Нет боли в раю

Скуало прикусил кончик карандаша, побарабанил им по лежавшей перед ним стопке бумаг, затем швырнул его на стол и нехотя поднял глаза. Перед ним стояли два претендента на роль варийских курьеров – Альберто Ванцетти и Рудольфо Кавальканти. Красивый, сдержанный, собранный Альберто смахивал на мальчика со знаменитой картины Пинтуриккио и совсем не походил на своего отца, долговязого, нервного и невероятно рассеянного сержанта Антонино Ванцетти из отряда Солнца. Рудольфо, маленький, юркий, с растрёпанными обесцвеченными волосами и слепящей глаза улыбкой напротив был уменьшенной копией своего старшего брата, сержанта Фабрицио Кавальканти из отряда Дождя. Капитан ещё раз взвесил на внутренних весах решение, которое далось ему необыкновенно легко и огласил его с нетерпением ожидавшим подросткам: - Значит, так. Ванцетти остаётся курьером при мне, учится пулей носиться с этажа на этаж, отличать докладную от накладной, не бояться босса и сносить мой невыносимый характер. - Да, капитан, - спокойно ответил Альберто. - А ты, Кавальканти, направляешься прямым ходом в хозподразделение. Луссурия вечно жалуется, что ему людей не хватает. И не надо смотреть на меня щенячьими глазками. Твой братец – мой заместитель по отряду, хватит с меня и одного Кавальканти! С сегодняшнего же дня поступаешь в распоряжение коменданта. - Есть, капитан, - Рудольфо попытался скрыть постигшее его разочарование, но у него не вышло. – А котика можно с собой взять? - Какого ещё котика? – нахмурился мечник. - Вот, – парнишка запустил руку в капюшон толстовки и за шкирку вытащил оттуда полосатого котёнка месяцев трёх от роду с одним-единственным зелёным глазом. – Это Вишка. Супербиа вспомнил диск “From the muddy banks of Wishkah”, лежащий в нижнем ящике его стола. - Фанат Nirvana? - Ага. - Можно. Но если он будет гадить по углам, я скормлю его своей акуле. - Не будет, - уверенно заявил Рудольфо. – Он у меня воспитанный. Места новичкам в переполненной казарме для рядовых не нашлось. Рудольфо (или просто Ру, как он сам себя называл) велели идти на склад и ничего не бояться. Младший Кавальканти заявил, что боится он только умереть без причастия и зашагал в указанном направлении, прижимая котёнка к груди и что-то мурлыча себе под нос. Вишку у него немедленно реквизировал начальник склада Минору Миямото – страстный кошатник, долгие годы видевший котов лишь во время миссий. Жить пушистику приказали на кухне, на маленьком синем коврике в углу, питаться тем же, что и прочие обитатели склада – расходы на кошачий корм варийский бюджет не предусматривал. Деревянную раскладушку для владельца Вишки впихнули в тесное пространство между стеллажом с сухими пайками и стенкой. За стенкой находился закуток, в котором на общем надувном матрасе спали стажёр Франко Сальваторе и уборщик Каэтано Пирелли. Рабочий склада Джанни Кроче принёс Рудольфо подушку, одеяло и постельное бельё с синими штемпелями Варии и предупредил, что соседи у него беспокойные: оба шляются по ночам, постоянно ворочаются с боку на бок, спихивая друг друга с матраса, и тихо стонут во сне. Ру пожал плечами и сказал, что это для него вообще не проблема: в их большой семье всегда кто-то не спал и гулял ночами по коридорам, шлёпая голыми ступнями по линолеуму. Чаще всего этим кем-то был приехавший в отпуск Фабрицио, отвыкший от мирной жизни, мягкой постели и звенящей тишины за окном. Прежде, чем направиться на поиски коменданта Маттео Вилладжио по прозвищу Команданте, который, по слухам, обитал в подвале, и держал в страхе всех, кто без должного уважения относился к казённому имуществу, Рудольфо отогнал котёнка от роскошного, обитого чёрным бархатом гроба, стоявшего во весь рост между плитой и холодильником. Заглянув внутрь, он увидел лишь блестящую атласную начинку. - А где мертвец? - К ночи заявится, - уверенно заявил Кроче. – Он спать в постели не может. - Так он ходячий! А он кто – живой мертвец или мёртвый жилец? - Да так, среднее арифметическое. Голова у него хорошо варит, а душа умерла и как призрак скитается. Жуткий человек. - Сержант Вентура? – догадался Ру. – Я от брата слышал... - Ага. Встретишь его сегодня – передавай, что пирожки с ливером и свежая могилка для него уже готовы. - Непременно передам, - кивнул Кавальканти. – Один пирожок для меня оставите? Вилладжио, невысокого, на редкость нескладного молодого человека с крупными чертами красивого, будто из камня выточенного лица, Рудольфо нашёл в холле первого этажа. Тот молча кивнул ему, не отрываясь от разговора по мобильнику. - ...послушай, ты капризен, как пятнадцатилетняя девица, Занзас. А? Что слышал. Какая, к чёрту, разница, кто моет пол перед твоим кабинетом? Палленберг уже неделю в лазарете и никак не придёт в норму! Нет, он не в состоянии держать швабру. Ась? Сам ты фигнёй страдаешь, пока твои бойцы за тебя вкалывают! Попробуй хоть раз оторвать задницу от кресла и пройтись по замку, увидишь много интересного! Что? Это единственный мусор, которому ты можешь доверить такое важное дело? Чем тебя другие не устраивают? Да ладно, кто осмелится подслушивать у тебя под дверью? А если кто-нибудь и отважится, кроме твоего богатырского храпа ничего не услышит! Э? Перестань реветь, как раненый слон, я с трудом разбираю, что ты говоришь! Окей, сегодня я лично займусь твоим чёртовым полом, это тебя устроит? Что значит, не справлюсь? Да я полгода полы в придорожной забегаловке драил, когда от отца сбежал! Моющие средства по запаху различаю! Башку он мне снесёт. Снесёшь – новая вырастет, хрен ты от меня избавишься! Ладно, покеда, босс, ко мне тут новобранец пришёл. Пора преподать ему урок выживания. Кавальканти обеими руками приладил на место слегка отвисшую челюсть и прошептал: - Вы с боссом что, на брудершафт пили? - Мне было десять, когда я впервые попытался избить этого самовлюблённого огнедышащего дракона. С чего это я должен разговаривать с ним как-то иначе? Маттео улыбнулся, и Рудольфо вспомнил греческую маску комического актёра, висевшую на дверях родительской спальни. В её беззубой гипсовой ухмылке ему всегда мерещилось что-то болезненное. Паркетные полы и зеркала в простенках холлов трёхэтажного здания, построенного в незапамятные времена, были в идеальном состоянии. Мраморные лестницы сверкали чистотой, на коврах и диванах с обивкой из синего бархата – ни единой ворсинки, чехлы на старинных стульях – идеальной белизны. Лишь развешанные по стенам гобелены с изображениями сцен охоты, идиллических пастушков и пастушек в голубых и розовых одеждах пахли вековой пылью. Часовые, грозного вида мужчины в чёрно-бежевой униформе, мирно обсуждали спортивные трансляции и знакомых девушек. Рудольфо слышал от брата, что Вария – это сплошной диссонанс, смешение звериной кровожадности и человечного милосердия, неистового пофигизма, трепетных надежд и не излеченных временем детских страхов. Теперь он прочувствовал это сам: зрением, обонянием, слухом. Погружённый в размышления, Кавальканти не заметил, как они поднялись на третий этаж. Откуда-то повеяло ноябрьским холодом. Ру съёжился, пряча руки в рукавах толстовки. - ПАРКЕ-ЕТ! – от вопля Вилладжио задрожали цветные стёкла в чудом уцелевших после атаки Мильфиоре витражах. Грязная дорожка следов вела по наборному паркету восемнадцатого века к распахнутому окну, у которого стоял рядовой с нашивками отряда Солнца. Он курил, флегматично стряхивая пепел на пол. - Ты чего разорался, недомерок? – спросил он, едва удостоив коменданта взглядом. Траурное лицо Команданте обратилось в каменную маску. Мягкими кошачьими шагами он подкрался к рядовому и спросил: - Ты как со старшими по званию разговариваешь, деревенщина? Секунду спустя нарушитель комендантского спокойствия сполз на пол, держась за солнечное сплетение. - Сержант Вилладжио, он новенький! – взмолился другой рядовой, пытаясь реанимировать товарища. - Незнание законов стаи не освобождает от ответственности, Кастеллано, – мрачно бросил Маттео, доставая из кармана служебную рацию. – Тебя это тоже касается. Высокий, атлетично сложенный боец, который, казалось, мог бы движением пальца вырубить маленького коменданта, испуганно замер у окна с дымящимся окурком в руке. - В курилку, быстро! Из-за вас все занавески пропахли дымом! - Е-есть, - кивнул Кастеллано и деревянным шагом направился прочь, постоянно оглядываясь. Проводив его взглядом, Вилладжио снова взялся за рацию. - Алло, Мишель? Пришли мне своего специалиста по паркету. Нет, я не в ярости. Нет, я никого не убивал. Я спокоен, как мраморное надгробие. Пока. Когда они завернули за угол, Ру еле слышно спросил: - А по-другому никак нельзя? - Моя сестра учила меня разговаривать с каждым человеком на языке, который он понимает, поэтому я изучил множество наречий. В этом доме слишком много тех, кто не понимает языка красоты, но в совершенстве знает язык насилия. - Вы думаете о том, что будет после вашей смерти? Я – да. - Ты – экзистенциалист? - Я даже не знаю, что это такое. - Тогда зачем? - Мне важно знать, какую память я о себе оставлю. Уверен, после вашей смерти многие придут плюнуть на вашу могилу. - Они увлажнят почву для цветов, которые посадят мои друзья. - Да вы шутник. - Как сказал бы мой старинный приятель Каэтано Пирелли, «спешу засмеяться, пока не пришлось заплакать». Начальника прачечной Аллена Нориаки Клевски после долгих поисков удалось обнаружить в его комнате в сержантском крыле. У слегка приоткрытой двери стояла тележка с двумя комплектами чистого постельного белья и ворохом грязного. Клевски мирно спал, с головой накрывшись одеялом. - Опять всю ночь со свитером Бельфегора промучился, - вздохнул Команданте и нерешительно тронул спящего за плечо. - Аллен! Нориаки-кун! ПЛЮШЕЧКА-А! Клевски резко сел в постели, забыв сбросить с себя одеяло. Оно упало, как занавес, и Рудольфо увидел, что он и вправду удивительно напоминает плюшку: чёрные раскосые глаза-изюминки, пухлые губы, сдобные щёки, рыхлое телосложение. - Да не сплю я! Привет, Крошка Ру. - Здрасте. Вот и встретились. - Ага. - У тебя сегодня большая офицерская стирка, верно? – напомнил о себе Вилладжио. – Возьми пацана подручным, заодно подвал ему покажешь. Везде бельё поменял? - Не везде, - Аллен сладко потянулся. – К лейтенанту Леви-а-тану сунулся было, а он ванную принимает. С открытой дверью. И распевает гимн Варии. Так мне от его пения и обнажённой волосатой натуры стало плохо, что я решил прилечь, чтобы немного в себя прийти. А его высКочество Бельфегор третий день из комнаты не вылезает, даже планёрку вчерашнюю прогулял. Лежит на постели и в онлайн-игры балуется. Но ничего, я что-нибудь придумаю. Выбравшись из постели, Клевски надел деревянные сандалии-гэта, оправил цветастую юкату, за две минуты собрал волосы в сложную дамскую причёску с помощью пары изящных заколок и взялся за ручку тележки. - Я покажу тебе кое-что жуткое, малыш. В комнате Леви-а-тана стоял еле уловимый запах чего-то однажды пережитого и потом забытого. Прелые листья, тоска по солнцу? Мокрый песок, тоска по горячему ветру? Пустая раковина моллюска, тоска по ушедшей жизни? - Чем здесь пахнет? – растерянно прошептал Рудольфо. - Известно чем, - пробормотал Аллен, деловито вытряхивая подушку из наволочки. – Одиночеством. Он очень одинок и страдает от этого. А ты думал, что эта образина не способна страдать? Ну-ка, помоги мне снять пододеяльник. Кавальканти помедлил, оглядывая комнату. Душевная пустота Леви свила гнездо среди этих голых стен. Кровать, рассохшийся, полупустой шкаф для одежды, телевизор, стоящий прямо на полу. Над ним обрывок фотографии, прибитый гвоздём: Леви-а-тан за спиной Занзаса. Справа – плечо Скуало, скрытое серебристыми прядями, слева – рука Луссурии с оттопыренным мизинцем. Люди, о существовании которых Леви хотел бы забыть, но не мог: они каждый день мучили его, просто находясь к боссу ближе, чем он сам. - Правда, что Леви способен убить ребёнка, если Занзас прикажет? – спросил Ру, держа пододеяльник за края, пока Клевски вытаскивал из него одеяло. - Угу. - У него что, совсем души нет? - Есть, но... Когда-то она была пуста, как эта комната. Потом пришла любовь к боссу и заполнила её до потолка. Больше ни для чего не осталось места. - Страшно. - Ага. Но если совсем ни во что не веришь – ещё страшнее. Вчера он снова потерял веру в себя, когда Занзас на планёрке запустил в его голову бутылкой. Гляди-ка, какая у него наволочка. Серая, с расплывшимся штемпелем наволочка была влажной насквозь. - С мокрыми волосами спать лёг? – Рудольфо вопросительно взглянул на Аллена. Он всё понял, но не мог поверить в случившееся. - Ревел всю ночь... Мы в хозподразделении знаем всё, хоть нам ничего и не рассказывают. Честно говоря, нас всех давно пора убить. Дверь спальни напротив была распахнута настежь. Бельфегор в униформе и грязных сапогах лежал на кровати, кое-как застеленной полосатым покрывалом, и смотрел телевизор. Или не смотрел: понять, куда направлен его взгляд, таившийся под длинной пушистой чёлкой, было невозможно. По телевизору шла какая-то мелодрама, на телевизоре стояли пустые бутылки из-под спиртного. Сквозь плотно завешенные малиновые шторы с трудом пробивался свет хмурого осеннего дня. В комнате пахло дорогим вином, дорогими духами и одиночеством, ещё более пронзительным, чем у Леви. - Ваше королевское высочество, не могли бы вы встать на минутку? – спросил Клевски таким тоном, будто они с Безумным принцем мирно беседуют о погоде. - Не могу, - безучастно ответил хранитель Урагана. - Согласно инструкции, выданной мне вице-капитаном Луссурией, я должен сменить ваше постельное бельё. - Моё королевское высочество не желает ради этого поднимать с кровати свой августейший зад. Делайте всё, что хотите. - Прям всё? – переспросил Аллен, прищурившись. - Прям всё. - Помоги-ка мне, - начальник прачечной решительно шагнул к кровати. Рудольфо, снедаемый скорее любопытством, чем страхом, пошёл за ним. – Бери с этого конца, я возьму с другого. Ру, совершенно не удивляясь тому, что он делает, взялся за полосатое покрывало слева, Клевски прихватил его справа. Вместе с покрывалом они перетащили принца в белое, заляпанное жирными пятнами кресло, стоявшее у окна. Бельфегор, удобно откинувшись на спинку, снова уставился в телевизор. Аллен развернул скомканную постель, залитую вином (или кровью?), покрытую пятнами от острых соусов и растительного масла. Такой же, как постельное бельё, была вся комната принца: исписанные маркером обои, пыльный ковёр, груды одежды и пустых жестяных банок на полу, открытый гардероб, на одной из полок которого, свернувшись калачиком, дремал питомец Бельфегора – хорёк Минк. Под ногами хрустели чипсы и фантики от конфет. - Его высочество запрещает убираться у него в комнате, - пояснил Клевски, запихивая в большой вакуумный пакет с красной меткой пододеяльник принца. - Моя гениальность желает творить в хаосе! – провозгласил Бельфегор и поправил съехавшую на нос диадему. - Хаос – это тоже разновидность порядка, разве нет? – предположил Рудольфо, надевая на подушку чистую наволочку. - Нет, это слепок правящего моей душой безумия, ши-ши-ши! – прошипел принц и швырнул в телевизор розовым мохнатым тапком. Тот сам собой переключился на детский телеканал. Мягкие игрушки в кадре пели песенку о вечной дружбе. Бельфегор согнулся пополам в кресле и утробно зашишикал. Из-под растрёпанной чёлки потекли слёзы. - Валим, - прошептал Аллен, толкая тележку к выходу, - Он пьян. Ру устремился за ним и машинально захлопнул дверь. С другой стороны об нее стукнулся брошенный принцем тапок. - Мне показалось, вы его не боитесь, - спросил он у Клевски, едва поспевая за начальником прачечной и его скрипящей тележкой. – Показалось? - Я знаю тринадцать способов вырубить его голыми руками, если он взбесится. Аркобалено Фон был прекрасным учителем. Просто связываться с начальством не хочется. Я докладные писать никогда не умел. - И что вы с такой прекрасной подготовкой делаете в прачечной? – полюбопытствовал мальчик. - Это наказание. - Наказание? - Я ослушался командира. Не дал ему пожертвовать собой, чтобы дать нам возможность уйти. - И кто это был? - Сержант Миямото. Он тогда командовал вторым отделением отряда Дождя. - И из-за такой ерунды он упрятал вас в тёплое местечко, лишив возможности мотаться по всему свету, выслеживая жертву? Да он сади-ист... - Ты точно брат Кавальканти? Не Палленберга, нет? Такая же язва, как он, – Аллен пропустил мальчика в грузовой лифт, втолкнул в него тележку, затем зашёл сам. – Кнопку «-1» нажми. - Для меня было бы большой честью иметь такого брата, как Стивен Палленберг. – серьёзно ответил Рудольфо. – Н-но... - Ясно. Поможешь мне рассортировать бельё – сходи навести Стивена в лазарете. Уверен, Команданте будет не против. Только сначала наведайся к Пекарю за круассанами. Это ритуал, который нарушать нельзя. - Куда сваливать пододеяльники? – спросил Ру, оглядывая ряд гудящих стиральных машин. В прачечной было безлюдно. Клевски в задумчивости стоял перед шкафчиком с бытовой химией, выбирая пятновыводители. - Туда, - показал он в угол, где стоял большой белый ящик с открытой крышкой. Рудольфо подошёл к нему, заглянул внутрь и удивлённо присвистнул. На ворохе грязного белья спал красивый смуглый юноша в сержантской униформе с нашивками отряда Дождя. Аллен, не оглядываясь, спросил: - Он там? - Д-да, - ответил Ру, не совсем уверенный, кого именно Клевски имеет в виду. - Ма-а-а-акс..., - начальник прачечной глубоко вздохнул и его накладные, тщательно подкрученные ресницы затрепетали, как крылья бабочки. - Кто это? – спросил Рудольфо. - Джеймс Максвелл Вентура, сержант второго отделения отряда Дождя. - А почему он в ящике? - С тех пор, как его мачеха плеснула на него, спящего, кипятком, Макс не может уснуть в кровати. Поэтому он спит в ящике для белья, в шкафах в сержантском крыле... - Это его гроб стоит на складе? – вспомнил Ру. - Его. - Мне сказали, что его душа умерла. Клевски подошёл к ящику и встал рядом с мальчиком. Веки сержанта подрагивали, губы шептали что-то бессвязное. - Да, от его души мало что осталось. - И давно он так мучается? - Лет десять. - А вы откуда знаете? - С тех пор как моя семья переехала в Нью-Йорк из Лос-Анджелеса. Учились в одном классе, живём в одной комнате, я с его сестрой встречаюсь. В полицейские участки ему передачи носил, в психиатрические клиники, потом сюда пристроил. Кто-то должен за ним присматривать, иначе он потеряется в жизни, как в тёмном лесу. - Как же он подразделением командует? – удивился Ру. - Магия, - развёл руками Клевски. – Официальный диагноз - биполярное расстройство. На миссиях он весь такой собранный и целеустремлённый, а на гражданке бродит по замку в пижаме и коллекционирует сковородки. Все попытки доктора Николетти провести диагностику оказались безрезультатными. Он просто прятался от него в шкафу. - Разве можно так жить? – Рудольфо приложил ладони к вискам и покачал головой. Происходящее с этим человеком не укладывалось в его не по-детски рациональном уме. - А он и не живет. Он думает, что он спит и во сне взрывает людей в их машинах, играет в монополию с твоим братом и поглощает сдобу Пекаря, бродя по складу и натыкаясь на стеллажи. Что ему снится, когда он и в самом деле спит, я даже представить боюсь. Ру растегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он снова вспомнил гроб, обитый чёрным бархатом, и ему показалось, что он сейчас задохнётся. - Ну... я пойду? – неуверенно спросил он. – Я вам больше не нужен? - Ты сделал всё, что мог, - Клевски произнёс это таким тоном, будто речь шла о славной, но проигранной битве. Кухня и пекарня располагались в дальних закоулках первого этажа, между лифтом, по которому деликатесы для старших офицеров поднимали наверх и солдатской столовкой, куда простые, но сытные блюда подавали через окно. Рудольфо неуверенно шагал по узкому коридору, заполненному запахами, от которых отчаянно сосало под ложечкой. Внезапно распахнувшаяся дверь едва не разбила ему нос. - Вы меня до инсульта доведёте, сукины дети, зачатые монстрами! – вопил кто-то истошным басом. – Средняя прожарка – это средняя прожарка, а не вялая корочка на куске мяса, плавающем в собственной крови! Босс мне чуть шею не свернул, когда увидел! Какого ежа я тут каждый день надрываюсь, пытаясь втолковать вам элементарные правила приготовления съедобной пищи? Вы хотите, чтобы я прирезал вас к чёртовой матери, расчленил ваши жалкие тела и подал к столу? Я это сделаю, гады ползучие, сегодня же ночью! Да вы у меня уже в спинном мозге гнёзда свили, змеи перепончатые! Чтоб вы сдохли в мучениях, и ваша родня это видела! Ненавижу! Вон отсюда, дайте мне побыть одному! Толпа молодых и не очень людей, одетых в поварскую униформу, опрометью бросилась вниз по коридору. Слышно было, как кто-то выпрыгивает в окно. Ру прижался к стене, чтобы его не сбили. Дверь оглушительно захлопнулась, в дверном замке дважды повернули ключ. Зазвенела разбитая посуда – на пол грохнулось что-то размером не меньше супницы. Мальчик замер на месте, прислушиваясь. - Когда я спросил своего сержанта: «Наш шеф-повар что, сумасшедший?», он ответил мне: «Нет, он итальянец!» - произнёс кто-то у него над ухом. Ру вздрогнул и обернулся. Незнакомец смахивал на поэта: белая рубашка с мятым воротом, растянутый бежевый джемпер, взлохмаченные чёрные волосы, очки в толстой чёрной оправе, пухлый блокнот в руках. - Ты братишка Кавальканти, верно? Видел тебя на фотках в его мобильнике. - Да, я Рудольфо Кавальканти, а вы? - Шеймус О`Райли, санитар морга. - Кажется, я о вас что-то слышал... - Разумеется, что-то и не более того. Я не хожу с твоим братом на миссии, не смотрю с ним ужастики, не отплясываю с ним на корпоративах, не подменяю его во время паломничеств, не имею чести пробовать его стряпню и вообще, не пользуюсь его излишним вниманием. - Но он вас почему-то интересует, верно? – Ру испытующе уставился на Шеймуса из-под белокурой чёлки. - Меня интересуют все, - ответил Шеймус. – Я пишу книгу своей жизни, - он указал на блокнот, - возможно, она даже найдёт издателя. Но твой братишка – он особенный. Прелестное создание, но что за ад творится в его душе? Я бьюсь над этой загадкой с тех пор, как его увидел. - Вы прям как наша мама, - мрачно ответил Рудольфо. – Она каждый день молится, чтобы Фабрицио не сошёл с ума. Только зря вы за него беспокоитесь, он парень крепкий. Лучше укажите дорогу к вашему пекарю, мне позарез надо его повидать. - К Ланселоту Ватанабэ? Будь добр, говоря о нём, произноси слово «пекарь» так, будто пишешь его с большой буквы. - Он настолько хорош? Шеймус зажмурился. - От него сияние исходит. Тёплый свет лился на отполированный паркет из-за приоткрытой двери пекарни. Рудольфо отворил её, надеясь увидеть ангела. Тесная, раскалённая добела комнатка была заставлена подносами с булочками, вафлями, круассанами всех сортов и размеров. В печке томился свежий хлеб. Пекарь обернулся, услышав шум шагов. У него было нежное девичье лицо с высокими скулами и раскосыми глазами, длинные чёрные волосы и застенчивая улыбка. - Вы – Ланселот? – прошептал Ру. - Я – Ланселот, не рыцарь, но пекарь. С кем имею честь? - Рудольфо Кавальканти, курьер, - парнишка вежливо поклонился новому знакомому. - Рад встрече, - Ватанабэ ответил поклоном на поклон. – Вас кто-то прислал за выпечкой? - Да, я... – мальчик замялся. – Я хочу навестить Стивена Палленберга в лазарете. Аллен Клевски сказал, что перед этим я обязательно должен зайти к вам за круассанами с малиной. - Всё правильно, - пекарь выдвинул ящик стола и достал оттуда большой бумажный пакет, - Кроме моих круассанов он почему-то почти ничего не ест. Взяв металлические щипцы, он начал складывать выпечку в пакет. Рудольфо озирался по сторонам. Такого изобилия он не видел ни в одной пекарне. - Вы один всё это сделали? - Нет, у меня есть воображаемый брат-близнец, который всё делает за меня, - Ланселот снова улыбнулся – то ли собственной шутке, то ли собственным тайным мыслям. - Зачем столько? Я думал, варийцы предпочитают мясо… - Потому что у нас всегда время пить чай. - Бойцы едят сдобу и добреют? - прищурился Ру. - Не все. Некоторых уже не переделаешь. - Вы про сержанта Мюллера? Я слышал, у него было трудное детство. - Таких идейных, как Мюллер, здесь единицы. Большинство творят гадости просто от скуки или внутренней пустоты. Окно внезапно открылось, впустив в душную пекарню струю холодного воздуха. Взъерошенный боец, подтянувшись на руках, заглянул в проём. - Слышь, поварёнок! Дай пожрать чего-нибудь, а то я из-за внеплановой тренировки завтрак пропустил! «Новенький», - машинально подумал Рудольфо. - Если вы немедленно извинитесь за вашу грубость, я сделаю вид, что ничего не слышал, - тихо, но жёстко ответил Ланселот. - С хрена ли? – удивился рядовой. - Спрашивать у меня, с хрена ли я, - прерогатива капитана Скуало, - прошептал пекарь и, взяв со стола скалку, наотмашь ударил обидчика по рукам. Тот, охнув, свалился в заросли жасмина под окном, проклиная всех предков Ватанабэ вплоть до семнадцатого колена. - Хлеб – подобие Тела Христова, не оскорбляй его своей грязной руганью! – прокричал пекарь, высунувшись в окно, прежде чем захлопнуть его. Ру уставился на Ланселота во все глаза. - Вам часто говорят, что вы – ненормальный? - Почти каждый день. - И вы бьете их скалкой? - Нет, благодарю за честность. Старший медбрат варийского лазарета Данте Вероккьо сидел у старинного дубового стола в коридоре больничного корпуса, накинув зимний сержантский китель поверх форменного балахона и вытянув ноги в тёплых «гриндерсах» поперёк прохода. Его всклокоченные белокурые лохмы в тусклом свете настольной лампы напоминали солнечные протуберанцы. Данте был настолько худ и бледен, что казалось: свет проходит сквозь него, не отбрасывая тени. - Добрый день, синьор Вероккьо, - вежливо поздоровался Рудольфо. – Давно хотел вас спросить: вы почему парикмахерскую стороной обходите? С капитана Скуало пример берёте? Тоже клятву дали? - Ага. Клятву Флоренс Найтингейл, - Данте развернулся на офисном стуле и сонно поглядел на мальчика. – Здравствуй, Ру. Зачем пожаловал? - Я к сержанту Палленбергу. Как он себя чувствует? - Сержант Палленберг находится в состоянии хронической депрессии и обладает ярко выраженными суицидальными наклонностями, но продолжает плыть по морю жизни, держась за никому не видимую соломинку. Круассаны принёс? - Принёс. Это пропуск в преисподнюю его духа? - Нет, гуманитарная помощь для его истерзанного тела. Палата номер семнадцать. Не забудь постучать. Палленберг не отозвался на стук. Осторожно приоткрыв дверь, Ру увидел странную картину: на койке у стены, прикрытый серым казённым одеялом, мирно дремал капитан Супербиа Скуало. Его усталое лицо было ярко озарено холодным светом раннего ноябрьского заката. Солнечные лучи преображали грозный лик легендарного убийцы, придавая ему мученические черты. Стивен стоял у окна, закутавшись в пёстрый кардиган, съёжившись от безжалостно продувающего комнату сквозняка, и еле слышно напевал: - Пекарь, пекарь, Испеки пирог, Сотвори мой день, Собери меня из осколков. Хотел бы я знать, Что принесёт мне день, Что за начинка В твоём пироге сегодня? - Малина, - громко прошептал Рудольфо и с опаской покосился на капитана. - Неплохо для вторника, - ответил сержант. - Ты в себе или вне себя? – мальчик просунул в дверной проём голову и пакет с выпечкой. – Может, мне попозже зайти? - Заходи. Самое худшее, что может случиться – я засну, не сходя с места. - Я будто в замке Спящей красавицы, – пробормотал Ру, протискиваясь в палату. – Все дремлют и лишь изредка встают, чтобы не покрыться паутиной. - Иногда бессмертные умирают, чтобы отдохнуть от ежедневных забот или от самих себя, - Палленберг кивнул на мечника. – Как думаешь, откуда он здесь? - Это последнее место, где его будут искать? - В точечку. - И что он будет делать, когда проснётся? - Страдать. Как обычно. - Ты безжалостен. - Пелена его кровавого величия спала с моих глаз, когда я увидел, как он заваривает кофе дрожащей от усталости рукой. Одной гордостью не проживёшь. - Кто бы говорил! Тут кое-кто шепнул мне на ушко, что у тебя депрессия и суицидальные наклонности. - Суицидники ложатся на рельсы, чтобы поезд жизни превратил их в кровавое месиво. Им всё равно, что у них на ужин, - Стивен протянул руку, - А я живой. Я есть хочу. - Целый день только и слышу, что о великом Пекаре и пресвятых круассанах, - Рудольфо протянул Палленбергу пакет и уселся на стул, стоявший посреди комнаты. – Почему это для тебя так важно? - Я атеист, но круассаны Пекаря и овощные супчики твоего брата для меня как плоть и кровь Христова. – сержант с наслаждением вдохнул запах свежей выпечки. – Человек одинок без Бога. Моя религия – тепло человеческих рук. Я слишком долго был один. Ру с опаской заглянул в глаза Стивена. Вечно сбивающие с толку лукавые искорки не плясали в них, его взор был чист и ясен. Рудольфо почувствовал, что ему подкинули фрагмент паззла, который долгое время не складывался в его голове. - Похоже, вы все тут – прихожане одного храма, - парнишка опустил глаза и уставился на мыски своих кроссовок. – Кстати, о моём брате. Один человек спросил меня, что за ад творится в его душе. - Бред. Фабрицио, единственный из всех, думает, что он в раю. Ты, как истинный христианин, должен помнить… -… нет боли в раю, - закончил фразу Рудольфо. - Верно. - «Когда потеряешь рассудок, освободишь свою жизнь…», - простонал во сне капитан и повернулся на другой бок. Во дворе Рудольфо окликнули. - Эй, ты! Не младший брат Кавальканти случаем, а? Ру обернулся и увидел троих рядовых с нашивками отряда Урагана, которые не спеша направлялись в его сторону. - Случаем да, а что? - Вчера он избил нашего сержанта, - ответил рослый детина с красной татуировкой на бритом черепе. - Если сержанта Бреннана или сержанта Фасмера, так я тут ни при чём. А если сержанта Мюллера, то так ему и надо. - Ты… на моего сержанта наехал… ты на меня наехал! – зарычал бритый. – Иди сюда, смахнёмся! - Может, вы подождёте, пока я вырасту и надеру вам задницы, а? – Рудольфо сделал несколько шагов назад. - ПРИГНИСЬ! Оглушённый воплем, мальчик рухнул на землю и в ту же минуту над его головой пролетел горный велосипед. Врезавшись в рядовых, он раскидал их, как кегли. - СТРА-А-АЙК! Со второго раза Ру узнал этот голос. Его сосед по складу, стажёр Франко Сальваторе. Не дав Рудольфо опомниться, он схватил его за руку и поволок в сторону чёрного хода. Ру оглянулся и увидел: его преследователи стоят, вытянувшись по струнке, а над их головами разносятся жуткие громоподобные звуки. Это оглушительно хохотал Занзас, сидевший у окна своего кабинета. У чёрного хода стояли Ланселот Ватанабэ со скалкой в руках и Шеймус О` Райли с засученными рукавами, готовый к драке. «Я приживусь здесь, - подумал Ру, с волной ледяного ветра влетая в прогретую кухню, - Я обязательно здесь приживусь!» - … знаешь, все они неплохие ребята, все до единого, - Минору Миямото затянулся сигаретой и сложил руки на коленях, уставившись куда-то в угол. – Но вот кот, который у меня был, он меня по-настоящему понимал… Вишка закрыл свой единственный глаз и аккуратно, наощупь, потёрся мордочкой о протянутую ему ладонь. Бездна одиночества раскрылась перед ним, и он боялся в неё смотреть.