Песнь китовых рун

      Я опомнился не сразу. Не помню, сколько я простоял, застыв на месте, судорожно сжимая меченый кулак и напряженно уставившись в Бездну, насмешливо подмигивающую мне проплывающими фонариками. Но когда я моргнул и смог разжать руку, в голове словно долбанули в набат. Откуда-то изнутри прошептало «Первый дар» — и я внезапно понял, что нужно делать, чтобы растворяться в вихре сверкающих частиц, перенося свое тело в другое место. Интересно. Вот как работает открытие первой способности в реальности. Ну да, это же не игра, тут не бывает любезных всплывающих окон с подсказками и инструкциями…       Я подошел к краю островка и нашел взглядом ближайший обломок, на котором должно было хватить места для меня. Зафиксировавшись глазами на месте, куда хотел прыгнуть, я сжал кулак и мысленно потянулся к дремавшей в метке силе. Метка засияла золотым светом, отозвавшись легкой болью в кисти, и сила заструилась по всему моему телу, зашептала тысячью голосов в ушах. Я ощущал ее, как неотделимую часть своего тела, вместе с кровью она текла по моим венам, приятно холодя изнутри. И когда я пожелал перенестись на выбранный островок, она с радостью повиновалась. Охватила меня, впитала, растворила в себе, перенесла, как на крыльях, чтобы выпустить уже на месте, вновь материализуя. Я едва удержался на ногах — чувства после переноса были очень необычными. Когда «прыгал», все вокруг на миг размылось, мигнуло — и вот уже я на месте. Декорации сменились так быстро, что я не успел осознать этого и мой мозг находился в дикой панике. Постарался успокоиться и окинул взглядом художественно устроенную для меня дорожку из зависших в пустоте каменных островков и обломков стен. Путь мне предстоял долгий, и нужно было привыкать к переносу — вряд ли в городе так уж много будет мест, где я смогу просто играть в скалолаза и не пользоваться дарами Чужого. Я вздохнул и приготовился «прыгнуть» еще раз.       …где-то к одиннадцатому «прыжку» я сумел привыкнуть — и к легкому, чуть болезненному жжению метки во время использования дара, и к мимолетной дезориентации после переноса, и к эпилептически быстрой смене картинки перед глазами. Пока привыкал да тренировался, умудрился ни разу не сверзиться (чем был горд до поросячьего визга), хотя порой плоховато рассчитывал расстояние и с непривычки пару раз переносился в опасной близости от края пропасти. За эти «прыжки» успел добраться до полуразрушенного китобойного судна, и теперь вдохновенно его изучал. Бездна бережно сохранила остов некогда могучей машины, и я мог любоваться оставленными в каютах брошенными вещами матросов и в беспорядке сваленными на палубе гарпунами. В капитанской рубке даже обнаружился бортовой журнал, — а может, дневник самого капитана, кто знает, — но морская вода попортила страницы, и разобрать текст было почти нереально. Уцелели только строчки на последней странице. «…Он идет, и ничто не может остановить Его. Мы погибли!» — гласили они. Я хмыкнул, отгоняя мысли о ктулхуподобных монстрах. Хотя кто знает, кто еще, помимо китов, у Чужого в любимчиках.       Исследовав судно, я добрался до самой нижней палубы, спустился в трюм и обнаружил там аккуратную пробоину в днище корабля. Убедившись, что под пробоиной маячит островок, я спрыгнул в дыру и мягко приземлился в непонятно откуда в Бездне возникший куст. Недовольно отряхнувшись от листьев, я продолжил двигаться, держа путь к маячившим впереди осколкам настоящего, любезно предоставленных мне Чужим.       Пришлось остановиться на ближайшем островке и перевести дух — в отличие от игры, здесь у меня не было полосок маны и здоровья, так что недостаток сил я прочувствовал на своей шкуре. Приятный холодок силы в венах сменился зудящей гулкой пустотой внутри. Я помнил, что в игре мизерное количество маны, необходимой для переноса или темного зрения, можно было восстановить простой передышкой, так что устало привалился к куску стены и полной грудью вдохнул соленый воздух Бездны, пахнущий морем. Спустя, по моим прикидкам, минуты три я почувствовал, как сила внутри снова легко холодит тело, но уже не так ощутимо, как раньше, с полным резервом. Я вздохнул и тщательно вымерил глазами расстояние, с которого смогу «прыгнуть» дальше. Теперь у меня была всего одна попытка.       Успешно приземлился на первую застывшую во времени сцену-декорацию. Кусок кабинета лорда-регента, заключил я, глядя на обширную карту на столе, рядом с которым замер недовольный лысый мужичок в вычурном мундире. «Один из главных моих врагов — трус, убийца и подлая душа, лорд-регент Хайрем Берроуз» — насмешливо заключил я, обходя старикашку по широкой дуге.       Следующая сцена была построена из обломков тротуара и кирпичных стен, увитых колючей проволокой поверху. В вязком безвременье застыли два толлбоя: один угрожающе воздел металлическую лапу, собираясь опустить ее прямо на спины несчастным беглецам в бедной одежде, второй уже спустил тетиву своего чудовищного лука — сияющие голубой ворванью разрывные болты застыли в воздухе, неумолимо нацеленные на еще живых людей. Я с сожалением вгляделся в искаженные ужасом и отчаянием грязные лица обреченных и невольно задался вопросом: это уже произошло? только происходит? В любом случае, несчастных уже не спасти, это не в моей власти. Я никогда не считал себя альтруистом или героем, но теперь отчего-то внутри жгло и тянуло неприятно. Что это, чувство вины? Снова наследие растворившегося в Бездне лорда-защитника? Я мог понять вину Корво (очень странно так называть его, я ведь сам теперь ношу это имя), которую он чувствовал перед Эмили, и перед самой императрицей. И, думаю, сколько бы раз ему не сказали, что он не виноват, что он ничего бы не смог предпринять в тот момент, когда предатели объединили свои силы с нанятыми убийцами под предводительством Дауда…       Корво бы не послушал. Он продолжил бы винить себя, упоенно, захлебываясь в своем горе. Потерять любимого человека… это больно, и эту боль не унять. И я не могу упрекнуть ныне почившего лорда Аттано в том, что он не справился с этим. Он просто хотел избавления. Теперь на его месте я, занимаю его тело, пользуюсь его навыками, унаследовав все его родственные, дружественные и враждебные связи. И приняв на себя его обязательства. Будь Корво жив, он бы захотел защитить Эмили. Для меня эта девочка — никто, но если я смогу спасти эту жизнь… я приложу все усилия. Вполне подходящая цель.       «И отличное развлечение Чужому» — хмыкнул я. Действительно, предыдущий лорд-защитник мог бы заинтересовать левиафана, избегая убийств во имя метафорического долга перед императрицей и их общей дочерью… а я буду делать то же самое, только потому, что не вижу иных путей, и это единственная подходящая цель для моей новой жизни. Забавно. Я мотнул головой, выбрасывая мысли из головы, и двинулся дальше, проходя прямо под металлическими ногами боевой «цапли», мимо вцепившихся друг в друга в едином порыве избежать неизбежного обреченных бедняков. «Это не твоя война» — твердил я себе, проходя мимо раскрытых в безмолвном крике ртов, наполненных слезами глаз и судорожно сжатых пальцев. «Этого не изменить» — повторял я снова и снова, изо всех сил игнорируя жжение внутри. Дойдя до края печальной сцены, я обернулся, окидывая взглядом эту горькую картину. Опьяненных кровью и силой стражников в металлических смертоносных костюмах. Их умирающих, беззащитных, страдающих жертв. В игре можно было пропустить все увиденное сквозь сито восприятия «это же просто игра, нпс, этого нет и не было». А кто сказал, что такое невозможно?       Здесь это было реальностью. Пропахшей кровью и отчаянием. «Я изменю это, если доберусь до верхушки. Они корень всех зол» — сказал я себе. Если все получится, я стану лордом-защитником при маленькой императрице, ее тенью и учителем. «И я позабочусь, чтобы полетели головы кровожадных ублюдков!» — оскалился я, сила бушевала в крови, чувствуя настроение носителя. «Непростительно. Непростительно!» Я резко отвернулся и сжал кулак, цепляясь глазами за ближайший островок, ведущий меня к моей цели.       Реальность следовала игре, и следующая сцена была посвящена удерживаемой близнецами Пендлтон Эмили. Я с любопытством вгляделся в лицо девочки — если верить игре, дочери Корво, моей дочери, которую я видел вживую первый раз в жизни. Пусть неплохая, но все же топорная графика игры не могла передать всех нюансов внешности. Уродливые лица в ней были уродливы до гротескности, попытки показать красоту персонажа в большинстве случаев заканчивались тем, что лицо было чуть менее страшным, чем остальные. По настоящему симпатичными, или хотя бы не уродливыми были только Чужой, сам Корво, и, возможно, Дауд. Да, пусть у мужика вся морда шрамом распахана, но шрамы украшают мужчину — а у Дауда еще и придают некий шарм.       Эмили была очень миловидной. Аккуратное каре смоляных волос, чуть завивавшихся на кончиках, было перехвачено сверху миленькой розовой ленточкой, завязанной в красивый бантик. Темно-карие, почти черные глаза, окаймленные пушистыми ресницами, были в страхе распахнуты. Маленький носик и еще не лишенные детской пухлости щечки привели меня в дикое умиление, пока я не перестал разглядывать свою новообретенную дочурку и не обратил внимание на гримаску боли на ее лице. Я перевел взгляд на держащего ее Пендлтона и стиснул зубы так, что услышал их скрежет. Этот ублюдок сжимал руку девочки так сильно, что точно оставил ей синяк. Одинаково мерзкие рожи близнецов были искажены в злобных гримасах, рты распахнуты в крике. О чем они так яростно спорили — мне было безразлично. Значение имели только боль и страх в лице маленькой девочки, которую они волокли за руку в бордель «Золотая Кошка», чтобы запереть ее в одной из личных комнат для куртизанок. Я был уверен, что с Эмили все будет в порядке. Ночным бабочкам нет нужды как-то обижать девочку, как и тем, кто ее туда отправил — Эмили была гарантом власти, этаким скипетром и державой вместе. Не стань ее — и началась бы смута, настоящая война среди аристократии. И вместо того, чтобы тихо и скрытно убирать своих противников путем подстав, пакостей и наемных убийц, аристократы начнут воевать открыто, вцепляясь друг другу в глотки. Мне бы даже был по душе такой исход, но что тогда станет с простыми людьми? Империя, и без того измученная чумой, расползется, как старое одеяло. Вот и приходится расхлебывать кашу, заваренную умом обделенными личностями.       Со вздохом покинул третью сцену, «прыгая» с одного куска стены на другой, пока, наконец, не приблизился к цели. Кусок здания с величавыми колоннами, выгрызенный Бездной для своих целей, вмиг наполнился знакомым черным дымом, и Чужой возник из пустоты, как Чеширский кот — начиная с усмешки. — Что ж, мой дорогой Корво, вижу, ты освоился с моим подарком. Позволь дать совет… — левиафан чуть наклонился вперед, будто актер на сцене театра, — Ищи. Мои последователи вырезают руны и амулеты из китовых костей, а Бездна напитывает их силой. Каждая из этих вещиц откроет тебе пути к новым граням моего дара. А чтобы тебе легче было находить эти предметы… В бледных тонких пальцах Чужого возникло сердце. Нет. Сердце. Сухое на вид, испещренное стежками, будто искусственное, оно мерцало шестеренками в стеклянном окошке. — Это сердце живого существа — я своими руками придал ему форму. Сердце поможет тебе находить амулеты и руны, а также может рассказать сокровенные тайны мест и людей, тайные желания их душ… — божество сверкнуло черными глазами, протягивая мне сердце, — Удачи. И Чужой привычно рассыпался клубами дыма.       Я вновь остался один в Бездне, на куске камня, болтающемся в пустоте и обдуваемом ее солеными пронзительными ветрами, с человеческим сердцем в руке. Сердцем, начиненным металлом, стеклом и силой Чужого. Я потерянно взвесил орган в ладони. Оно весило немного, но было тяжелее, чем я себе представлял. И больше.       Довольно странный опыт — держать в руке чье-то сердце. Особенно если это сердце еще и носит в себе часть души своего владельца, если верить словам Чужого о секретах. Я вздохнул. Мне в любом случае необходимо было научиться находить руны и амулеты — они могли здорово облегчить мне жизнь в качестве — убийцы? шпиона? — да хоть кого!       Я поднял Сердце чуть повыше, для себя решив думать о нем исключительно как о компасе. Едва сдержал порыв швырнуть артефакт в Бездну, когда в один момент Сердце полыхнуло золотым светом в окошке и гулко стукнуло, сокращаясь в моей ладони. Пару минут пришлось отвести, чтобы унять свое собственное сердце и заставить себя привыкнуть к биению в ладони.       Спустя где-то десяток «прыжков» держать Сердце стало сложнее — я был близок к цели, и мертвый орган в моей ладони просто бесновался, заходясь бешеным стуком. Пришлось сунуть артефакт за пазуху, чтобы не уронить его ненароком.       Я почувствовал себя победителем, когда спрыгнул на искомый островок с алтарем. На треноге из металлических обломков, обрамленной эффектно развевающейся в пустоте фиолетовой тканью, белела руна, источающая черный дымок. Когда я подошел поближе, то услышал ее пение. Опять же, звуки в игре не могли передать настоящую песнь руны, то действие, которое она оказывала. Отполированный до блеска кусок китовой кости, заключенный в рамку из металлических «когтей», издавал чарующий звук, состоящий из симфонии шелеста, шепота на неизвестных языках, скрежета и шороха. В целом такую какофонию нельзя было назвать услаждающей слух, но руна источала не столько звуки, сколько чистую, концентрированную силу Бездны. Слушая эту песню, я словно наяву видел огромных левиафанов, рассекающих своими массивными телами морские глубины, слышал голоса давно умерших и даже еще не родившихся — и каждый хотел поведать мне свою историю. Руна нашептывала о том, о чем я и сам давно знал, и обещала поведать секреты, о которых я и не догадывался.       Я встряхнул головой. Неудивительно, что обычные люди сходят с ума, слушая песню рун. Бездна говорит через эти кости, и не всякий разум может выдержать напор ее силы. Я протянул руку и взял руну с алтаря. Она была гладкой, отполированной до блеска, теплой, будто нагретой солнцем, и приятно ложилась в ладонь. Она чуть подрагивала в моих пальцах, издавая вибрации, являющиеся частью ее песни. Я чувствовал, как сила, заключенная в ней, шепчет мне и желает слияния с моей собственной силой, дарованной мне Чужим. Для этой благословленной Бездной кости я тоже был чем-то вроде руны, напитанный схожей силой. Я убрал руну в карман за пазухой. Чужой не заставил себя долго ждать и появился над алтарем, эффектно вынырнув из облака черного дыма. — Как теперь повернется история? Я буду с интересом следить за твоими действиями, Корво. Бог развел руки, изображая шутливый полупоклон, и у меня перед глазами все поплыло. Я просыпался.       Пробуждение было одним из худших опытов в моей новой жизни. Стоило мне вынырнуть из сна и попробовать сесть на постели, как мое чувство ориентации в пространстве меня подвело — голова закружилась, и я свалился с кровати, словно мешок с костями. Еще одна попытка приподняться — и меня накрыла волна тошноты. Сильно мутило, голову простреливало болью такой силы, что я едва удержал вскрик за стиснутыми зубами. Я с огромным трудом сумел подняться на ноги, и, пошатываясь, добрести до раковины, после чего меня стошнило. И сразу наступило долгожданное облегчение. «Проблевался и полегчало — так, что ли?» — вздохнул я, блаженствуя от ощущения уходящей боли.       Когда голова совсем прошла, я с удивлением отметил, что начинаю вспоминать прошлую жизнь… но не свою, а лорда-защитника. Его любовь к справедливой, но нежной императрице Джессамине, их маленькой дочурке Эмили… его отчаяние — чума охватила Дануолл, подобно огню, охватывающему солому. И пока Корво искал помощь в соседних регионах, люди умирали, и осознание этого заставляло сердце лорда-защитника болезненно сжиматься. Лорд Аттано был очень сопереживающим человеком. Он делил любовь к народу Дануолла с императрицей. А когда ее не стало, то и он погас, словно свеча, задутая порывом холодного ветра. Я вздохнул и сжал кулак, глядя на метку, чернильным пятном выделяющуюся на фоне моей смуглой кожи. Впереди меня ждет немало испытаний.