Выкройка

В солнечный ноябрьский день в город N, казалось, заглянула маленькая рыжеволосая девочка и с хитрой улыбкой развесила по стволам столбов золотистые листья листовок. Из вороха заявлений о пропаже людей запестрели сочными красками объявления: «Внимание, честная публика! Ваш город посетил цирк Аркадаш! Спешите под наши своды навстречу захватывающим приключениям!» Сонные дворники, осенними мухами выползающие из тепла полуподвальных помещений, зло плевались сквозь зубы и сгребали целые ворохи цветных листовок, срываемых промозглым ветром. Объявления всколыхнули стариков и детей, пронеслись бегущей строкой в местных новостях на четвёртом канале и к вечеру с красочного сайта местного цирка начали потихоньку исчезать билеты на первое воскресное представление. Взрослые щёлкали блестящими клавишами, дети усиленно делали вид, что исправляют оценки и тихонько вздыхали в сторону запылённой коллекции карточек с супергероями. Предприимчивые граждане выкупали целые ряды во имя великой богини Спекуляции. Город был охвачен предвкушением праздника. А в воскресенье разодетый народ с детишками постарше (на всех билетах почему-то стоял возрастной ценз) заполонил просторные вестибюли здания цирка, волной прокатился по залам и наконец чинно расселся на пропахших дымом и конским волосом трибунах. В самом сердце их концентрических полукружий сиял отполированной поверхностью манеж, выстланный чем-то прозрачным, мозаичным. Укреплённый занавес, отделявший зрителей от артистов, покрывал искусственный мох, пестревший разноцветными выступами, напоминающими камни и стволы деревьев, отчего весь манеж казался более внушительным, древним, приятно контрастируя с матовым блеском горизонтальных поверхностей. В воздухе витал аромат чего-то несбыточного: ощущение приближающегося представления раззадоривало толпу, наполняя своды цирка приятным гулом. Ближе к выходу у прохода кучковалось несколько студентов. Прислонясь к стене, они с потешной серьёзностью обсуждали мировые новости, морща носы и всем своим видом показывая, что, если бы не чувство долга перед повизгивающими от нетерпения девушками, обретающимися поблизости, ноги бы их здесь не было. Люди постарше, выцеплявшие краем уха фрагменты их диалога, непроизвольно улыбались и отходили в сторону. Зал постепенно заполнялся, а диалог всё перескакивал с одной темы на другую, постепенно перерастая в спор. Особенно горячился рослый плечистый брюнет: — А я говорю, есть проблемы и поважнее беспорядков в странах третьего мира! Я, может, конечно, не всё понимаю, но скажи, экономист хренов, ты свою стипендию за сколько часов разбазариваешь? — Да при чём тут я? И вообще… — Нет, ты погоди. Вот во сколько тебе встала этакая благотворительная акция, а? Снова забьёшь на тренировки, чтобы на сходках в счёт старой дружбы отъедаться? — Ну не начинай, а… — стонал холёный студент, закатывая рукава полосатой рубашки на выпуск. — Да оставь ты его, Валега, — вмешался приземистый парень с характерным белорусским выговором. — Ни тебе, ни мне. Эта птица уже потеряна для серьёзных высот. — Эй! — запротестовал было франт, впрочем живо схлопотавший дружеский подзатыльник. — А вот тебе бы следовало быть немного… поинтереснее что ли, — рассудительно, не торопясь, продолжал говорящий. — Всё-то у тебя в руках ладится, коли эти самые руки применять надо, и на площадке своей ты царь горы, а всё одно: пред-ска-зу-е-мость — вот твой главный порок. Нет в тебе авантюры! — Эй! — теперь с шутливой угрозой над белорусом склонился уже Валега. — Вот поэтому в первую очередь сегодняшний поход будет полезен именно тебе. А билеты я как раз по старой дружбе надыбал, — заулыбался «потерянный для серьёзных высот». — Ты это в чём меня обвинять вздумал?! Да я… — А давай поспорим. — Глаза белоруса азартно сверкнули. — Видишь занавес? Ставлю два, нет, три полноценных обеда и курсовую, что ты струсишь пробраться туда во время представления! — Чего?! Ничего я с тобой спорить не буду! Просто возьми свои слова обратно и… — Он не успел договорить, что «и», когда свет в зале стал меркнуть, а их возмущённые спутницы налетели на них с претензиями, увлекая их на места. Продираясь сквозь лес чужих ног, обозлённый на выходку друга Валега ожидаемо споткнулся и чуть не упал, заваливаясь назад. Сзади его поддержали под широкие локти, мягко скрадывая нечаянный импульс. Восстанавливая положение, Валега поднял глаза и столкнулся с такой отчаянной синевой, что у него аж дух захватило. Пространство вокруг прошили лучи прожекторов, и в их отблеске казалось ему, будто синие радужки глаз напротив на мгновение вспыхнули, расцветившись шартрезовыми прожилками, как и у его собственного отражения, мелькнувшего на дне чужих зрачков. Брюнет заморгал и отвёл взгляд, а когда повернулся, чтобы всё же поблагодарить за неожиданную поддержку, владелец удивительных глаз уже куда-то исчез. Только тихо прошелестело где-то под ухом: «Прими спор». Где-то под потолком разлетелись звуки гармоники и прокатилось первое из многих «Alegria*».

* * *

Ещё с детства Валегу научили верить в глупые сказки. Как и каждому ребёнку, тогда ещё Олегу усердно втолковывались наивные и пространные аксиомы вроде «добро всегда побеждает зло» или «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Маленький вдохновлённый Олежек бегал по улицам, рассказывал об этих откровениях случайным прохожим и, конечно, выхватывал по всем своим потребностям и не только. Апатичный и рассредоточенный в школе, мальчик быстро заработал себе обидное прозвище «Валежник», да так к нему эта кличка пристала, что никакими клещами не отодрать. Тогда мальчик переборол свою флегматичность и нашёл себя в баскетболе. Усиленные занятия спортом согнали излишнюю вялость, командная игра помогла найти друзей, и в конце концов вырос из Валежника настоящий матёрый Валега: он почти на голову превосходил всех своих сверстников, был широк в плечах и размашист в движениях. Однако детская наивность так и не изгладилась из его характера. Напротив, к ней прибавились вспыльчивость и непомерное упрямство, дававшие в результате гремучую смесь. Вот и теперь, задетый ребяческим обвинением в трусости, Валега никак не мог расслабиться и просто получить удовольствие от представления. А посмотреть было на что: Аркадаш был не обычным цирком. Все номера строились без участия животных из расчёта на слитное очарование визуального мастерства циркачей и самого сюжета, запутанной ломаной линией тянущегося через всё представление. Валега с трудом разбирал основные вехи разворачивающейся перед ним истории: молодой Цыган, демонстрировавший исключительную меткость в номерах с холодным оружием, бродит по свету с ватагой таких же молодцов, и однажды его замечает Вольный Ветер, страдающий от вечного одиночества. Позавидовав Цыгану, Ветер крадёт его у друзей и запирает в мире по имени Варекай*, помещающемся внутри перекати-поле (кажется кто-то из девушек назвал эту серию трюков «рейнское колесо»). Там Цыган встречает гибкую как тростник Нимфу (здесь публика рукоплескала особенно ревностно), и они обмениваются историями из жизни. На моменте, когда он решается бежать, используя старые крылья Ветра, Валега вдруг подумал, что они с Цыганом, в общем-то, одного поля ягоды, и про себя загадал: «Если взлетит, то я!..» И не глядя на очередном взлёте мелодии рывком подскочил с места и бросился в проход как в холодную воду. «Я докажу, что никто не может называть меня трусом!» * Радость (исп.) * Где бы то ни было, где угодно (цыг.)