Мы снисхожденья друг от друга не ждем - Вино полночное приправлено виной, Но я не стану сожалеть ни о чем: Мой бой проигран - но проигран все ж не мной! Карты скинуты и выверен итог: Вам - победу, а мне - считать потери; Память горькая нажала на курок, Ветер зимний захлопнул в осень двери...
Война закончилась. Закончилась. Запах гари в воздухе, руины вместо замка и последние, затихающие и обреченные на провал вспышки заклинаний тех, кто не может принять поражение. Все это реально до изодранной в ходу битвы одежды и гудящему шуму в ушах от недавнего грохота. И это было два месяца назад, во что тоже можно поверить. А война закончилась. И это уже не так реально, и поверить в это почему-то удается с трудом даже сейчас. Могу ли я поверить в то, что это действительно произошло? Что Темный Лорд, мой покровитель и вождь, существо, которого я боялся больше кого-либо из ныне живущих, мертв? Тот, кого я боялся… И ненавидел. Ненавидел так сильно, что это перекрывало даже страх, перекрывало все то, чему меня учил отец, и даже перекрывало ту другую ненависть, ту, которую некогда я считал такой нерушимой и всеобъемлющей. Ненависть же к Лорду… Ненависть к Лорду была достаточно сильной, чтобы наступить на горло своим принципам и гордости и в решающей битве выйти за другую сторону. И нет, это не история о том, как плохой мальчик вдруг понял, что надо быть хорошим. Я не воевал за светлое будущее и права грязнокровок. Хотя и идеи Лорда я в полной мере не разделял тоже. Я не ненавижу грязнокровок. Они меня раздражают и я, наверное, никогда не смогу относиться к ним так же, как отношусь к чистокровным, но смерть... Смерть – это все же слишком большая плата за кровь. Наверное. Не знаю, если быть честным, как только началась настоящая война и по сей день я не задумывался о том, почему и за что сражается моя сторона. Не знаю, как так вышло, но я слишком много думал о другом. Думал о том, за что в конце концов воевал. Думал о том, что шаг за шагом привело меня к той безумной и даже жуткой ненависти. Я думал о том, что Лорд забирает. А он забирал все. Сгребал в свои костлявые холодные руки, отнимал и не оглядывался. Сперва он забрал волю моих родителей. С самого начала. Завербовал, поставил отцу клеймо и не оставил ходов к отступлению. Либо с ним, либо смерть. Третьего не дано. Не так много вариантов. Он забрал их волю. Не знаю, сожалел ли когда-то отец о своем решении или был в нем уверен до конца. Не знаю, мечтала ли мать, не обремененная Меткой, сбежать, скрыться, оставить нас с ним погибать в задыхающейся Британии. Но знаю, что они не могли. Он забрал наше имя. Малфои, пусть и все еще кичились своей гордостью и аристократичностью на публике, отчетливо понимали, что продали задаром и гордость, и свободу выбора, и независимость. И особняк. Малфой-Мэнор, вот что было следующим шагом к моей ненависти и следующей вещью, что он присвоил себе. Фамильное поместье, мой дом. Место, где прошло пусть и не самое яркое и жизнерадостное, но мое детство. То время, когда я был счастлив. Те жалкие несколько лет, когда все, о чем я думал, это уроки, преподносимые сначала родителями и репетиторами, затем преподавателями в школе, вражда с Гриффиндором и… В общем, он забрал то немногое, что было дорого моему сердцу. Но и боль при виде дома, превратившегося в военный штаб, перебивалась его следующим шагом. Он забрал меня. Как однажды родителей. Он забрал мою свободу. Он полностью подчинил меня себе. Заставил делать то, что я не хотел, хуже, что я просто не мог делать. Как бы я ни хотел казаться бесстрашным и сильным, я никогда таким не был. Оставлял это Гриффиндорцам. Я умный, догадливый и хитрый. Я мог смириться с тем, чтобы наблюдать за ходом всего происходящего, но я просто не мог участвовать в этом. Кто бы мне только сейчас поверил, но я совершенно, абсолютно не хотел впускать в Хогвартс Пожирателей. Даже тогда, уже тогда я не хотел, потому что… Это было слишком. Слишком по-настоящему для меня. Мне нравилось говорить, нравилось обсуждать новости из «Пророка» с однокурсниками и жестко дразнить Гриффиндорцев, но я не ожидал, что мне придется принять во всем этом такое прямое участие. Мне, шестнадцатилетнему мальчишке, надо было взять на себя убийство директора и разгром школы. Я не был готов. Совершенно. Неужели и правда все закончилось? Неужели… А затем… Затем он забрал… Его. Нет, это не было новостью, конечно нет. Он пытался забрать его с самого начала, это и было едва ли не половиной смысла войны, об этом знали все и, конечно, я не исключение. Но мне было плевать. Абсолютно, совершенно плевать. Более того, поначалу это казалось мне смешным и справедливым. Но потом. Потом случился четвертый курс. К слову, последний курс нормальной жизни. Жизни, полной школьных заданий, летних уроков музыки от мамы, борьбы с Гриффиндорцами и… И с ним. Совершенно личной, особенно важной, особенно интересной и увлекательной борьбы с ним. Это меня заряжало. Я никому ни разу и слова не сказал о том, как это на самом деле для меня было. Мы ни разу не были друзьями, а наши ссоры, драки и переброски колкими обзываниями никто бы не осмелился назвать приятельскими. Они приятельскими и не были. Они были злыми, ожесточенными и насквозь пропитанными праведным гневом. Но мне это нравилось. Я и сам не мог – и сейчас не могу – понять свой восторг и искреннее удовольствие при виде злого огня пронзительно-зеленых глаз. Одновременно с ненавистью, раздражением и гневом во мне поднималось такое же темное и радостное торжество. Пожалуй, это противостояние было, если говорить совсем честно, моей самой любимой и ожидаемой частью учебного года. Вплоть до четвертого курса. А на четвертом был турнир. Был Дурмстранг (когда-то мечта моего детства) и Шармбатон с ослепительными француженками, которые почему-то не трогали мое сердце. Был Седрик Диггори, один из конкурсантов от Хогвартса. И он, второй. Идиот, который не справился ни с одним заданием самостоятельно. И который сам виноват в том, что произошло на последнем. Он мог бы справиться с придурком Хвостом, а потом убить бессильного тогда еще Лорда. Мог закончить войну до ее начала. Мог закончить все до того, как я вдруг понял, что что-то поменялось. Все поменялось. Собственные же шутки и угрозы вдруг неожиданно обрели вес. И я понял, что не хочу. Даже не так не хочу, как в будущем не хотел исполнять поручение Лорда. А в смысле… В смысле, вообще не хочу. Совсем. До какого-то едва ли не животного страха глубоко внутри. Когда я понял, действительно понял, что могу потерять – и уже чуть не потерял – своего на тот момент самого злейшего врага. Самого выдающегося соперника. Человека с этими чертовыми горящими зелеными глазами… Это было что-то столь же темное и глубинное, как та радость во время наших стычек, столь же неизведанное и недоступное для моего понимания. Это было что-то, что могло быть только из-за него. И тогда я, кажется, начал ненавидеть его еще больше. Ненавидеть и бояться за его жалкую, никчемную гриффиндорскую жизнь едва ли не больше, чем за свою. Пятый курс я почти не помню, он стерся ужасом шестого и яркостью четвертого, потерялся между ними, стал чем-то средним. И все оставалось так же, как и раньше. И все было совершенно иначе. Он ненавидел меня, а я его. Но наши стычки, те самые стычки один на один почти прекратились. Это был не я – это была дружина Амбридж. А он… А ему, кажется, вообще было не до меня. Это было как-то до странного обидно, словно он не имел права забывать меня. Меня! Но у него были более важные проблемы. Был возродившийся Лорд, бесконечные обвинения Министерства и нападки учеников школы. Не таких, как я. Не его врагов, а безликой тучи доверчивых детей, не желающих поверить, что началась война. Да, я почти не помню пятый курс. Но отлично помню шестой. Худший год в моей жизни. Год, когда я принял клеймо, когда стал официальным приспешником Лорда, когда получил то задание. Тогда уже мне не хватало времени на него. Это не значит, что я не замечал долгих и напряженный взглядов. Но я действительно больше не мог думать о том, как бы поизворотливее подставить моего преданного врага. И более того… Более того, я просто больше не мог смотреть в эти глаза. Мерлин, так глупо! Так… Даже не по-гриффиндорски, так по-хаффлпафски! Но я просто ничего не мог с собой сделать. И не мог ощущать то ликование, когда мы были в пылу нашей собственной битвы. Я заметил еще на пятом курсе, да и все говорили о том, как у него болит и жжет время от времени шрам. Те немногие, кто тогда ему верили, связывали это, конечно, с Лордом. Так вот, меня точно так же жгла метка, стоило только нам встретиться взглядами. Не думаю, что это одно и то же. Не думаю, что за этим жжением стоял Лорд. За этим стояло… Что-то мое. Что-то изнутри, что источало ту самую радость и восторг. Этот год истощил меня. Я всегда был на нервах из-за того, что кто-то мог увидеть метку. Из-за того, что должен был убить директора. Из-за того, что должен был починить тот чертов шкаф в этой отвратительной комнате. И из-за того, что у меня почти не было доступа к моей привычной отраде. А если стычки и случались, то тех самых чувств они больше не приносили. Взамен было пресловутое жжение и что-то подозрительно напоминающее чувство вины, которого, как мне тогда, по крайней мере, казалось, быть просто не могло. А еще был туалет. Мой очередной, один из многих в том году, срыв отчаянья и безысходности в заброшенном женском туалете плаксы Миртл. И он, придурок, непонятно как выследивший меня. Он был взъерошен и быстро дышал, но больше я ничего не заметил. Меня волной накрыло жгучей, выжигающей ненавистью и уже забытым Ликованием. Я не видел и не слышал ничего вокруг, не слышал, как кричал Непростительные, только перед глазами метались красные и зеленые всполохи заклинаний. И глаз. Может, я себе все напридумывал, ведь, объективно, я бы не смог увидеть с такого расстояния, в таком свете и в таком состоянии цвет его глаз за стеклами этих уродских круглых очков. Может, напридумывал… Но я видел. Впервые за последние несколько месяцев видел эти глаза и упивался этим. А потом Сектумсемпра. И все. Я лежал и чувствовал, как кровь вытекает из моего тела, и как никогда отчетливо слышал его голос и видел, да, опять эти глаза. И чувствовал… Впервые, наверное, чувствовал к нему благодарность. Избавление. На долгие секунды я поверил, что надо мной больше не стоит Лорд, что мне не придется ничего делать, что моя война закончилась. Снейп, больничное крыло, все по новой. Шестой курс… Шестой курс. Я не смог убить его. Только не своей рукой. Только не глядя в эти спокойные голубые глаза. Нет, не смог. Снова спасибо Снейпу. И следом седьмой, заключающий курс. Разгар войны, кульминация, смена власти в школе. Но этот год, как ни странно, был даже проще. С одной стороны. Мне хотя бы не надо было больше видеть этот пронзительный зеленый взгляд, который с каждым годом… Казалось, что с каждым днем или даже с каждым часом имел на мое внутреннее состояние все больше влияния. И это же стало ношей. Кто бы мог подумать, что будет так тяжело не знать ничего из его жизни? Я и не замечал, насколько за все это время мне стало привычным знать все, что с ним происходит. С кем и как он сражался, чем это для него заканчивалось, какие были последствия и вообще причины всего этого. Да и не только это. Я знал о его неудачах на учебе и ссорах с друзьями, знал, чем он занимается, и что его тревожит. До этого года я даже не задумывался о том, что так много о нем знаю. Это было уже привычно, на автомате. Но тогда не было ничего. И крупицы информации. Совершенно. Никто не знал о том, чем занимается и жива ли вообще еще Надежда Волшебного мира. В тот год моя ненависть к Лорду крепла равно пропорционально тому, как ненависть к нему все больше менялась на тревогу и страх. И вот роковой день в конце апреля. Когда егеря притащили в мой дом - в военную штаб-квартиру – Рона Уизли, Гермиону Грейнджер и его, с ног до головы в грязи и с видоизмененным заклинанием лицом. Но точно его. Потрепанного войной, уставшего, вымотанного Гарри Джеймса Поттера, гребаную Надежду под прицелами волшебных палочек. Как тогда забилось мое сердце. Я не мог говорить. Сначала я даже не понял, что это действительно происходит. И это стало последней каплей. В тот момент я вдруг отчетливо понял, что перехожу на другую сторону. Не за мир во всем мире. Не за грязнокровок. Я перехожу на другую сторону за свое имя, принципы, за то, чему меня учили Люциус и Нарцисса Малфой. За свободу. За свой дом. И за него. За своего врага, за человека, которого так ненавидел. За человека, вызывающего что-то из самых глубин моего естества одними своими проклятыми глазами. За человека, которого… А дальше все было быстро. Последние дни перед битвой превратились в один час, в одну минуту. Вот пытают Грейнджер, затем пленники выбираются из темницы, какой-то домашний эльф, он, обезоруживший меня, кричащий Лорд, запуганный отец и плачущая мать, возвращение в Хогвартс, отсчет, я считал дни и ждал. Не знаю, почему, но я ждал и знал, что все свершится совсем скоро. И оно свершилось. Второе мая. Ночь. Эта ночь, ночь двухмесячной давности. Битва за Хогвартс. В вечер перед ней я уже понял, что это должно случиться сейчас. Понял по жжению в метке, предупреждению от Лорда. Понял по лицам других Пожирателей в школе. Понял по своим глубоким внутренним предчувствием. И пусть я так ждал, пусть уже все решил, но все еще совершенно не был готов. Все еще совершенно мальчишка. Это было страшно. Ярко. Громко. Грязно. Люди кричали заклинания, люди не знали, на чьей я стороне. Пожиратели видели меня среди учеников. Ученики знали, что я Пожиратель. Лишь я один знал, за что, за Кого сражаюсь. И моя ненавистная Выручай комната. Мерлин! Сколько бед она мне принесла. Я знал, что он ищет и знал, как помочь, потому что за прошлый год, за часы, проведенные в комнате, я успел многое там изучить. Я мог помочь, мог действительно, хоть единственный раз в жизни помочь, а не наоборот! Но Крэбб! Придурок Крэбб! Попытавшийся сначала убить Уизли и Грейнджер, а потом и вовсе вызвавший Адское пламя (и где только научился?). Я не сожалею о его смерти. Совсем. Я вообще редко сожалею о чьих-либо смертях, но смерти Винсента Крэбба я едва ли не был рад. Хотя на самом деле… На самом деле я, наверное, должен быть зол на себя, а не на него. Я так трусливо испугался тогда, когда от меня требовалась самая большая решительность. Я бы мог избавиться от них, вырубить или вовсе убить. А так вышло, что я действительно не был ни на одной из сторон. Истинный Малфой, да, но это совершенно не соответствовало тому, на что я решился. Направил на него палочку… А он, чертов мудак, потом еще и спас меня. Урод. Конечно, я не был готов благородно умирать, да и благородством там и не пахло, но он. Черт, какой же он Гриффиндорец. Снова заклинания. Я кого-то убил. Кого-то из «своих», тех «своих», которые были своими еще несколько недель назад. А вера в победу тогда пропала. Как тогда пропала, так до сих пор и не появилась. И в предрассветные часы голос Лорда. Пугающие слова. Разгоняющие по венам кровь и заставляющие греметь в голове раз за разом слово «зря». Я был уверен, что Поттер пойдет. Конечно, пойдет. Если он меня из огня вытащил, то пожертвовать собой ради целого мира... Для меня все закончилось раньше. Для меня все закончилось, когда появился Лорд и Хагрид. И… Он. Он на руках у этого великана. Я видел только их. Мерзкую красноглазую змею и мальчика… Мальчика-который-не-выжил, как тогда крутилось у меня в голове. И тогда правда все потеряло смысл. Потеряло смысл, когда в голове проскочила быстрая, но ужасающая мысль: «больше не будет его глаз». Больше не будет глаз, противостояния, не будет взметающегося ликования внутри и обжигающей злости. Не будет. Не будет сейчас, не будет завтра, не будет уже… Никогда. Наверное, именно в тот момент я осознал, насколько этот Золотой мальчик стал важен для меня. Насколько глубоко впитался под кожу этот враг… Враг, что лучше самых преданных друзей. Я понял это тогда. Не на четвертом курсе, когда впервые подумал об этом. И не на пятом, когда меня вдруг оскорбило его безразличие. Не на шестом, когда я впервые понял, каково это, жить без наших стычек. И даже не на седьмом, когда, как мне казалось, глубоко внутри себя я уже понял совсем все. Нет, не тогда. А в те минуты, пока я смотрел на тело Гарри Поттера и внутренне умирал. Гнил изнутри. Из той самой глубинной части моего существа. Хагрид, видимо, повинуясь приказу, положил его на землю, у ног того, кто был моим повелителем. И я не слушал, что говорил Лорд, но когда кто-то рядом случайно толкнул меня, я все же перевел на него взгляд. Он улыбался. А я… а я даже больше не ненавидел его. Я ничего не чувствовал. Видимо, что-то, что отвечало за чувства, уже сгнило. Я посмотрел тогда на родителей. Бледная, насмерть перепуганная мать, худой и измотанный Люциус. Оба смотрели на меня и ждали. И что-то внутри едва ощутимо шевельнулось. Что-то, напомнившее, что ни имя, ни свободы, ни поместья уже никогда не будет. Вообще ничего никогда не будет. Тогда я еще подумал, что умру в этот вечер. Если меня не добьет кто-нибудь из оставшихся, то я добью себя сам. Я все смотрел и смотрел на… на Гарри. И больше не думал ни о чем. Война, сдерживающая рыдания мать, планы: все это даже не просто отошло на другой план, оно просто… ушло. Совсем. В никуда. Туда же, куда, как я полагал, скоро должна была отправиться моя душа. Потому что все закончилось. Со смертью мальчика-надежды. Кто-то кричал, кто-то попытался выстрелить в Лорда заклинанием. Для кого-то война еще шла. А для меня закончилась. Вот так. И для него. Для семнадцатилетнего мальчика. Для нас все кончено. Как странно, Поттер, мы знакомы всего семь лет, меньше половины жизни, из них лишь три года открытой войны, но вот так все заканчивается. Началась суета, закричали громче, что-то горело, а я все еще смотрел на него. И не мог оторвать взгляда. Поднялся шум, снова началась битва, великаны, кентавры, все снова. А я все еще смотрел. Я просто не мог пошевелиться. Кто-то схватил меня за локоть и резко дернул на себя, и я даже вяло поддался, но вдруг… Черт возьми, как я был тогда ошарашен. Гарри, обездвижено лежащий до этого на земле, вдруг встрепенулся и, взмахнув какой-то материей, скрылся и стал невидим под ней. Мантия-невидимка, как дошло до меня потом. А тогда, в ту секунду в меня со спины прилетело какое-то заклятие. И тогда моя битва закончилась по-настоящему. Очнулся я уже в Мунго, рядом сидела Нарцисса, сжимающая мою руку. Ее лицо озарила первая за долгое время улыбка, пусть лицо и выглядело истощенным и уставшим. Я пролежал без сознания почти неделю из-за какого-то неизвестного заклинания, как мне сказали позже. А тогда я смотрел на маму, щурился от слишком яркого света вокруг и вдруг резко и очень четко понял: война по-настоящему закончилась. Забавно, тогда я это понял, а сейчас, спустя уже почти два месяца, смотря такими вечерами, как сейчас, на закат и все еще ощущая призрачный запах пыли и гари, поверить не могу. Тогда, в Мунго, моим первым вопросом стало даже не то, в чью пользу закончилась война. «Что с Поттером?»: спросил я маму. А она почему-то легко и как-то горько усмехнулась и ответила, что он в порядке. Наверное, я должен был спросить о здоровье отца или о ее здоровье. Или о победе. Но тогда я об этом не думал. Тогда я откинулся на подушки и глубоко вздохнул. Все и без того понятно. Если Гарри Поттер жив, а я в больнице, а не задыхаюсь где-нибудь в руинах замка, значит, он все-таки смог. И кто бы сомневался. А я? Кто я в итоге? Победитель или проигравший? Скорее, проигравший, ведь официально я играл за них только в последней битве. Но я носил на руке метку. А год назад позволил Пожирателям прийти в Хогвартс. Мой бой проигран. Но проигран он не мной. Мама ушла почти сразу, должно быть, для успокоения ей хватило того, что сын жив и чувствует себя нормально. Она больше не появлялась, никто не появлялся. Приходили только колдомедики, справляясь о моем здоровье. А я был здоров. По крайней мере, спустя несколько дней в палате, уж точно был здоров. О чем говорил колдомедикам, да они и сами видели, но лишь кивали и писали что-то в своих этих книгах. Так я и понял, что что-то не так. Наверняка, я уже не должен был там находиться. Наверняка, как и другие Пожиратели, я должен был ждать суда в Азкабане. И мне было плевать, если честно. Что-то, что сгнило еще там, на битве, видимо, так и не желало восстанавливаться. И, как бы это ни было странно, но мне правда было без разницы, почему я все еще в Мунго, попаду ли я в Азкабан, и когда будет суд надо мной. А он будет, вот в этом я был уверен. Было плевать. И, возможно, моя способность чувствовать так никогда и не восстановится. И я никогда больше не смогу почувствовать всего того, что меня заставлял чувствовать он. Впрочем, мои выводы были нарушены снова все тем же человеком. Человеком, чьим хобби, кажется, было разрушать мои внутренние мифы. Он появился через неделю с каким-то глупым и совершенно бессмысленным «прости, что так задержался» и, конечно, со своими этими глазами. Ничерта не сгнило. И не могло сгнить. Не с этим человеком. Сначала я ничего не понимал. Первые пару минут. Поттер что-то говорил, неловко пристроившись на стуле рядом. А я рассматривал его лицо. Темные круги под глазами, обкусанные губы и изумрудная радужка, словно потускневшая. Он победил. Теперь я уже точно это знаю, читал газеты. Он победил, но какой ценой. Читая списки жертв войны, я то и дело натыкался на его или наших общих знакомых. Но если мне было плевать, то ему… Гарри, очевидно, плевать не было. А в какой-то момент я понял, что он, наверное, говорит что-то важное, и решил попытаться вникнуть. Неудивительно. Вот и ответ на вопрос, почему я здесь, а не в камере. И ответ этот, конечно же: Гарри Поттер. Гарри Поттер, сбиваясь, объяснял, что не мог позволить, чтобы я находился под стражей в это время. А под конец своей речи вдруг заявил, что если только я не против, то мог бы пожить до суда – а это два месяца – в его доме. Фамильный особняк Блэков. И потом я еще долго по своим ощущениям смотрел на его чуть смущенное и вымученное лицо и понимал, что пусть что-то, отвечающее за мои чувства, и не сгнило, но ненависти я больше не ощущал. А я даже не заметил, как она закончилась. Да, я отмечал раньше, что ее становилось меньше, что мою Великую Ненависть к Гарри Поттеру перекрыло то сумасшедшее отвращение к Лорду. Но мне казалось, что стоит всему закончиться, и вся эта вытесненная ненависть вернется. Но она не возвращалась. И тогда я даже с трудом мог вспомнить, за что я вообще его так когда-то ненавидел. И еще подумал, что предложи мне два года – или даже год – назад Гарри Поттер жить с ним под одной крышей, я бы воспринял это как хороший повод посмеяться над глупым Гриффиндорцем. Но сейчас смеяться не хотелось. Я серьезно смотрел на него, пока он серьезно смотрел на меня. И я согласился. Ожидаемо, наверное, для вас. Но трудно передать, как дико это казалось мне. И Поттеру, наверное, тоже. И со следующего дня началась моя жизнь на площади Гриммо, уходить откуда мне настрого было запрещено. Сперва мы почти не виделись с Гарри, часами пропадавшим в Министерстве и на судах, которые ужасно выматывали его. А если и находились вместе, например, ужинали, то почти все время молчали. Только иногда все так же молчаливо сверлили друг друга прямыми взглядами глаза в глаза. Я не знаю, зачем. И Поттер, я уверен, не знает. Но почему-то иногда это было просто необходимо. По крайней мере, мне. Иногда приходили его друзья, но я их даже ни разу не видел. Гарри меня предупреждал заранее, и я уходил в свою комнату, откуда не выходил, пока не стучался почему-то устававший даже после встреч с ними Поттер. Так было сначала. Но время шло. Дни проходили. Скоро его начали дергать реже: в Министерстве все уже стало стабильнее, и начались суды над теми Пожирателями, о которых Гарри сказать ничего не мог, и мнение его там было не обязательно. Тогда мы и начали больше разговаривать. Началось это незаметно. Я за ужином зачем-то заметил, что он выглядит уставшим. Он ответил, как ему надоели все эти послевоенные вопросы, что он заслуживает отдыха, как и все участники войны. И я был с ним согласен. Так мы начали переговариваться. Все больше и больше. Затем мы начали разговаривать не только за совместными приемами пищи, но и просто так, что было для нас обоих в новинку. И Гарри начал в шутку время от времени называть меня своим пленником. Я ему новых прозвищ не придумывал, но и старыми пользовался редко, называя его просто «Поттер». Все стало очень непривычно. И одновременно настолько правильно, насколько вообще могло быть. И если я к чему-то шел… Если для чего-то и прожил все эти мрачные и тяжелые годы, то, наверное, только для того, чтобы Гарри Поттер с доброй усмешкой называл меня своим пленником. Мы не были в порядке. Я и он, дети Войны. Он потерял многих друзей. А я потерял все то, за что боролся. Кроме него. А еще он сказал, что моего отца не оправдают. И даже если бы Гарри хотел, – а он не хотел – то даже он не смог бы сделать ничего, чтобы оправдали Люциуса. Что у меня осталось? А еще недели три назад у нас появилась новая и очень странная привычка. Каждый вечер, уже после ужина, часа через четыре или около того, Гарри Поттер приходит в мою комнату с вином и бокалами. И мы разговариваем. Не так, как в любое другое время, а по-особенному. И никогда не зажигаем полный свет. Несколько раз Поттер приходил, подумать только, со свечами. И это, наверное, было романтично, если о нем вообще можно так думать. Вот только я об этом не думал. Потому что боялся завести себя слишком далеко. И сейчас уже закат. И Гарри должен появиться с минуты на минуту. И… - Драко? – прервал мои мысли главный их объект, стукнув в дверь для приличия и тут же открыв ее. Ах, точно, он же теперь зовет меня еще и по имени. А я его пока не могу. Не вслух. - Поттер. Наше привычное приветствие. Я знал, что он придет, а он знал, что я не буду против. - Снова со свечами? – ухмыльнулся я, окинув его взглядом. Гарри левитировал по воздуху бутылку, бокалы, тарелку с фруктами и, собственно, свечи. - Наткнулся на них взглядом и решил взять, - улыбнулся тот немного неловко, взмахнув палочкой и поставив все принесенное на журнальный столик рядом с кроватью, который мы трансформировали из какого-то ненужного полотенца еще на одной из первых этих вечерних встреч для удобства. Гарри забрался на кровать рядом со мной, зажег Инсендио свечи и разлил вино по бокалам. А затем с какой-то незначительной и дежурной реплики полилась наша уже привычная легкая беседа обо всем и ни о чем. Словно по какому-то негласному правилу мы никогда не затрагивали тему войны и погибших на этих разговорах. Это было для дневного времени и только в случаях необходимости. И тяжело для обоих. Мы оба потеряли в этой войне слишком много. А в эти вечера... Гарри разлил остатки вина, а я отстраненно подумал, будем ли мы сегодня призывать еще одну или на этот вечер ограничимся. Я думал об этом и смотрел на Гарри, сосредоточенно отмеряющего равное количество вина в обоих бокалах, а потом вдруг неожиданно нарушил наше негласное правило. - Почему? – вырвалось у меня и отступать было уже поздно. Тем более Поттер дернулся, явно с первого слова поняв, о чем речь. – Почему ты делаешь это? Почему не считаешь меня Пожирателем смерти? Почему не отправил в Азкабан? Почему позвал сюда? Почему ты не ненавидишь меня, когда должен? Почему… Гарри? Я впервые назвал его вслух по имени. И он, конечно, тоже это заметил, снова вздрогнул, вздохнул и поставил бутылку на стол. Затем обернулся и посмотрел на меня. Давно уже этого не делали. Но мы снова смотрим друг другу в глаза, хотя в слабом мерцающем свете свеч его зелень и почти неразличима. Наверное, стоит перевести тему, зря я сейчас начал говорить об этом. Зря я вообще начал говорить об этом. - Мне кажется, ты должен понимать, - вдруг ответил он, когда я уже почти заговорил. – Мне всегда казалось, что наши чувства идентичны. Понимаешь? И, конечно, я понимаю. Не могу не понять, если мы думаем об одном и том же. Я киваю, и он продолжает: - Мы ненавидели друг друга так сильно, Драко. Просто безумно. Долгое время. А потом… Потом, если не вдаваться в подробности, мою ненависть к тебе вдруг начала вытеснять ненависть к Волдеморту, - я невольно кивнул на этих словах и, кажется, ободрил этим Гарри. – Она все вытесняла и вытесняла, и… Это не значит, что я забыл про тебя. Нет. Не мог просто. Я всегда смотрел и всегда наблюдал, но с меньшей ненавистью. На шестом курсе… Гарри вдруг прервался и на секунду отвел взгляд, тут же вернув его обратно. - На шестом курсе я был одержим тобой, Драко. Мало того, что я подозревал, нет, я знал, что ты что-то затеваешь, но я думал и говорил о тебе всегда. Это меня выматывало. И Рона с Гермионой тоже. Тогда, на шестом курсе… Ближе к середине года или около того… Да, примерно тогда Гермиона, раздраженная моим очередным напоминанием о тебе, то ли слишком рассерженная, то ли в шутку, но предположила… Она предположила, что я могу быть влюблен в тебя. Я вздрогнул. На этот раз он не отвел взгляд. И я тоже. Гарри смотрит напряженно, но уверенно, а я не знаю, как я смотрю. И пытаюсь сглотнуть вязкую слюну, котораю встала в горле, но ничего не выходит. - Я тогда ее, конечно, и слушать не хотел. Так разозлился, - едва заметно усмехнулся Гарри, - а потом начал смотреть на тебя еще больше. Тогда не… Тогда еще не в романтическом смысле, не думал об этом. Просто начал смотреть. И замечать, что ты устал. Не знал тогда, почему, но с каждым днем был все больше уверен, что ты просто вымотан. Все пытался тебя выследить, и вот один раз получилось. Тот случай в туалете, помнишь? Невольно хмыкаю. Как не помнить? - Прости, - тихо говорит он и чуть прикусывает губу, - я не знал, что все может так выйти, я даже не знал этого заклинания. Но ты первый начал непростительными разбрасываться! В общем, главное, что я увидел тогда, что не ошибаюсь. Ты был уже на грани. И когда ты тогда умирал… Когда истекал этой своей чистой кровью, а я пытался сделать хоть что-то, я смотрел на твое лицо… А ты, черт, Драко, ты улыбался! Улыбался! Гарри порывисто вздохнул, видимо вспоминая, а я нахмурился. - Это было ужасно, - покачал он головой. – В общем, это был не лучший год. Один из худших. Но тогда я понял, что ты не хочешь делать то, что делаешь. И я замечал твои эти тяжелые взгляды, но стоило мне обернуться – ты уже не смотрел на меня. Я тогда так много думал. А когда ты не смог убить Дамблдора… Он знает? Конечно, он не мог не знать… Он же чертов Гарри Поттер. Как бы все повернулось, если бы я смог? Если бы Гарри Поттер знал, что я убил Альбуса Дамблдора? Видимо, какие-то мысли отразились на моем лице, потому что Гарри прервался и положил свою ладонь мне на бедро в успокаивающем жесте. - Когда ты не убил, - Гарри сделал нажим на словах «не убил», - Дамблдора, когда ты почти уже опустил палочку, почти был готов шагнуть на нашу сторону, тогда… Нет, тогда я ни о чем не думал. Только о Дамблдоре. Потом, анализируя произошедшее, я окончательно убедился в том, что ты, Драко, был Мальчиком-у-которого-не-было-выбора. И мне бы усмехнуться пафосу фразы. Мне бы поправить, что выбор есть всегда, девиз Малфоев, но язык не поворачивается. - К сожалению, больше времени, чтобы понять тебя у меня не было. Дальше начались поиски крестражей и все прочее, но потом было твое поместье, Драко. Где ты меня «не узнал», но я знаю, что узнал. Точно знаю. И, последняя капля в перевес – битва за Хогвартс. Я видел тебя, Драко. И видел, на чьей стороне ты сражался. И тогда в Выручай-комнате… Нет, тогда я не знаю, что произошло, но ты не пытался меня убить. И я знаю, что не хотел. Я не мог позволить тебе попасть в Азкабан. Один дорогой мне человек уже просидел там однажды двенадцать лет, пусть и был невиновен. А ты невиновен. Как бы там ни было, но ты невиновен, Драко. И мне нечего было ответить. Я просто молчал и смотрел. Даже мыслей нет. Это просто… Это все. Гарри вздохнул глубоко и немного нахмурился, словно решаясь. - А во время поисков крестражей, - начал он неуверенно и прокашлялся. – Во время поисков крестражей у меня было много времени, чтобы думать. И я думал. В основном о тебе. Пытался предположить, что сейчас у тебя происходит. И еще думал над теми давними словами Гермионы. Сначала несерьезно. А потом, когда думал об этом все больше, тогда… Я старался дышать тише и реже, чтобы не пропустить и слова. Гарри придвинулся еще чуть ближе. - Сейчас я точно уверен, Драко, - тихо проговорил он. – Я не знаю, что меня к этому привело. Что нас к этому привело. Так много думал и все еще не понял. Может быть, у тебя есть мысли? Но мыслей у меня не было. То есть, никаких. А зеленые, пусть и неясные в свете свечей глаза так близко. И то старое, знакомое темное чувство восторга из самых глубин, тех, что едва не загнили. Только теперь без оглушающей ненависти. И Гарри подается вперед, опираясь на руку, что недавно положил на мое бедро, и целует. И… И это все, аут, конец, логичное завершение. Это то, к чему мы, к чему я шел так долго и такой тяжелой дорогой. И сейчас все, что мне остается – это поддаться инстинктам и прижать его крепче к себе и поцеловать сильнее, и чтобы языком к его языку, и телом к телу. Мне не вернуть уже поместье. И вряд ли я когда-то смогу отмыть имя Малфоев. А та мечта о свободе и вовсе была максималистской подростковой утопией. И я потерял все, что только мог потерять, но обретаю много лучшего взамен. Сейчас, срывая с тебя одежду и упиваясь тихими, задушенными стонами наслаждения, позабыв об остатках вина, о грядущем суде, исход которого, правда, мы и без того знаем почти наверняка, сейчас, этой ночью, такой отличной от той майской, сейчас я обретаю тебя, Гарри. Обретаю тебя, мальчик-который-выжил. Мальчик-за-которого-я-боролся. Мальчик-которого-я-полюбил.Кровь моя смеётся долгу вопреки, Дух мой птицей в клетке мечется тревожно: Знали мы, что Юг и Север не свести - Но Излом не знает слов "нельзя" и "можно".