beautiful

Все в Глэйде считают, что рисование — пустая трата времени, а карандаши были присланы создателями лишь для того, чтобы чертить карты, с помощью которых бегуны каждый день исследуют лабиринт и запечатлевают изменения. Наверное, поэтому Томас аккуратно выводит четкие линии на бумаге ночью, дабы избежать лишних глаз. У Томаса и так не лучшая репутация, и он не сидит в сконструированной самими глэйдерами тюрьме только из-за того, что считается одним из лучших и амбициозных бегунов. А, ну еще из-за Ньюта, да. Именно по той причине о странном увлечении Томаса знает только Чак, которому тот смог доверить свою маленькую тайну; Чак не выдаст, Чак и без того все прекрасно понимает. Томас израсходовал так много бумаги и карандашей, что два дня назад Минхо спросил, куда деваются эти вещи. Благо, день ото дня создатели присылают их, это единственное, за что Томас благодарен этим людям. Свои изображения Томас складывает в отдельном углу их палатки в лагере среди всякого ненужного барахла, чтобы никто не нашел. Это место ему показал Чак, убедив в том, что сюда точно никто не полезет и не увидит «шедевры» одного из бегунов. Нет, на самом деле, рисунки, Томас считает, довольно неплохи. Он, конечно, не может судить, но иногда в его памяти всплывают картины, которые ему удалось увидеть в той жизни до Лабиринта, и, хоть Томасу далеко до великого художника, он не комплексует по поводу того, умеет он или не умеет рисовать. В конце концов, это кроме Чака никто и не видел (и вряд ли увидит), а мальчику нравится, он говорит, что у Томаса талант. Томас часто не высыпается и даже иногда занимается рисованием всю ночь, когда, как говорится, вдохновение резко приходит. Хотя, если начистоту, его у Томаса всегда выше крыши, и дело в том, что источник вдохновения этого всегда рядом находится. Как улыбнется, у Томаса прямо-таки руки чешутся карандаш взять, и он до ночи как на иголках ходит. Как руку на плечо положит, у Томаса аж колени подгибаться начнут. Как смущенно взгляд отведет, когда глэйдеры начнут на всякие «пикантные» темы болтать, так Томас еле сдерживается, чтобы не зажать где-то между стен лабиринта. Да, речь идет о Ньюте. О ком еще? Томас как только увидел его, то сразу приметил, что парень красивый, изящный такой, светлый. Томас впервые понял, что у него есть чувства к Ньюту, когда поймал себя на мысли, что нагло пялится на его руки с чуть выпирающими голубыми венами, на длинные утонченные пальцы, барабанящие по столу. Именно в тот момент Томас стал запоминать его черты. И сейчас, когда Томас сидит по среди ночи, рисуя Ньюта в который раз, это уже кажется таким привычным делом. У Ньюта приятное телосложение. Тонкая талия, которую так и хочется сжать в своих ладонях, худые плечи, выпирающие ключицы. У Ньюта на редкость светлые, чуть отросшие волосы, немного вьющиеся на концах. Томас часто наблюдает за тем, как луч солнца падает на Ньюта, из-за чего они начинают отблескивать золотом, переливаясь между прядями. Томасу однажды удалось дотронуться до них, когда он решил потрепать «друга» по голове, и теперь у Томаса есть информация, что волосы у Ньюта мягкие, будто бы отзывчивые на чужие прикосновения. У Ньюта карие глаза. Такие бездонные, излучающие тепло, свет. Ньют весь словно слеплен из лучей солнца. Томас еще не видел никого, кто вызывал бы более сладкие чувства, оседающие где-то в районе груди. Взгляд у Ньюта в основном серьезный, сосредоточенный. Ньют часто хмурится, раздумывая над чем-то, и между его темных бровей появляется очаровательная складка, к которой почему-то хочется прильнуть губами. Ах да, губы. У Томаса галочка на эти губы. Томас любит ставить Ньюта в тупик, потому что тогда второй замирает, чуть распахивает рот, выдыхая через приоткрытые пухлые губы, опускает глаза так, что Томас может насладиться видом на длинные темные ресницы. Томас прекрасно понимает, что Ньют нравится не ему одному. В конце концов, ни для кого не секрет, что, учитывая то, в каком напряжении день ото дня находятся глэйдеры, это напряжение, понятное дело, нужно куда-то девать. Поэтому Томас, хоть сам и не участвует в подобного рода разговорах, частенько слышит, как парни, обсуждая свои постельные утехи, говорят о том, как бы им хотелось увидеть Ньюта под собой. Конечно, Томас не может их винить. Они подростки, и их гормоны деться никуда не могут, а Ньют до одури привлекательный и недоступный, поэтому фантазировать — единственное, что у них остается. По этим россказням Томас понял, что Ньют никогда не позволял себя брать, и отказов от него наслушалась целая толпа человек. Томасу их немного жаль. А еще Томас немного рад, что у Ньюта, похоже, никого никогда не было. Только вот не факт, что и у Томаса есть шанс. Не то чтобы Ньют очень эмоциональный, но Томасу его легко пробить на чувства. Сказать один комплимент — Ньют уже отворачивается, смущенно пряча порозовевшие щеки. Чак говорит, что такое прокатывает только с Томасом. До его прибытия в Глэйд мальчик ни разу не замечал, чтобы у Ньюта подрагивал голос или менялось выражение глаз. Томасу даже с трудом верится в то, что, по словам Чака, раньше взгляд Ньюта был отчужденным и в какой-то мере холодным. Хотя в доказательство слов Чака Томас часто слышит, как за посиделками у костра, в очередной раз обсуждая Ньюта и в частности его тело, глэйдеры зарекаются о том, что он неприступный и даже грубый с теми, кто интересуется им в качестве своего любовника. Наверное, это и есть основные факторы, из-за чего Томас еще не подошел к Ньюту или не прижал его где-нибудь в лесу к одному из деревьев. Томас очень не хочет терять нить доверия, что возникла между ними, и ценит те тепло и дружбу, что дарит ему Ньют из раза в раз. Томас думает, что никогда бы и не приблизился к Ньюту с определенными намерениями, конечно, если бы не случилось то, что случилось. Все начинается с того, что, как только Томас выбегает из лабиринта, то сразу видит Чака, на всех парах несущегося к нему прямо с едой в руках. Выглядело бы все забавно, если бы не выражение лица мальчика, будто всех глэйдеров закопали живьем. — Томас, — вдох, — Томас! Томас настораживается, сам бежит навстречу и буквально хватает Чака, чтобы тот не врезался в него со всего размаха. — Что случилось, Чак? — спрашивает Томас, аккуратно беря из его рук тарелку с едой, а то Фрайпану явно не понравится, что его «труд» валяется на земле около ворот лабиринта. — Алби… — Чак переводит дыхание и сам смеется от того, как быстро смог устать. — Алби сказал разгрести весь хлам. Томас непонимающе вскидывает брови: — В этом есть что-то ужасное? — Рисунки. Одно слово, и до Томаса доходит осознание того, что Чак так разволновался. — Может, они подумают, что рисунки не мои? — скорее успокаивая себя, спрашивает Томас, но Чак все портит, выдавая: — Они покрыты твоей кофтой. Томас готов биться головой о стену лабиринта. — Ладно, кого Алби назначил делать эту работу? Вместо ответа Чак только, заметно смутившись, опускает взгляд, будто на земле написано что-то важное. — Чак? — Томас. — Да кого назначил Алби, черт бы тебя побрал?! — Ньюта. У Томаса аж дыхание на несколько секунд перехватывает. Разумеется, удача снова повернулась к нему одним местом. Если Ньют обнаружит эти рисунки, то, неглупый, сразу все поймет. И что дальше? Перестанет разговаривать с Томасом? Ньют не тот человек, который бы стал устраивать скандал, скорее, он просто проигнорирует или отошьет предполагаемого друга куда подальше. Томас, оставив Чака наедине с тарелкой еды, направляется к Ньюту, сам не зная, чего ожидает. Может, не все потеряно, и тот еще не успел увидеть рисунки? Ладно, надежда, как говорится, умирает последней. Как только Томас заходит внутрь, видит Ньюта, повернутого к тому спиной. На нем тонкая рубашка, через которую Томас наблюдает бледную кожу, кажущуюся в темноте совсем белой как полотно. Плечи привычно напряжены, спина прямая; Ньют всегда выглядит грациозно. — Ньют, — тихо зовет Томас и тут же замечает у того в руках рисунки. Мать вашу, Ньют держит свои же портреты. — Привет, Томми, — говорит как ни в чем не бывало, поворачиваясь лицом к Томасу. Томас, сглотнув, делает неуверенный шаг вперед. В свете тусклой лампы ему плохо видно лицо Ньюта, поэтому, только подойдя близко, он обнаруживает легкий румянец у того на щеках. Боги, этот парень смущен. — Ньют, ты… — и проглатывает слова. Ньют немного растерянно смотрит на него с искорками в карих глазах, с немного лукавой улыбкой на губах. Его светлые волосы, чуть влажные на корнях от пота (в Глэйде сегодня очень жарко) спутаны сильнее, чем обычно, изящные пальцы скользят по бумаге. — На твоих рисунках я лучше, чем в жизни. Вот и все. Ньют стоит перед ним, прикусывает нижнюю губу от смущения. А Томас еле сдерживается, чтобы не засмеяться от надуманности этих слов. — Чушь какая, — Томас понимает, что Ньют позволяет ему больше, чем остальным. Ведет себя иначе, чем со всеми остальными. Томас понимает, что зря боялся, Ньют никогда бы не отверг его. — Ты невероятно красив. Ньют замирает. Его щеки вспыхивают, губы невольно приоткрываются. Томас делает шаг навстречу к нему. Тот не сдвигается с места. — Ты… — Томас становится еще ближе. — Ты тоже… — Томас встает почти вплотную. — Красивый… Томас, улыбаясь, кладет одну ладонь на шею Ньюта, не обращая внимания на то, как у того выпадает рисунок из рук. Выдыхает рвано, сам не зная, чего так волнуется, Ньют ведь, очевидно, не собирается убегать. Томас, поднимая руку, проводит кончиками пальцев по выпуклой скуле. Ньют, кажется, не дышит. Он прикрывает глаза, и тень от длинных ресниц падает на его бледную кожу. — Ньют, — Томас шепчет, нежно кладя ладонь на чужую щеку. Ньют инстинктивно прижимается к ней, и Томаса не может не умилить эта картина. Вторую руку Томас располагает у Ньюта на талии, и тот от этого касания вздрагивает, выдыхает, и Томас, находясь к нему невероятно близко, чувствует этот выдох на своих губах. Ньют дрожит, плавится от его ладоней, и это буквально сводит Томаса с ума. — Ньют… — вновь повторяет его имя, и их дыхание смешивается через приоткрытые рты. Томас думает, что его сердце пытается совершить самоубийство об ребра. Томас невесомо касается чужих губ, они приятные, очень приятные. Томас ловит себя на мысли, что хочет почувствовать их вкус, но не торопится, ему нравится смотреть, как у Ньюта трепещут ресницы под прикрытыми веками, губы поддаются его губам. Это не похоже на поцелуй. Скорее, на трепетное прикосновение. Ньют опаляет сбившемся дыханием губы Томаса, когда тот немного отстраняется. — Томми, — Ньют робко обхватывает Томаса за плечи, чуть поглаживает ладонями через футболку, сам прижимается сильнее, приподнимая голову. У Ньюта расфокусированный взгляд, его руки мелко дрожат. Томас всегда считал Ньюта одним из самых сильных глэйдеров и телом, и духом, но сейчас Ньют кажется невероятно хрупким, ласковым и невинным. Томас накрывает его губы своими, целует нежно и углубляет поцелуй, когда Ньют неуверенно отвечает, обвивает шею, притягивая к себе. Ньют призывно приоткрывает рот для Томаса и вздрагивает, когда тот, что-то промычав, проникает в него языком, очерчивая большим пальцем контур скулы Ньюта. Второй рукой Томас за поясницу привлекает его к себе так, что их тела соприкасаются. Губы Ньюта такие сладкие, податливые, как Томас и представлял. Да, Томас не видит ничего плохого в том, что представлял Ньюта в своих пускай и далеко не невинных фантазиях. В конце концов, Томасу шестнадцать, а Ньют ему нравится, очень нравится. Ньют целуется неумело, повторяя движения Томаса, и Томасу это кажется чертовски очаровательным. Сердце Ньюта бьется чаще, чем положено, Томас чувствует это. Томас чуть прикусывает нижнюю губу Ньюта, в ответ на что ощущает судорожный выдох в губы, и отстраняется, чтобы посмотреть парню в глаза. Ньют выглядит прелестно. Его рот приоткрыт, потому что он пытается отдышаться. Влажные губы распухли от поцелуя, и без того темные глаза почернели, зрачки расширились. Светлые волосы взъерошены, запутаны. Этот беспорядок на голове смотрится невозможно мило. Его щеки зарделись, даже при таком свете можно заметить, как Ньют покраснел. — Это у тебя впервые, да? — Томас за подбородок поднимает его лицо так, что их губы вновь находятся друг от друга на расстоянии выдоха, и Ньют, вспыхнув, отводит взгляд. — Думаю, да. Томас довольно улыбается, сам не осознавая, по какой причине так счастлив. Он чуть наступает на Ньюта, вынудив сделать несколько шагов назад, из-за чего тот ударяется бедром о какой-то хлам сзади. Томас, ухмыльнувшись, облизывает губы, поражаясь той мысли, что теперь Ньют зажат между вещами и самим Томасом. — Томми, ты чего это?.. — Ньют произносит в чужие губы растерянно. Томас забирается теплыми ладонями под его рубаху, нежно поглаживая чувствительные бока, живот, спину. Ньют, отдаваясь ощущениям, прикусывает губу, чуть откидывает голову назад и закрывает глаза. Томас наклоняется и целует его опущенные веки, заставляя вздрогнуть. Прижимается своими губами к чужим вновь, целует уже более настойчиво и долго, очень долго. Ньют запутывается рукой в его темных волосах, перебирает пряди, пропуская между пальцев. Когда Томас отстраняется, Ньют еще несколько секунд держит глаза закрытыми, то ли не отойдя от спектра совершенно новых для него ощущений, то ли пытаясь запечатлеть в памяти трепетные прикосновения. И то, и другое Томас считает неплохой перспективой. Он наклоняет голову и целует Ньюта в шею, отчего тот замирает, явно этого не ожидая. — Томми, ты… — Ньют пытается что-то сказать, но Томас кладет указательный палец на чужие губы, трясь носом о ключицу, оставляя на ней поцелуи и вдыхая приятный запах лаванды. У Ньюта невероятно нежная кожа. Даже несмотря на то, что Томас не оставляет засосов, она краснеет от одних поцелуев. — Послушай, — пробуя второй раз, просит Ньют, гладя Томаса по спине и часто дыша. Томас выпрямляется, хочет посмотреть на Ньюта серьезно, чтобы этим доказать то, что внимательно его слушает, но все равно, сдавшись, расплывается в идиотской улыбке при виде запыхавшегося, раскрасневшегося Ньюта. — Да? — Ты очень красиво рисуешь, — Томас не сдерживает смешка. Ньют остановил его только за этим? Вот это да. — Нет, правда. Твои рисунки… просто превосходны. Томас, смущенно усмехнувшись, наклоняется к Ньюту, шепча прямо в ухо и опаляя его своим горячим дыханием: — Превосходные, как ты. Ньют вновь вспыхивает еще больше. Томас наклоняется к нему, чтобы слить их губы в поцелуе еще раз, как его планы рушит детский голос сзади. — Ньют, не вини Томаса! Это не он, правда. Это я во всем виноват! Он… оу… Чак замирает, сначала опешив, но потом, нагло усмехнувшись, складывает руки на груди. Ньют, засмущавшись, опирается ладонями Томасу в грудь, пытаясь отстранить от себя, но тот только перехватывает запястья и обнимает поперек талии одной рукой, весело подмигнув Чаку. — Видимо, я немного опоздал. Вы сами разобрались, — хмыкает Чак, одобрительно показывая Томасу большой палец. — Ладно, это… я оставлю вас. Я спать хочу. Не шумите сильно! — Чак! — вскрикивает Ньют, безрезультатно зашевелившись в кольце рук Томаса. — Уже ухожу! Как только Чак пропадает из виду, Ньют поворачивается лицом к Томасу, и тот игриво чмокает его в уголок губ. — Томми, ну что ты творишь? — Стесняешься? — Томас хочет поцеловать его еще раз, но Ньют отводит голову, и поцелуй приходится в щеку. — Нет… Ну, немного… Но это ведь Чак, он… — Да брось, он уже давно знает, что я влюблен в тебя! — Влюблен? Только когда уголки губ Ньюта ползут вверх, Томас осознает смысл сказанных слов. Что ж, видимо, теперь пришла его очередь растеряться. — Ньют, я хотел сказать… Ньют, прерывая его, накрывает чужие губы своими, сливая в трепетном поцелуе. Томас сходит с ума от понимания, что Ньют сейчас первым сам целует его, притягивает ближе. Томас отвечает, улыбается в губы Ньюта. Томас не помнит шестнадцать лет своей жизни, но он уверен, что не был счастлив так сильно еще никогда до этого. А рисунки, Томас думает, стоит оставить. Так, на память. И еще Томас думает, что ему стоит потренироваться в другом: пора бы попытаться изобразить себя. Себя рядом с Ньютом. Томас предполагает, что получится вполне неплохо. И теперь оценит не только Чак.