Искупление

Обрушилось. Оглушило. Раздавило. Паша даже сам не понял, что так ошеломило, ударило, вышибая почву из-под ног: правда об убийстве Кати или самое непосредственное участие Зиминой. Такого ведь не могло быть? Кто угодно, кто угодно, но не она! Она ведь была единственной, кому он верил, единственной, кто помогал выдержать — несгибаемая, надежная, сильная. Единственная, как он думал, кто никогда не совершит ничего во вред им — всем и каждому по отдельности. Но она, такая вроде бы искренне-сочувствующая, переживавшая вместе со всеми, обещавшая "сделать все, что возможно..."; утешавшая его на кухне у Русаковой; принесшая деньги ее матери; вместе с остальными пытающаяся разобраться с подозреваемыми, которых они жестко кошмарили; как ни в чем не бывало помогавшая ему, когда он именно ей рассказал о своих проблемах со здоровьем... Она, так громко и правдиво называвшая их всех семьей, просто и подло "решила вопрос", а потом изворачивалась, врала и пудрила им всем мозги. Тварь, лицемерная тварь... Весь день прошел как в тумане. Единственное, чего боялся, но что случилось все равно — столкнулся с Зиминой один на один. И боль, глухая, изматывающая, размытая, вдруг стала острой, резкой, определенной, затуманила голову красной тяжелой пеленой. Бессмысленно смотрел на двигающиеся красивые губы, на изящную шею в вороте форменной рубашки — чего стоило просто протянуть руки и одним движением раздавить тонкие косточки?       — ... Ты че такой бледный? Из бессмысленной приглушенности слов, прошедших мимо сознания, вытолкнул простой, обыденный вопрос — вопрос, который могла задать их Ирина Сергеевна и который так дико звучал, исходя от подлой и лживой суки. Ткачев сам не понял, что буркнул, поспешно проскальзывая по лестнице мимо нее — как только хватило сил? Это уже потом, в кабинете, накатило странное, ненормальное спокойствие, безжалостная трезвость мыслей и решительность действий, смешанная с какой-то замутненностью сознания — так бывает, когда смотришь на себя во сне или во время болезни.       — Двадцать минут, Ром, я тебя прошу. Не возникли, не привели в чувство мысли о том, что он делает, о последствиях для себя не думалось тоже. С равнодушной отстраненностью проследил взглядом, как Зимина, поддерживаемая под локоть Савицким, плавно покачивая бедрами, удаляется от своего кабинета, и видел только незапертую дверь. Никем не замеченный, скользнул внутрь, быстро и деловито распахнул шкаф, обшаривая карманы светлого пальто, пахнущего мягкой горечью дорогих духов, затем открыл сумку, наконец находя нужное. На стоянке огляделся почти на автомате, хотя мало что соображал — жгучая, ослепляющая боль требовала немедленного, жуткого выхода. Все с тем же деловитым спокойствием щелкнул брелком, открыл капот — тихо звякнул металл, разрезая тормозной шланг. Руки даже не дрогнули. Чудовищное осознание своей абсолютной правоты, свершившейся справедливости било холодной злой дрожью. Какая издевательская нелепость — она, всегда твердившая о какой-то правде, о возмездии, о жестоком наказании для преступников, сама же учившая их, чтобы все получали заслуженное, сама станет жертвой. Так просто и так невыносимо больно. Только уже ничего не исправить, не отыграть назад, да и незачем — все правильно. И мучительно так, что впору и самому головой об стену, вышибая все, что услышал, узнал, совершил. Такое ведь только в кошмарных снах бывает. Проснуться бы... Только заталкивая ключи обратно в сумку, заметил, что руки ходят ходуном, как у законченного алкаша. И совсем не удивился, когда, дернувшись от неторопливой дроби каблуков за дверью, выпустил элегантную вещицу из рук — выпали, рассыпались по полу какие-то мелочи — косметичка, расческа, мобильный, шоколадный батончик, мятные леденцы, упаковка салфеток, служебное удостоверение, записная книжка... Не глядя, сгреб все обратно, швырнул на место и уже сделал было шаг к выходу, как в последний момент заметил какой-то листок, похожий на медицинскую справку. Безотчетно бросил взгляд на странно-разборчивые строчки, на проставленный штамп и почувствовал, что уже в который раз твердый и устойчивый пол становится зыбким и уходит из-под ног.