Mann gegen Mann

В пронзительной тишине металлическое позвякивание опускаемых на нержавеющее дно раковины инструментов казалось неприятно резким, заставляло совершенно невольно морщиться. Тугой напор воды с грохотом водопада Ниагары ударил по непривычному слуху. Шумный поток быстро нес в слив бурые струи, смываемые со скальпелей, щипцов, прочих устрашающего вида операционных инструментов и одноразовых резиновых перчаток. Неприятно «квакая», мокрая резина неохотно снималась с пальцев. Скомкав перчатки, бросив их в мусорный контейнер и педантично омыв липкие ладони, высокий худощавый мужчина сцепил длинные тонкие пальцы в замок и с хрустом потянулся. Сегодня он был очень разочарован результатом эксперимента. Испытуемый не смог продержаться более четырех выделенных фаз, следующих после введения препарата. Не справилось с изменениями в организме сердце, как показала аутопсия – разрыв аорты на фоне скоротечного атеросклероза. Неприятный факт с учетом того, что подопытного материала, которого было не так уж много, сейчас не осталось совсем. Это означало, что работы придется приостановить на неопределенный срок, пока его не снабдят необходимым. Но ничто из вышеперечисленного не смогло испортить настроения ученого. Четыре фазы из восьми – неприлично мало, но еще ни один задействованный ранее объект не выдерживал столько. Да, эксперимент придется пока заморозить, но ему будет чем заняться! Некоторые внутренние органы подопытного уже претерпели изменения. Не все, но на изучение имеющихся уйдет порядком времени. Он поглядел на наручные часы и удовлетворенно вздохнул – семь минут четвертого. Сегодня он быстро управился! Команда видит седьмой сон, и никто не хватился отсутствующего на своей койке Ковальски. Не то чтобы ему было мало времени днем, просто работать ночью куда удобнее. В подвале, где располагалась лаборатория, не было окон, и следить за временем можно было только по часам на запястье. Но тем не менее в темное время суток всегда царила своя атмосфера. Ученого посещало вдохновение именно после того, как стрелки ходиков переваливали за двенадцать. Ну и, кроме всего прочего, некоторыми делами лучше заниматься под покровом Никтос: нет риска, что тебя застанут за нелицеприятным занятием вездесущие соседи или же Рядовой. Последний вариант – наихудший. В этом случае Ковальски приходилось головой и селезенкой отвечать перед Шкипером. Бодро напевая мотивчик сонаты какого-то из классиков, ученый отнес и поставил в холодильник баночки со специальным раствором, в котором лежали необходимые для будущих исследований органы сегодняшнего клиента. Далее легкой, почти танцующей походкой он, вооружившийся блокнотом и карандашом, подошел к столику, на котором лежали перепачканные следами крови тетрадные листочки. Нужно было переписать на чистовик наблюдения, сделанные при работе. – Вскрытие подопытного показало, что смерть подопытного наступила вследствие вскрытия, – процитировал лейтенант бородатый анекдот и усмехнулся, аккуратно занося записи в блокнот. За спиной раздался тихий, едва различимый шорох и неприятный «чавк». Ученый резко обернулся, но ничего не увидел. Он вгляделся в сумрак, сгущающийся на другом конце огромного помещения лаборатории, которая под землей растянулась на две трети площади дома. Свет двух зажженных бестеневых ламп над полем работы почти не доходил до дверей и оставлял в тени стены. На первый взгляд, совершенно ничего, но за что-то пытливый глаз ученого все-таки зацепился. Хотя умом Ковальски никак не мог понять, что именно показалось ему примечательным. Следом его взор скользнул по прозекторскому столу, коченеющему телу мужчины, на животе с грудиной и бритой голове которого аккуратными стежками черной нити были сшиты разрезы. Лейтенант обогнул столик с медицинскими инструментами, подошел поближе и вздрогнул. Рядом с желобом для стока крови явственно проступал отпечаток руки, медленно затягивающийся сворачивающейся бурой жижей. Ученый уловил боковым зрением движение, но прежде чем успел обернуться, ощутил резкий толчок в плечо. Только тут, в самый, казалось бы, неподходящий момент, он понял, что ему показалось странным. Открывающаяся вовнутрь дверь лаборатории была не до конца закрыта, хотя Ковальски прекрасно помнил, как плотно притворял тяжелую бункерную створку. Он налетел на одноногий столик с не востребованным на момент вскрытия медицинским оборудованием, где, кроме всего прочего, протянулась цепочка скальпелей, и обрушился вместе с ним. Не найдя опоры, Ковальски выбросил перед собой руки. Перед глазами от боли бешено заметались цветные вспышки, когда в ладони вонзились острые лезвия и, раздвигая себе путь, вошли под кожу. Дыхание перехватило, и из горла, вместо запланированного пару секунд назад вскрика негодования, вырвался хриплый срывающийся стон. Свет за спиной стоящего на карачках, медленно переводящего дух ученого заслонила высокая фигура. Все еще ослепленный болевой вспышкой, он с неестественной для своего состояния прытью сменил позу, сев на холодном полу лицом к незваному гостю. – Ты что, больной?! – вырвалось у него истеричное восклицание прежде, чем он успел оценить всю его глупость. Свет бил в спину гостя, но сложно было его не узнать. Расслабленная поза, сутулые плечи, отстраненная улыбка и такой же неопределенный взгляд сине-зеленых глаз. Маломальская осмысленность в них говорила о том, что вколотые сержанту препараты уже начали терять свои свойства. Эта «маломальность» и пугала лейтенанта сейчас. Улыбка, нехорошо посверкивающие глаза, правая рука сержанта была перепачкана кровью, в ней же измазаны губы… Черт! Ковальски же специально перестраховался: вкатил сослуживцу чуть, естественно в меру, превышенную дозу успокоительного, закрыл все двери: и в подвал, и в лабораторию – и работать пошел тогда, когда все спали! С другой стороны, он прекрасно понимал, что глупо и наивно было рассчитывать на то, что Рико остановят лекарства и двери. Он ведь не зря боялся того, что окажется в таком положении. Вот и сбылось, как ни противно признавать: сглазил. Подрывник, как акула, чувствует кровь. Причем хрящевая рыба обладает непревзойденным обонянием. Что же происходит с Рико во время обострений, ученому неведомо. – Уйди, – предпринял заранее обреченную попытку избежать неизбежного Ковальски. – У меня много работы. Сержант качнулся, взгляд сместился. Проследив его, ученый наткнулся на свои собственные руки, под ладонями которых расползались по щелям бетона багровые прожилки. Улыбка на лице диверсанта стала чуть шире, взгляд сфокусировался. – Не приближайся ко мне, – стараясь сдержать дрожь в голосе, предупредил ученый. Ковальски хорошо знал: Рико как зверь. Он чувствует страх, как бешеный пес чувствует неуловимый запах выбрасывающегося в кровь и проступающего с потом через кожу адреналина. Рико нельзя бояться, его нельзя просить о пощаде, он должен чувствовать силу, ему нужно приказывать. – Отставить, солдат. Иди в койку, немедленно. Это приказ! Но властные и сильные, повторенные слово в слово отрывистые фразы, произносимые Шкипером, в устах лейтенанта звучали жалким блеянием. Голос подрагивал, взгляд метался из стороны в сторону, куда угодно, но лишь бы не смотреть в усмехающиеся глаза формального подчиненного. Сержант опустился на корточки. Пальцы Ковальски схватили скользкую от крови рукоятку скальпеля, он выставил острое лезвие перед собой, как рыцарь пику. – Только посмей меня тронуть… – свистящим шепотом начал ученый. Рико дернулся всем телом, должно быть, это означало смешок. Он для устойчивости уперся костяшками пальцев в пол и, закинув голову, подался вперед так, что самым кадыком наткнулся на скальпель. Сержант дернулся еще раз, и кончик лезвия вошел под кожу. – Что ты делаешь, идиот?! – в ужасе воскликнул Ковальски, роняя операционный инструмент. – Ты представляешь, что будет, если я тебе горло вскрою? Рико хмыкнул еще раз. Он ткнулся носом в ладонь все еще вытянутой руки лейтенанта и медленно провел языком по окровавленной коже. Тот отдернул руку и прошипел: – Прекрати… Лейтенант поднял взгляд, и произошло то, чего он так боялся. Широко распахнутые, с огромными зрачками и яркой полосой радужки глаза неотрывно смотрели на него в расстоянии дюймов двадцати. За горло Ковальски схватил липкий ужас, но отвести глаз он уже не смог. Его словно погрузили в гипнотический транс. Так это или нет, но сердце начинало все отчетливее выбивать удары, дышать становилось все сложнее. Начиналась неосознанная паника. Ковальски сбивчиво убеждал себя, что выдержит. Шкипер часто рассказывал что-то о психологическом подавлении противника, для которого достаточно только взгляда. И о том, как выдержать этот прием. Ох, почему же ученый его тогда не слушал, составляя в блокноте схемы для очередного изобретения? Но инстинкты возобладали над увещеваниями прагматичного рассудка. Не выдержав напряжения, лейтенант, как какая-то трусливая мышь, бросился от удава, совершив этим ужасную ошибку. Вновь напоровшись на лезвия, он подскочил, попытался развернуться, но мгновенно был схвачен за полы халата. Из-под подошв туфлей выскакивали скальпели и пинцеты. Ковальски не смог устоять, вновь упал на пол и вновь на четвереньки. Цепкие пальцы больно схватили его бедра, раздвигая их. – Оставь меня. Оставь! Не трогай… пожалуйста… – забыв об обязательных правилах поведения с ненормальным сослуживцем, залепетал в оцепенении ученый. Ответа он не получил. Рико привалился сзади. Скалясь и сопя, он размашисто потерся тазом о напрягшиеся ягодицы. Как и у многих больных психически, у Рико было отменное половое здоровье. Он уже был возбужден: ему в любом состоянии нравился этот забавный ритуал прелюдии. Ковальски с замиранием сердца ощущал твердость совсем не маленького члена сослуживца сквозь одежду. Ковальски был просто в ужасе. Неделю назад у сержанта началось сезонное обострение. Уколы, успокаивающее, сон. Под действием препаратов Рико было не до плотских утех. Ковальски наконец облегченно выдохнул, глядя на то, как сослуживец с отстраненным видом что-то рисует в альбоме цветными карандашами в нечастые моменты бодрствования. Ну а суммарно Рико не дотрагивался до ученого около двух с половиной недель. Синяки сходили, ссадины заживали, хромота почти не беспокоила. От осознания того, что чертов изголодавшийся маньяк его сейчас попросту порвет, у Ковальски едва ли не наворачивались на глаза слезы. Рико ловко расстегнул ремень и стянул с парализованного страхом ученого брюки. Он с силой надавил тому на спину, заставляя сначала прогнуться в пояснице, а потом и вовсе прижаться к ледяному полу щекой. Сначала один, а потом почти сразу же и второй, смазанные чем-то скользким и липким пальцы ворвались в отвыкшего от этой процедуры Ковальски. Он застонал до хрипа, заскреб ногтями по бетону, интуитивно пытаясь отодвинуться от источника причинения боли. Пара попыток вырваться и Ковальски зарычал сквозь зубы от отчетливой рубящей боли – железная хватка умело вжимала болевые точки. Рико по-садистски вдохновенно то раздвигал пальцы, растягивая неподатливые мышцы, то почти вытаскивал и тут же слишком грубо проталкивал их глубже, заставляя сослуживца вздрагивать всем телом. От резких движений уже трех пальцев сержанта он беспрестанно вскрикивал и скулил, обкусывая кожу вокруг ногтей. Больно. Обидно. Страшно. Но Ковальски не мог сейчас не благодарить… неизвестно, кого можно было благодарить в данной ситуации, но Рико все еще хорошо помнил необходимость процесса предварительной подготовки. О том, что было бы в противном случае, ученый, глотая ругательства и злые слезы, старался не думать. Через несколько минут такой растяжки сержант так же резко оставил в покое саднящий зад ученого и куда-то пропал. В первое мгновение Ковальски облегченно выдохнул, подумав, что сказались перепады настроения, вызванные обострением, и попытался даже подняться на руках, чтобы оторвать онемевшую от холода щеку от пола. Но не прошло и минуты, как сзади вновь раздалось тяжелое сопение, горячие руки обхватили крепкую поясницу, и ученый только и успел, что горько усмехнуться своей наивности. Рико резко и сильно подался вперед с тихим рыком. Большой член с силой протолкнулся в Ковальски. Даже хорошо растянутый и смазанный проход не помог избежать боли. Из ученого одной волной вышибло дух вместе с голосом. Болевой поток ударил даже в колени, заставив в неосознанной надежде на ослабление мучений изогнуться дугой и запрокинуть назад голову с широко открытыми глазами и ртом. С трудом только поднявшийся, Ковальски заскользил ладонями в луже собственной крови. Прокатившись по инерции вперед, сначала головой, а потом и плечом, он приложился об очередной операционный столик. Хлипкая конструкция с грохотом, звяканьем и хлюпаньем обвалилась на пол. Упали лотки, их содержимое разметалось по полу, вокруг со слезами на глазах и звоном в ушах проклинающего свою жизнь ученого. Ткань халата и рубашки между лопатками намокла, и лейтенант машинально дернул плечами. Хлюпнув, что-то упало почти рядом с его лицом. Что-то отвратительное, гладкое, перепачканное кровью, с торчащими, аккуратно перерезанными трубочками артерий. В этот момент Ковальски оказался безумно рад тому, что ел он в последний раз в пять вечера. Его кишечник и желудок не были ничем особо отягощены. Во всяком случае, он был уверен, что сейчас его не вырвет от вида изуродованной действием препарата человеческой печени, лежащей под носом. Нет, он не был излишне впечатлительным, но предпочитал все же не находиться с рабочим материалом в такой, мягко сказать, интимной близости. Рико за спиной замер. Ученый, удивленный затишьем, слабо пошевелил бедрами и отметил, что сзади ничего уже не причиняло жутко смущающего противоестественного ощущения заполненности. На этот раз он удержался от опрометчивых надежд и подумал, что лучше вообще лишний раз не напоминать о своем присутствии. С тихим шелестом что-то заскользило по полу. Не успел Ковальски насторожиться, как его с силой дернули за шиворот вверх. Пуговицы с воротника рубашки застучали по полу под вспышку боли в кадыке, а на шею ученого накинулась петля и стала нещадно затягиваться. Ковальски потянулся руками к горлу, попытался схватить веревку, но пальцы соскальзывали с чего-то широкого, скользкого, в редких еще складочках и очень знакомого на ощупь… Ковальски раскрыл рот, но снова не смог закричать. Вместо крика ужаса и отвращения вырвался сдавленный хрип. В легких осталось критически мало воздуха, а тонкая кишка на шее затягивалась все сильнее. Склизкая, окровавленная, она постоянно скользила, перетягивая шею то тут, то там. Задыхаясь, лейтенант поднялся на коленях, пытаясь схватить душителя. Но какой там! Что он мог сделать с окаменевшими в безумном припадке мускулистыми руками куда более сильного сослуживца? Когда Ковальски казалось, что он уже вот-вот потеряет сознание от кислородного голода, а рябь в глазах почти закрыла обзор, петля вдруг ослабла. Он обрушился на пол, заходясь кашлем. С первым же полноценным вдохом в мозг ударила волна одуряющей эйфории. Что-то будто треснуло, сломалось в нем. Выброс эндорфинов в кровь, на бешеной скорости разносящуюся по организму, вскружил голову. Пол лаборатории больше не казался холодным, боль отступила от вспоротых лезвиями ладоней, от все еще перетянутой кишкой шеи, от почти разорванной задницы. На ее место пришли потоки тепла. Оледеневшие пальцы рук и ног обожгло волной кипящей крови. Внизу живота распустился плотоядный спрут и обвил своими скользкими щупальцами тугой истомы бедра Ковальски. Мозг заволокло туманом, картинка в глазах, только обретя четкость, подернулась пленкой. Он прогнулся в спине, наслаждаясь ощущением и чувствуя, как напрягается и наливается кровью его собственный член. Сознание потеряло жесткую связь с реальностью, и абстрагированная легкость заполнила черепную коробку. Ковальски поднялся на коленях, и его пальцы быстро-быстро прошлись по ряду пуговиц. Дорогая белая рубашка, пропитавшаяся кровью, упала к ногам. Горячие руки сержанта тут же заскользили по покрывшейся потом спине, размазывая собранную кровь. Рико обхватил Ковальски со спины, тот поддался, прижался к груди сослуживца, почувствовал, как член вновь упирается между ягодиц. Но на этот раз не пришло ни ужаса, ни отвращения. Ковальски прогнулся в спине, упершись затылком в плечо тяжело дышащего Рико, сжав его толстые запястья, он повел окровавленные ладони вверх по своей груди. Нетерпеливый сержант было дернулся вперед, но офицер качнул бедрами, и маневр не задался. Разодрав ногтями сворачивающуюся рану на запястье, Ковальски смочил в сочащейся крови палец и прочертил им мягко-алую прерывистую дорожку от уха до ключиц. Рико вновь дернулся. Поняв намек, он, сопя, ткнулся носом в шею Ковальски. Сильный язык заскользил по коже, пересекая эту самую условную черту. Легкий привкус пота резко перебил насыщенно соленый, кружащий голову, хорошо известный Рико вкус крови. Он крепко сжал пальцами широкие плечи и, задыхаясь, прихватывая зубами кожу, ловил губами красные капли. Не дотягиваясь до ключиц, но чисто вылизав всю шею, Рико попытался развернуть к себе лицом ученого, но тот вновь вывернулся. Скованность пропала, тело стало легким и послушным. Ковальски ловко поднялся на ноги, освободил ступни от узких туфлей, откинул брюки. Озадаченный, Рико, склонив голову, слушал шелест шагов. Ковальски испытующе ему улыбался, медленно уходя все дальше и дальше. И вот холодный угол стола уперся в крестец, нос начал щекотать сладковатый запах. Ковальски присел на край привинченного к полу стола, чуть откинулся назад, упираясь на отставленные руки, и тряхнул волосами. С Рико сошел ступор. Он оскалился, уперся кулаками в пол и двинулся к ученому. Рико напоминал молодого хищника, дикого зверя, готового к смертоносному для жертвы прыжку. Под смуглой кожей перекатывались мышцы в плавных движениях, рык заменяло тихое сопение из сломанного когда-то, но так и не сросшегося верно носа. Ковальски поднял ногу, тянясь носком в его сторону. Рико послушно поймал ртом пальцы, бледнеющие засохшими разводами крови, покусывая подушечки и суставы, скользя меж ними языком. Лейтенант зажмурился, вздыхая с тихим стоном. Сержант же поднимался мелкими поцелуями вверх, и вот уже одна нога легла ему на плечо, но колено второй уперлось в грудь. Ковальски неодобрительно скривил губы, чуть запрокинув голову. Стоя на коленях, Рико осклабился, оголяя верхний ряд зубов. Он склонился и вдруг впился укусом во внутреннюю сторону подтянутого бедра, вырывая из груди ученого гортанный низкий вскрик. Сержант нетерпеливо отвел болезненно поджавшееся колено и, пристроившись между ними, оперся рукой о бортик стола, но ладонь вдруг неловко соскользнула, и пальцы непроизвольно наткнулись на что-то… Что-то вытянутое, твердое. По телу безумца прошелся озноб, он перевел взгляд на крепко сжимаемую в руке ногу трупа. Спина Рико выгнулась, а глаза вновь подернулись пеленой расфокусированного взора. Он нежно погладил темнеющую кожу, усмехнулся уголком губ и перевел взор на ученого. Ковальски изогнул бровь, подцепил пальцами все еще перетягивающую шею кишку. Окровавленная плоть мазнула по тонким губам, и язык дразняще облизал их следом. Громко зарычав, Рико отпущенной пружиной подскочил вверх, опрокидывая любовника на стол. По плечам от позвоночника ученого расползлась скрипучая боль, поглотившая стон иссушающим жадным вдохом, поясница прогнулась, подпираемая остывающими голенями подопытного. Ковальски схватился руками за бортики, приподнимая над холодным металлом ноющую шею, и только сдавленно всхлипнул, обхватывая ногами сильное тело, когда Рико дернул его бедра себя, врываясь без малейшей жалости. Сержант замер на пару секунд, шумно выдохнув. В его руках оказался сжат довольно крупный комок плоти, свежий и сочный до струящихся капель крови. Он вжал его в грудь Ковальски, словно губкой, повел по ней. Ногти мерзко скрипнули по скользкому поддону стола, волна дрожи заставила тело Ковальски изогнуться навстречу. Короткое рефлекторное сокращение мышц, Рико качнул бедрами, приоткрывая рот в блаженной улыбке. Еще. И еще раз. Все менее плавно, все более целеустремленно. Он обнимал бедра Ковальски, плотно сводя их вместе, он беспорядочно гладил их, и бока, и вздрагивающий член, трущийся о живот налитой кровью головкой, и резко вздымающуюся грудь. Или вдруг притормаживал и кусал: в колено, в мякоть икр – безжалостно, и под исполненные боли и протеста крики млел от того, как мышцы стискивали член, а потом снова набирал темп, и протяжные стоны, угасающие мычанием, делались все короче, все отчаяннее. Ученый закусил губу и, закатив глаза, потянулся, чтобы вытереть выступивший на лбу пот, но его вдруг резко дернули со стола. Он не успел заметить, как Рико вышел из него, и только чудом реакции успел обхватить его освободившимися ногами за талию, а руками, согнувшись пополам, схватиться за плечи. Сержант усмехался с издевкой, держа его на руках. Видя, как его неприступный ученый скулит и елозит, изводимый желанием вновь насадиться на упирающийся ему в копчик, но соскальзывающий при любой попытке член. Ковальски оказался на полу, сам того не понимая. Уверенные руки поставили его на четыре точки опоры и ощутимо шлепнули по ягодицам, когда он попытался согнуть колени. Ученый застонал от обиды, подался назад, развратно и нетерпеливо двигая бедрами. Впрочем, Рико не нужно было долго упрашивать. Он вдалбливался в Ковальски с такой силой, что в изогнутом позвоночнике лейтенанта отдавалась боль. Сладко ноющие бедра сводило, и подгибались колени, а руки дрожали, и по предплечьям вздувались под тонкой кожей от напряжения вены. Воздух форсированным толчками вырывался из легких через нос, где стойко поселился запах металла. Под окаменевшими пальцами на тазовых костях уже расцвели глубокие синяки, когда Ковальски оставили силы и его локти и колени со вспышкой слепящей, будоражащей боли ударились о бетон. Ученый отфыркивался от ручьев пота и налипших на лицо волос, дышал взахлеб, давясь стонами. Горячую кожу взмокшей спины обожгло холодом, когда, оголодавший и теперь неспособный насытиться, Рико, опрокинул любовника на спину. И ему было достаточно лишь немного склониться, чтобы длинные, тонкие, но сильные руки вскинулись и оплели его шею, притягивая вниз. Дрожащие ноги обняли его бедра, горящее затхлое дыхание врывалось в его рот. Прижимаясь и потираясь всем телом, Ковальски в беспамятстве целовал его так, будто встретил после долгих месяцев разлуки. Хриплые стоны перемежались с низким рычанием и звонкими шлепками сталкивающихся тел. Низкий до неузнаваемости голос лейтенанта требовал: «Сильнее, ну… ну же!» Изгибаясь в пояснице и до скрипа за ушами стискивая зубы, Рико повиновался и дышал все тяжелее и все быстрее двигался. В приближающихся выламывающих судорогах оргазма, Ковальски схватился за футболку любовника, притягивая его к себе еще ниже, чувствуя, как ткань трещит в сведенных пальцах. Облизываясь, как отпетая порноактриса, лейтенант провел рукой по напряженному прессу, ощущая под кончиками пальцев сокращающиеся с каждым толчком мышцы. Рывок – и зажатый в другой руке скальпель, распарывая майку, скользнул по смуглой потной коже. Их чудесные лезвия устроены не так, как у простых ножей: они не просто разрезают, а раздвигают края разреза, плавно проникая еще глубже. Сержант взревел не столько от боли, сколько от неожиданности. Струйка крови с длинного пореза быстро побежала вниз, наполняя пупок, и дальше. Ковальски хрипло закричал, изгибаясь в пояснице: очередной толчок оказался слишком резким. Внутри словно что-то вспыхнуло, и по копчику побежали теплые струи. Рико, в слепой ярости скаля зубы, еще пару раз дернул бедрами, и в скулящего офицера бурным потоком, по ощущениям, едва ли не до желудка, ударила сперма. Обезумев, лейтенант впился окровавленными пальцами в самого себя. В ушах звенело, в горле колотилось сердце, глаза застилала красная пелена. Руки дернулись вверх, вниз, и грудь забрызгали белесые капли, а Ковальски выпал из реальности. Очнулся он через несколько минут. У ученого кружилась голова, в глазах стояла темнота, он знал, что вот-вот вновь отключится. Но этого категорически нельзя было делать! Лаборатория – вверх дном, да и его вид, должно быть, идеально подходил под обстановку. Наконец трезвый рассудок вернулся, но сейчас ученый был ему совсем не рад. Ковальски подтянул к лицу левую руку. С трудом различая очертания залитого кровью циферблата часов на запястье, он сощурился, напрягая зрение. Ровно пять. Нет, нужно было срочно браться за работу! Подъем через пару часов. Взгляд его выхватил темную точку на кисти – черный кружочек был выведен шариковой ручкой у основания большого пальца. Ковальски тихо замычал от охватившего его отчаяния, чувствуя, как саднит сорванное горло. Опять забыл! В распоряжении исследователя, как правило, оказывались заключенные, приговоренные к пожизненным срокам или смертной казни. Но это были не простые убийцы или рецидивисты. Их содержали в особых тюрьмах, названия которых никогда не были на слуху среди простых людей. Контингенту тех мест, как в концлагерях, ставили клеймо с особой «маркировкой» заведения и личным номером заключенного. Мало ли, как будут избавляться от трупа, это уже не является делом ученого, но подобные знаки отличия, во избежание многих проблем, стоило убирать. Что, собственно, раз от раза и забывал, непостижимым для себя образом, проделывать лейтенант. Не успел он мысленно посетовать на слишком рано развивающийся склероз, как перед его носом тяжело опустилась рука и тут же исчезла. Ковальски скосил глаза на пол и совершенно непроизвольно вздрогнул. На синюшном лоскутке с не слишком аккуратными, рваными краями явно проступали цифры и замысловатый рисунок. Крепкие руки обхватили ученого сзади за живот, будоража свежие синяки, в голени подогнутых гудящих ног уперлись колени, в шею ткнулся холодный липкий нос. – Знал, что ты забудешь, – сквозь сгущающуюся черноту услышал он низкий, хриплый голос сержанта.