только Чон был знаком с кем-нибудь даже с похожим именем. Женщина попыталась успокоить сына, ссылаясь на свою забывчивость и реальную возможность что-то напутать, но после, увидев состояние сына, решила оставить его одного. Когда родители ушли, и палата в очередной раз погрузилась в тишину, Чонгук почувствовал невероятное желание разрушить ее.       Из головы не уходило имя, а еще появилось ощущение, что он говорил его вслух тысячи раз с разной интонацией и в разных ситуациях. От пяти букв отдавало в груди таким согревающим теплом и ломкой сладкой любовью, что уже через пять минут незнакомое имя стало родным.       — Кто ты, Чимин?

***

      Ответ последовал незамедлительно. Сбитый с толку словами матери, разрешением на переезд в обычную палату и просто очень сильно уставший за день Чонгук смог пробраться в палату своего друга только вечером. Несмотря на вымотанное состояние, Чон волшебным образом сразу же забыл о нем, как только увидел темноволосого мальчика. Сегодня тот был не таким бледным, и Чонгук утешал себя мыслями, что и сосед идет на поправку. Он заглянул в один из мониторов, будто что-то понимая в запутанных показателях, и тяжело выдохнул, положив голову на край кровати. От мальчишки хорошо пахло, чем-то знакомым и приятным, Чон бы хотел, чтобы их поместили в одну палату и он мог круглосуточно заботиться за тяжелобольным. Для него не свойственны такие безрассудные поступки, и вместо того, чтобы испугаться и убежать обратно в свою больничную кровать, Чонгук улыбается умиротворенному пареньку и гладит пальцами костяшки чужих пальцев. Незнакомый человек только своим присутствием дарит ему спокойствие тихой гавани, в которой хочется остаться навсегда.       Кажется, он полный идиот.       Идиллию прерывает ворвавшаяся медсестра, что с грозным видом сразу же двинулась к Чону.       — Вам нельзя здесь находиться. Сколько повторять — Чимину нужен покой, а Вы… — начинает было она, пытаясь оттащить парня от кровати, но тот, расслышав ее слова словно прирос к месту.       — Что? — переспросил он, переводя взгляд с разозленной медсестры на черноволосого мальчишку. Ему что-то шипели и пытались донести, угрожая позвать лечащего врача. Парень рассматривал закрытые глаза Чимина, желая заглянуть в открытые. Все его существо затрепетало от понимания: Чимин, которого он звал, хотел увидеть и, самое главное, которого он не знал раньше — это мальчишка из соседней палаты, который невидимым волшебством притягивает к себе Чонгука. Медсестра на фоне напоминала надоедливую муху на лобовом стекле, поэтому Чонгук смерил работницу больницы холодным взглядом и попросил оставить их одних. Девушка потеряла дар речи от почти что приказа из уст пациента и тут же вылетела из палаты.       А Чон подобрался еще ближе к мальчишке, зная, что у него не так много времени.       — Чимин, я тебя не знаю и не могу просить об одолжении, но я все же попрошу. Чимин, пожалуйста, очнись, разреши узнать тебя и понять, почему меня так сильно тянет к тебе. Я чувствую, что не все так просто, и ты тоже это чувствуешь.       Чонгук еле сдерживает ком в горле, наблюдая за тем, как слова, наполненные надеждой, врезаются в невидимую стену и разбиваются на крохи, не доходя к адресату.       Он слышит, как открываются двери палаты, как врываются в помещение врач с медбратьями, как они приближаются к ним — ранимым, раненным, беспомощным и чертовски нужным друг другу.       И поддаваясь неизвестному порыву, Чон шепчет в маску, которая разделяет их лица, самые драматичные и сопливые слова в мире с мольбой в голосе:       — Чимин, вернись ко мне.       Его вежливо просят уйти, провожая в свою палату. Чонгук их не слышит, находясь в непонятном трансе, будто он что-то только обрел и сразу же потерял.       Позднее его перевозят в обычную палату, которая находится совершенно в другом крыле больницы, и, даже если сильно захотеть, теперь пробраться к черноволосому мальчишке невозможно. Все вокруг проносится сквозь туман, Чон не пытается запомнить детали происходящего, проматывая в голове свою последнюю встречу с загадочным больным. Чимин заполнил весь его рассудок. Чимин вызывает странные эмоции. Чимина хочется видеть. Чимин это сплошное чувство дежавю.       Я не хочу верить в то, что судьба так поступила только потому, что ты больше не очнешься, Чимин.

День №25

      Чонгук уже полностью здоров, ну, по крайней мере, он себя так чувствует. Его выписали три дня назад, назначив постельный режим, постоянный контроль со стороны родителей и, как обычно, гору таблеток. То, что с ним происходило после прощания с черноволосым мальчишкой, Чон не хочет вспоминать. Было ощущение, что он застрял в одном очень скучном дне. Он только ел больничную еду, недолго разговаривал с родными и много спал. Ему не разрешили ноутбук и долгие нагрузки на мышцы и мозг, поэтому парню ничего не оставалось, как медленно восстанавливать здоровье.       Больше всего он благодарен одной из дежурных медсестер из отделения интенсивной терапии, которая никогда не выгоняла его из палаты Чимина в свою смену. Однажды она пришла к Чонгуку под предлогом измерить давление и мимоходом сказала, что пациент из девятой палаты очнулся. Женщина сделала вид, что не заметила яркой улыбки, что тут же появилась на лице парня, только добавив, что держать Чимина в больнице будут еще долго. Она не стала задерживаться, уходя, так и не измерив давление.       Чон глупо улыбался, смотря на голубой потолок своей новой палаты, и мечтал наконец-то встретиться с Чимином. Он пропустил момент его пробуждения, но главное то, что Чимин очнулся.       Чонгук чувствует себя самым счастливым человеком.       Теперь же его выписали. Он собирался в больницу целых три дня, и, несмотря на постельный режим, его не смогли остановить ни мать, ни отец. Родители сдались под напором сына и довезли единственное чадо до двери больницы.       Выходить из машины страшно. Чон глубоко дышит, вдыхая и медленно выдыхая воздух, как его учил делать психолог, чтобы успокоиться. Страшно не выйти на улицу или зайти в больницу, даже не пробраться в отделение; страшно — это увидеть Чимина и почувствовать, что все зря.       Чонгук вспоминает мраморную кожу мальчишеского лица, его опавшие щеки и милый нос, его закрытые миндалевидные глаза и теплую ладонь, что не сжимала в ответ его. Он не отступит. Хочет выяснить хотя бы для самого себя, что значит привязанность к незнакомому мальчишке, чье имя он произнес первым, выйдя из комы.       В отделение проникнуть не составило труда. В коридоре сидела только одна незнакомая медсестра, которая только поинтересовалась, к кому он и кем приходится. Представившись братом Чимина, Чон направился к знакомой бокс-палате, с замиранием высматривая темную макушку. Вместо черных прядей он увидел светлые, как солнце, и уже было подумал, что ошибся палатой, но тут к нему повернулся Чимин и с улыбкой ангела посмотрел на него.       Это все точно не зря. Мальчишка сидел на кровати, и, хоть вокруг него до сих пор было множество мониторов аппаратов и воткнутых в тело иголок, он уже не был бледен и зачарованно рассматривал Чона своими ореховыми глазами.       — Привет, Чимин, — хрипло говорит Чонгук, боясь подойти ближе, но мальчишка доброжелательно показывает рукой на стоящий возле кровати стул и ободряюще улыбается.       — Привет. Ты кто? — заинтересованно и совсем не смущаясь спрашивает Чимин. Он не боится незнакомца и не зовет на помощь, лишь разглядывает так пристально, что у Чона невольно краснеют щеки. По телу бегут мурашки, и парень опускает взгляд, не находя слов для столь неловкой ситуации.       — Я Чонгук, — произносит он наконец, набираясь сил и поднимая глаза обратно к лицу мальчишки.       — Чонгук, — будто пробуя на вкус, проговаривает Чимин хриплым и осевшим голосом. — Приятно познакомиться, — он замолкает на секунду, словно принимая какое-то решение, а Чон в это время ежится под пристальным взглядом чужих и одновременно с этим по-непонятному родных глаз. — Это прозвучит немного странно, но у тебя нет такого чувства, что мы уже раньше встречались?       У Чонгука внутри что-то взрывается, будто петарда на новый год — шумно и с оторванными пальцами неопытного школьника. И он понимает, что все его ощущения теперь уж точно не могут быть ошибочными, ведь…       — Именно это я и чувствую.       Мальчик трогательно улыбается в ответ, отчего Чон решается на небольшую наглость в виде своей руки поверх расслабленной бледной ладони, что лежала все это время возле колен младшего на белом покрывале.       Когда Чимин смущенно опускает лицо, впиваясь взглядом в их переплетенные руки, а его короткие пальцы легонько сжимают чоновы, Чонгук понимает, что у них может быть своя история, а если так, то она только начинается.       Если бы Чонгук был чуточку безумнее и мечтательнее в своих порывах, то он бы подумал, что они точно где-то виделись не просто как случайные знакомые. Они встречались, целовались, занимались любовью и знали все о каждом миллиметре кожи друг друга, будто в мире больше никого нет кроме них. Есть только они и миллионы возможностей, потому что весь мир их.       Он бы точно подумал, что их встреча произошла на другой стороне, тщательно спланированная романтичной и любящей драмы судьбой, которая сидела, развалившись в удобном кресле в 3D-очках и с пачкой попкорна с сыром, потешаясь над ними — невинными и неуклюжими. Он бы точно предположил, что они предназначены друг другу чем-то высшим, непостижимым человеческому разуму, что решило свести два сердца, пока те не могли самостоятельно найти дорогу к своим половинкам. И парень посмеялся бы сам с себя и своих мыслей, считая себя полным дураком, которому хватило меньше секунды на то, чтобы влюбиться в незнакомца в соседней палате с загадочным именем «Чимин».       Но он так не сделал, продолжая улыбаться мальчику в больничной одежде, что, казалось, сейчас утонет в огромной койке, и беспардонно пялиться на увлажненные слюной губы. Твою мать, Чонгук уверен, что знает их вкус.