Часть 1
28 февраля 2018 г. в 21:15
Открыть дверь, шагнуть в коридор и пройти пятнадцать метров до следующей палаты — казалось бы, что может быть проще?
Амаджики смотрит на дверную ручку уже несколько минут. Нервно сжимает и разжимает пальцы левой руки — правая всё еще зафиксирована на уровне груди, — хмурится, ссутулив плечи под больничной рубахой. Почему для него это так трудно? Почему он не такой живой и общительный, как Мирио? Тому бы не составило труда заглянуть в соседнюю палату и поинтересоваться самочувствием Киришимы. А всё, на что способен Амаджики, это стоять и пялиться на дверь. Неужели с возрастом его социальные навыки нисколько не улучшились?
«Ну же, — мысленно подбадривает себя Амаджики, — это не должно быть сложнее, чем в одиночку противостоять трем злодеям.»
Сцепив зубы, он хватается за ручку, поворачивает её и толкает дверь своей палаты. В коридоре не так уж людно. Медперсонал деловито снует туда-сюда, не обращая внимания на плетущегося вдоль стены пациента.
Разве расстояние между палатами не слишком большое? Или он идет чересчур медленно?
Амаджики ускоряет шаг, подгоняемый опасением, что вот-вот передумает и позорно ретируется в свою палату. Ему действительно нужно знать, в порядке ли Киришима. Нужно настолько, что он впервые осмелился сделать первый шаг. Собственные неуклюжие попытки расширить крошечный круг общения, которого раньше хватало за глаза, порядком смущают. Хочет ли он видеть Киришиму своим другом? Это еще предстоит хорошенько обдумать, но Амаджики определенно хочет его видеть. И лично удостовериться, что новый знакомый не заплатил слишком высокую цену за участие в спасательной миссии.
Обо всём этом Амаджики успевает подумать, пока его ноги отмеряют расстояние между двумя палатами. Он немного хромает на правую сторону — эта половина тела пострадала сильнее, — а часть лица до сих пор скрыта под несколькими слоями марли, но болевые ощущения меркнут на фоне психологического дискомфорта. У входа в палату Киришимы ситуация с дверью повторяется. Амаджики вновь охватывает нерешительность. Спиной он чувствует направленные на него взгляды.
Откуда на этаже столько людей? Их точно было вполовину меньше, когда он выходил из своей палаты. Здесь чересчур шумно. Ему следовало остаться в палате, а состояние Киришимы можно узнать у медсестры. Он должен сейчас же вернуться.
Нет. Амаджики до боли прикусывает губу. Ему не впервой преодолевать себя. С трудом притушив желание слиться с белой краской, в которую окрашена дверь палаты, он тянется к дверной ручке. Эту битву с панической атакой проигрывать нельзя.
Дверь распахивается за долю секунды до того, как он успевает прикоснуться к ручке. Амаджики едва удаётся отшатнуться. Из палаты вываливается нечто, замотанное в бинты и опирающееся на костыль.
— Сэмпай! — нечто радостно подается к цепляющемуся за стену Амаджики.
Слишком близко. Амаджики шарахается в сторону, косясь на проходящих мимо медсестер. Теперь ощущение, что на него все смотрят, только усилилось. Как и желание превратиться в невидимку.
— Киришима, — бормочет он наполовину раздраженно, наполовину с облегчением. Судя по глазам, блестящим из-под перетянувшей лоб повязки, и широкой улыбке, красноволосое подобие мумии явно не балансирует между жизнью и смертью. Хотя наличие костыля и гипса внушает некоторые опасения.
— Что вы здесь делаете? Идете на процедуры? А я как раз собирался проведать вас! — голос Киришимы однозначно слишком громкий для больного и слишком восторженный для ситуации в целом.
Амаджики затравленно оглядывается. В тонкой больничной одежде, посреди бесконечно длинного коридора он чувствует себя голым и беззащитным.
— Амаджики-сэмпай, вы в порядке? — физиономия Киришимы возникает у самого его лица. — Отвести вас в вашу палату? Вам бы лучше прилечь, вы побледнели.
Как странно. Амаджики отворачивается, избегая сочувственного взгляда. Почему-то дышать стало легче. Ему всё еще хочется провалиться сквозь несколько этажей до подземной парковки, но теперь он хотя бы не чувствует себя на грани обморока.
— Со мной всё хорошо, — бормочет он, глядя в сторону. — Я проходил мимо и решил заглянуть на минутку. Так… как ты? Тебе точно уже можно вставать?
Ловко управляясь с костылем, Киришима перемещается так, чтобы снова оказаться в поле его зрения. Амаджики хмурится и опускает взгляд на свои одноразовые больничные тапочки.
— Чувствую себя отлично. Доктор сказал, что я крепкий парень. А до этого спросил, не переезжал ли меня асфальтоукладчик, — Киришима смеется, безмятежно покачиваясь на костыле. И добавляет, понизив голос: — Вы правда пришли навестить меня? Это как круто.
— Ну, раз ты в порядке, то я пойду, — Амаджики намеренно пропускает мимо ушей последние слова Киришимы, но игнорировать его счастливую улыбку гораздо труднее. Когда на тебя смотрят с таким восторгом, волей-неволей растеряешься и смутишься.
— Уже? — улыбка Киришимы меркнет — словно тучи закрыли солнце. Амаджики поражает то, как сильно эта разница отражается на окружающем мире. Вот она, истинная сила солнечных людей — делать всё вокруг чуточку светлее. Ему эту способность никогда не постичь.
— Думаю, мне действительно нужно прилечь, — бубнит он, мужественно сопротивляясь щенячьему взгляду Киришимы. Парень напоминает ему восторженного пса, с умилительной непосредственностью требующего внимания и ласки.
— Тогда я провожу вас, — решительно заявляет Киришима, мгновенно переключившись в режим пугающей активности. Его костыль угрожающе цокает об пол в каком-то сантиметре от ноги Амаджики.
— Не нужно, я прекрасно дойду сам, — спешно заверяет Амаджики, пятясь. Фантомное ощущение чужих взглядов померкло перед уморительной перспективой угодить под костыль. Волна паники, потихоньку отступавшая с момента появления Киришимы, схлынула окончательно. — Тебе тоже стоит вернуться в палату.
На долю секунды его охватывает странное желание потрепать приунывшего Киришиму по голове.
— Можно я зайду к вам попозже? — неуверенно спрашивает Киришима. Его голос приводит Амаджики в чувство.
— Нет, — выпаливает он, ужаснувшись несвойственному ему порыву потрогать кого-то малознакомого. Но при виде вытянувшегося лица Киришимы, явно задетого грубым отказом, Амаджики бормочет: — Мы ведь всё равно увидимся после выписки. В академии.
Улыбка Киришимы вновь вспыхивает миллионом ватт.
— Сэмпай, давайте ходить на обеды вместе!
Ну почему он такой громкий? Амаджики чувствует себя оглушенным, ослепленным и абсолютно беспомощным.
— Третий и первый курсы обедают в разное время, — сдержанно напоминает он.
— Тогда после занятий, — мгновенно находится Киришима. — Я могу увидеться с вами после занятий, Амаджики-сэмпай?
— Не знаю. Может быть, — Амаджики вновь начинает пятиться. — Пока, — он разворачивается и — буквально — сбегает в свою палату. Позорнейшая капитуляция. Его гордость была разбита в пух и прах напористым первогодкой.
Захлопнув за собой дверь, Амаджики уныло приземляется на свою койку. Заваливается на спину, обнимая вывихнутую руку здоровой. Ему до сих пор не по себе. Никогда, никогда больше он не будет проявлять инициативу в общении. Все эти социальные взаимодействия не для него. Из-за одного единственного шага навстречу Киришиме полчища его нервных клеток пали смертью храбрых. Так не пойдет. Его сердце просто не выдержит такой нагрузки.
«Киришима-то чувствует себя отлично, а вот я — не очень», — думает Амаджики.
Он поворачивается на бок и закрывает глаза. Ему — словно нарочно — вспоминается фонтанирующая энтузиазмом физиономия. Как Киришиме удается улыбаться с таким неподдельным оптимизмом? Он буквально излучает свет и тепло, привлекающие даже привыкшего обитать в тени Амаджики. Чересчур шумный, чересчур порывистый, чересчур яркий… Да парень весь состоит из сплошных «чересчур»!
«А я как раз собирался проведать вас!»
Амаджики знает, как легко обжечься, если слишком приблизишься к солнцу. Но воспоминания о счастливой улыбке Киришимы вынуждают его признать, что, быть может, оно того стоит.