В восемнадцать лет мужчина обожает, в двадцать — любит, в тридцать — стремится обладать, а в сорок — размышляет.
Костя залип на «Трансатлантической альтернативе» в Гараже. Не на кинематику, на мужчину. Тот тащил под ручку мальчишку лет двадцати и восхищался эстонским размахом. На вид — ровесник Костику, может, чуть младше. Но против правды не попрешь: мужик был хорош собой. Тот, что помладше, Рубцова не интересовал. Хватило с него молодняка, наигрался. Прошли уже годы, когда за пацанами бегал — не спортсмен он, не поспевает за временем. Да и что он мог им предложить? Свою захламленную однушку с картонными стенами? Конечно, сначала и на это велись. Даже перебирались к нему в дом, раскидывали щетки-расчески по полкам, правила устанавливали, а потом по стандартной схеме — «Прости, мы слишком разные, я еще не нагулялся». А Костя… он давно уже не гуляка. В клубы не ходок, денег всегда в обрез, только и поспевай за кредитами, вот и сбегали от него, словно ужаленные. Но это и к лучшему: Рубцов не любил привязываться. Тот, что старше, явно пребывал на своей волне, перебегая от одного стенда к другому. Молоденький ажиотажа не поддерживал, тащился со скучающим видом, лениво мазал взглядом по экспонатам и откровенно зевал. Не нравится оптика? Не ценитель новаторства? — Гляди, — донесся восторженный шепот, — прошлой весной в Варшаве видел. Мужчина в светлой рубашке кивнул на абстрацию Julije Knifer. Мальчишка в легком полушубке в абстрактивизме явно не нуждался, лишь вяло ляпнул: — Зачем мы сюда притащились, если уже видел? Костя понял сразу, что эти двое — вместе. То ли по взглядам, то ли из солидарности ориентациям, но своих он мог отличить везде. И если мужчина только чудом оказался «их парнем», то от молодого несло за версту. Взять хотя бы этот пронансиэйшн, как у выбляди. Даже стало жалко мужика, хотя о чем еще можно мечтать, когда рядом бегает молодое-зеленое. Костик, безусловно, на эти грабли снова наступать не планировал, но любовь к юному и прекрасному понимал. Они, наверное, и не перемолвились бы и словом, если бы не рубцовский доебизм и неуклюжесть. Ведь оступиться на ровном месте, засмотревшись на прометеевский перфоманс, и обрушить все граммы крепкого ристретто на белоснежность выглаженной рубашки незнакомца — так мог только Костя. И, естественно, он сразу начал извиняться. И пока молоденький испепелял его взглядом и с охами-вздохами возмущался, мужчина пытался приободрить впавшего в истерику Рубцова и разглаживал расползающееся по груди пятно. — С кем не бывает, успокойтесь! Не убили же. Не убил, но выглядел дураком, а перед такими не хотелось проебываться. Константин протянул купюры, немного, но на химчистку должно хватить. — Что вы, уберите, не смущайте. Лучше купите себе свежий кофе. — Марат, ты что несешь! Он же тебе всю Brioni загадил. Рубцов сжевал новое имя вместо крекера, да и проглотил. И, разумеется, запечатал в памяти, вдруг пригодится. — Да, молодой человек прав, возьмите, — и впихнул в руки деньги. А потом сбежал, оставляя стыд на месте преступления. За спиной возмутились, крикнули, подзывая, но Костя уже улепетывал, куда глаза глядели. Никакого оп-арта, хватит с него эстетических приключений! На улице отчего-то захотелось курить, но он давно в завязке, бросил еще год назад, когда его самого кинули. И ведь за все триста пятьдесят с копейками не хотелось едкости никотиновой, а сейчас вот как. Раз, и хоть всю пачку скуривай. Но Рубцов не из тех, кто поддается так запросто своим искушениям. Разве что на Марата он бы поддался, вот только удить такую рыбку нечем. На крючок его, Костю, не посадишь — слишком стар, слишком циничен, суховата наживка, не клюнуть. Верить в большое и светлое Рубцов не переставал. Даже, когда бросали, когда уходили и топтали его чувства, он все равно продолжал верить. Просто, возможно, любовь — не его поля ягода, но это же не значит, что где-то во вселенной ей не нашлось места. Вдруг это Рубцову не везет, лох педальный потому что, но какому-то Васе Пупкину, может, и фортануло вмазаться в чувства. И хоть Костя и не знал никакого Васю, да и вообще это лишь образность мысли, но никто не запрещал этому мифическому Пупкину завидовать. Да, Косте до чертиков хотелось влюбиться навсегда. И сейчас, когда уже сорок, когда за убедительными «вот вырасту, так и найду своего человека» уже не спрячешься, начинаешь понимать, что «навсегда» — это каких-то двадцать, тридцать лет. И то, если повезет, если сложится. Даже у вечности есть срок годности, и он неминуемо приближался. Естественно, Костя себя жалел, по пустякам и без. Сначала из-за того, что под старость схавал банковскую подачку, за которую еще два года расплачиваться. Потом — из-за одиночества, качавшего Костика с двадцати лет в своей лодке: ему всегда казалось, что его окружают не ТЕ люди, не ТОТ город, не ТА жизнь. Вероятно, родись он в будущем или прошлом, повезло бы больше. Летал бы на Terrafugia — и нет, это не остров на Карибах — катал бы любовников. А что сейчас? Перебежками с работы — домой, а утром, после глотка кофе, обратно на пастбище, полоть субсчета и рыдать над отчетами. Не этого хотел Костик, когда получал гордое звание бухгалтера и напивался с одногруппниками в универе — они все мечтали о славе, о перспективах в той же Редонице, проекте Башарова, где такие, как они, получали горы бабла. А в итоге оказалось, что Башаров этот — престарелый извращенец, а двадцатилетний Костик банально ему тогда приглянулся. Евгения нужно было трахать еженочно, а с утра тащиться на место, сводить дебеты с кредитами. И все бы хорошо, если б не узнал, что он, Костик, всего-навсего второй руль в машине, запасной, игрушечный. Имитация бурной деятельности, а на деле — стол для башаровских мальчиков-для-секса. Все его учеты никому и нахер не сдались, а коллеги по работе воспринимали не иначе, как временное развлечение начальства. Рубцов был молод и горяч, вот и не стерпел, пошел на разборки, а его и ткнули носом в дверь — фирме тоже не нужны проблемы. И все бы ничего, пережилось и былью б поросло, да вот Башаров был обидчив и наглое Костино «да чтоб у тебя там поотсыхало всё» воспринял, как фамильное оскорбление — и с этого дня пути в солидность расходились с жизнью Рубцова. Бывшие одногруппники пожимали плечами на просьбу подогнать работенку — везде про Костю уже слышали, как о «некомпетентном молодом человеке». Пять лет он шлялся по подработкам, копил на квартиру, ютился в комнатушках 2×2, пока не предложили снова влиться в ряды бухгалтеров — видимо, сыграл роль башаровский закат под дорожку кокса. Когда треклятый Евгений покинул мир в свои пятьдесят семь, судьба повернулась не жопой, а боком. — Возьмите, это лишнее, — голос опалил воздух, и Костик обернулся. Как-там-его-Марат тянул обратно деньги. — Извините, но так нельзя. Я облил вас, так что заберите. — Мне не так дорога эта рубашка, чтоб таскаться из-за нее в химчистку, так что деньги не нужны, — улыбнулся он, а Костик завистливо выдохнул — он-то не мог разбрасываться даже H’M-овскими футболками. Костя решил сыграть на чувствах. — Она дорога вашему спутнику. Марат если и удивился, то виду не подал, но уголки губ изогнул. — Моему спутнику в принципе дороги деньги. — Меркантильность? — Молодость. — И что плохого в молодости? — Они, — Марат шагнул ближе, и Костику захотелось убежать, настолько интимным был этот подступ, — еще не знают цену купюрам. Думают, что всё с неба падает, но мы, — ударение, еще маленький шаг поближе, — знаем, что это не так. Да? — Наверное… — ретироваться нужно быстро, пока не захотелось продолжить этот секундный флирт. А то, что с ним, с Костей, флиртовали — видно невооруженным глазом. — Извините, мне пора. — Не дадите свой номер? — Зачем? Костя реально удивился, даже подумывал продиктовать, но вспомнил, что ему, черт подери, не тягаться с тем мелким — нет в нем юности, не дотягивает. — Просто так. Если скажу, что вы мне приглянулись?.. — А в глаз за такое не хотите? Марат засмеялся. — Бросьте это, я наших за километр вычисляю. Рубцову стало страшно и странно: незнакомец мог оказаться как минимум маньяком, ведь кому еще понравится Костик. В нем не было ничего особенного, разве что глаза и фигура — Рубцов боялся старости, дряблости и ежедневно отжимался, но ведь это не перечеркнет все минусы. Уставшее лицо, поникший взгляд, длинный шрам на шее — Костя падал с горы, зацепился за камень, еле спасли. — Извините, мне на самом деле пора. — Хоть имя скажите, мое-то вы знаете. Рубцов выдохнул и справедливо решил, что обмен честный, можно и поделиться. — Константин, — он протянул ладонь. В ответ мягко сжали. Не рабочая ладонь, не слесарь, не грузчик — ни в прошлом, ни в настоящем — рука начальства, большой папик. Ноготки аккуратно отстрижены, массивное кольцо на пальце. — Марат, приятно, — и протянул визитку. Костя глянул мельком, в душе ахнул, но старался держать марку — на карточке углядел Молодаву. В их кругах про транспортовиков и их компанию знали все — так мощно бахнул бизнес в период кризиса. И пока все жрали землю, Молодава росла и хорошела. — И мне. До свидания. Развернулся и угнал к выходу из парка, сжимая в руке визитку. Дома скучно, не оплачен интернет, а в холодильнике пусто, разве что две банки пива на верхней полке и заплесневевший сыр. Костя отварил пельмени и завалился на диван прямо с тарелкой. По телику — дурь, брехня от президента на первом и попсовые вопли на Музе. Надоело быстро, полетал по каналам ради приличия и выключил. С работы позвонили, потеряли документы по авизо. Рубцов подсказал, направил, хоть и злился внутри, что от выходного отвлекают. Единственный на неделе, да и тот испоганили. Сами, что ли, не могли разобраться? Вечером снова звонок. На этот раз Гера, его дружище-братище. Познакомились еще в лихие годы, когда у Башарова пахал безбожно — Герка тогда тоже там таскался, но он птица блатная, залетная. Ему тогда шестнадцать было, его отец в руководстве сидел, вот мальчишка и шлялся по отделам и набрел на Костика. Так и начали общаться, интересы общие нашлись. Дорин был весел, жизнерадостен и обладал теми качествами, которыми Костик не мог похвастаться при желании. А еще Гера был геем, активом и дураком. Частенько предлагал Рубцову деньги без возврата, но Костя в должниках не ходил, вот и отказывался. — Рубцов, ты совсем озверел? В выходной лучшему другу не звякнул! Единственному, прошу заметить. — Прости, на выставку ходил. — Снова просвещался? Костик, я все понять никак не могу, на кой-черт тебе эти бумажки-квиточки, иди в искусство. — Картины мне платить не будут, сам понимаешь. — Так устройся в галерею какую-нибудь. Будешь экскурсии водить. — Гер, ты нормальный? На это тоже образование нужно. А я до мозга костей… — Бухгалтер? — перебил Гера и рассмеялся в трубку. — Он самый. Ты чего звонишь? — Хотел тебя на праздник жизни позвать. Костя крякнул и кинулся к календарю. Февраль, ничего не перепутал. — Так у тебя ж весной. — Испугался? Слы-ы-ышу, испугался. Не мой, друга моего. — А я тут каким боком? — Мне компанию составить. Совсем зачах там, не выбираешься никуда. Рубцов задумался. Он и впрямь давно забил на тусовки, не рвался в гущу событий, предпочитал культурно просвещаться в музеях и тихо помирать в квартире. — Ты тут еще? — голос в трубке вернул в реальность. — Ага, думаю. — Хочешь аргумент? Точно согласишься. Костя не знал, чем его можно заманить, но услышать хотелось. — Там весь дом в картинах. Бисьер твой ненаглядный над камином, подлинник, за бешеные деньги. — Откуда знаешь? Врешь? — Вот это да. Обижаешь! Реально. Сам интересовался. Заманил, гад, Парижской школой! Снова нырять в абстракцию, лирикой укутываться. Вспомнился Марат. — Уговорил. Что надеть? — Ничего, дверь открой. В коридоре запиликало, запело. Костя чертыхнулся и пошаркал открывать. В подъезде Гера. В заснеженной дубленке и белоснежной меховой шапке, улыбается, держит чехол. — Какого?.. Герка двинул Костю в сторону, прошел по-хозяйски внутрь. — Знал, что не удержишься, вот и приехал. — Что внутри? — Рубцов кивнул на чехол. Дорин расстегнул собачку, вытряхнул из мешка костюм. Красивый, чернющий. Дорогой. — Вот, наденешь. — У меня свой есть. Герка поморщился, вспоминая одежку из Beneton. — Спаси и сохрани. Выкинь это убожество и не пугай народ. — А если запачкаю? — это Костя уже про обновку. — Да и хуй с ним, не велика потеря. Рубцов не поверил, потянулся к ценнику. Дорин, само собой, сделал попытку отбить Костину руку, но не вышло — Костя был сильнее. Повернул бумажку на пиджаке и ахнул. — Гера, ты охуел? Я за полгода столько не заработаю. — Считай это подарком на день рождения. — Но это даже не мой день! — Будет твой! Все, разговор окончен. Отказы не принимаются. Вали переодеваться, пока я сам тебя не раздел. Спорить с Герой себе дороже, поэтому Костик молча проглотил обиду и ушел с чехлом в спальню. Крикнул гостю, что в шкафчике есть кофе. Гость в ответ заорал, что на банке таракан, и в рот он двигал этот кофе. Рубцов разделся до трусов, глянул в зеркало, и не нашел к чему придраться. Да, он был определенно хорош собой, выглядел чуть младше своего возраста, но уже смирился со статусом будущего пенсионера. Дорин обычно бил его за такие слова. Костюм пришелся по размеру, как будто сшит на Костю. Рубцов даже подумал, что Герка приезжал к нему ночью, влезал в окно и с сантиметром замерял спящего Костю. — Ты только не вздумай волосы трогать, я сам все сделаю! Иди побрейся. — Так я уже готов… утром брился. В спальню зарулил Дорин, удовлетворенно покивал. — Ладно, сойдет. Удивляюсь, как ты своей одноразовой бритвой еще не вскрылся. — Она не одноразовая, просто не такая дорогая, как твоя. Гера ткнул на кресло. — Садись, руки-ножницы, будем колдовать. Пенка где? Рубцов мотнул головой в сторону допотопного комода. Сверху все принадлежности: старая бритва, отцовские часы, несколько пачек сигарет, уже год лежавших без дела, пенка. — Негусто. Прическу ему делали долго и скрупулезно, недовольно хмыкали и победно взмахивали руками. Шансы влиться в модную московскую тусовку росли на глазах. Нет, Костик не был деревней, знал, как вести себя в обществе, отличал вилку для десертов от рыбной. Даже в вине разбирался, но это заслуга Геры, бесполезный навык для любителя пива. Рубцов никогда не жаловал весь этот помпезный круг, вот и старался из него выкатиться, как мог. Из башаровских времен остались знакомые, иногда они созванивались, но сблизился Костя только с Герой. Тот на личное пространство не посягал, на гульки таскал раз в сто лет, да и то по большему счету ради компании. Только раз они обсудили, что друг друга интересуют исключительно в дружеском ключе: они двадцать лет шли рука об руку, меняли любовников, но оставались верными своим принципам. Не ругались, существовали в разных мирах, но их космические станции частенько стыковались, от этого и крепкая, долгосрочная дружба. Для Кости Гера был главным светским информатором — о свадьбах, о разводах, о чужих провалах и победах Рубцов узнавал от первого московского сплетника. Бывало, что вечера они проводили за вином — Дорин не выносил пива — и обсуждали всех и каждого, как девчонки. — Краса-а-авец! Осталось только работу сменить, квартиру новую купить и тараканов из головы выгнать. — Ты же знаешь, что это невозможно. — Дихлофос еще никто не отменял. — У меня с моими тараканами мирное соседство. — Ах, они уже твои. Если ты про тех, что в шкафу, то они скоро мутируют и начнут разговаривать. Жирные уже стали. Имена им хоть придумай. — Я про тех, что в голове. — Ты с ними, небось, договорился. Герка подкатил кресло к зеркалу. Хорош, действительно хорош! Зачесал Косте волосы наверх, модно поднял челку, омолодил. — Вот так нужно ходить, а не патлы отпускать. Скоро глаз не будет видно. — Кому они нужны, глаза мои? — Дурак! — Дорин наградил его подзатыльником. — Это твое главное достоинство! Ну, кроме ехидства, хотя это скорее минус. Уже в машине Костик спросил, куда они все-таки держат путь. Друг, закуривая тонкие Vogue, сообщил, что едут в Ильинку — Рубцову стало плохо. Цены на жилплощадь бешеные, хозяева коронованные, к низкосортным бухгалтерам не привыкшие. — А почему не на такси? Пить не будешь? Герка выдохнул дым в открытое окно: — Да оставлю тачку на парковке, а утром перед работой заберу. Всё равно недалеко добираться. Костя и забыл, что Дорин сам не слабого посолу, деньгами обеспечен. Только вот, в отличие от многих, он этим не кичился, не лез с кошельком поперед батьки в пекло. Этим он Рубцова и зацепил — своим отношением. Грошами разбрасывался направо-налево, но ни разу за все годы не упрекнул Костю в безденежье. Наоборот, помогал, поддерживал. Рубцов честно пытался отбиться от дорогих подарков, но Герка был неумолим: даже ноутбук и тот от него. — Ты не боись, там ребята хорошие, дружные. Я б тебя не тащил к другим, сам знаешь. — За это Костя был особенно благодарен. На МКАДе они встали минут на сорок, успели вспомнить молодость, гаркнуть на водителя-дебила, подрезавшего на повороте, выкурить еще одну сигарету — курил Гера, Рубцов же пялился в окно. Проезжали Раздоры, и Костя впервые в жизни по-настоящему завидовал — тугриков на такие чертоги не накопил бы и за двадцать лет. Потом была Барвиха, затем Жуковка, и Рубцову снова стало обидно за свою жизнь в картонной коробке, где вместо сериалов — личная жизнь соседей, вместо леса из окон — стройплощадка торгового центра. А самое печальное, что выбираться из этого всего уже поздно, возраст не тот. На КПП Герка поболтал с охраной, протянул паспорт. Его встретили с улыбкой, как старого знакомого, пропустили в путь добрый, пожелали хорошего времяпрепровождения. — Часто здесь бываешь? — Заезжаю иногда по работе, тут Кедров с женой уже года три живут. Про Сергея Костя слышал — то ли инвестор, то ли обычный коллега. Они даже виделись один раз у Герки в коттедже, вместе в баньке разлагались. Хороший мужик, пухленький, задорный. За столом все время подливал одуревшему от пара Рубцову, да анекдотами сыпал. И жена у него красотка, правда, поговаривали, что из-за денег она с ним, но с виду они выглядели симпатично вдвоем. — Они, кстати, тоже будут. Рубцов выдохнул — вечер обещал быть не таким уж и гадким, тем более Гера клятвенно обещал быть рядом и отходить только в случае крайней необходимости. Дорин затормозил, припарковался у ворот, поправил Косте прическу. — Ты только по углам не прячься, а то я тебя знаю. Рубцов вздохнул — он действительно планировал найти себе уютное местечко и отсидеться там до конца торжества. Во дворе пахло зимой, коньяком и баксами, повсюду кутались в снег елки, прятались под навесом машины. Мужчин встретил рабочий, обменялся рукопожатиями с Геркой, кивнул Косте, провел внутрь. В доме — шарики, новогодние гирлянды и подвесное «С Днем Рождения!» у входа. Как на детском празднике, приятно. — Ты хоть скажи, как именинника зовут, а то не знаю нихрена, — вдруг запаниковал Костя. Он-то и подарка не прихватил. — Русик, наш товарищ по бизнесу. Классный, но ловить там нечего — он уже давно и бесповоротно влюблен в работу. «Ловить» Рубцов и не собирался. На первом этаже они много-много здоровались, с кем-то общались, выхватили бокалы с шампанским у официанта, нашли Кедрова, вспомнили их единственную встречу и поболтали за жизнь. Сергей жаловался на приставов, пил красное вино и в целом выглядел довольным жизнью. Даже сделал Косте комплимент, похвалил костюм. Из вежливости Рубцов поинтересовался, где гость «потерял» жену, но та нашлась сама. Подплыла к ним, лучезарно улыбаясь, расцеловала в щеки и обняла мужа — если это вообще возможно при его габаритах. Они говорили о бизнесе, обсуждали работу. Здесь Костя старался молчать по максимуму, чтобы не выдать свой нищебродский статус, боялся быть отвергнутым. Гера всячески в этом помогал и любые провокационные вопросы переводил в менее опасное русло, спасал. К ним подходили люди, представлялись, но имен Рубцов не запоминал, смысла не видел. И вообще сомневался, что когда-нибудь они понадобятся. Его тянуло к картине, про которую обмолвился Гера, и Костя изредка вертел головой в поисках каминной, а потом и вовсе отправился на поиски в одиночку, осмелел. Он потерпел неудачу несколько раз: сначала завернул налево, но уткнулся в гаражную дверь, потом вышел в столовую, а на третий раз попал в музыкальную комнату. Эту попытку он счел удачной — набрел на копию Prizemljeno Sunce. Не настоящая, ясное дело, в миниатюре. Костя мечтал увидеть ее вживую, но Гера этого не понимал — они обсуждали эту скульптуру морозным вечером, тогда-то Дорин и признался, что бронзовый шар его не впечатлил ни разу. — Вот это встреча, — знакомый голос, не Гера. Костик обернулся и замер. Рядом стоял Марат, крутил в руке бокал и обворожительно улыбался. Красивый черт, темноволосый, зубастый. Он таких, как Рубцов, на завтрак вместо яичницы ест и не давится. — Да, правда, неожиданно. Вы тут какими судьбами? Мужчина приблизился к Косте, кинул взгляд на вино. — Вы только меня не облейте, жалко вторую рубашку выкидывать. — А вы не подходите, тогда и не оболью, — это прозвучало чуть более, чем грубо, но извиняться Рубцов не спешил. Ему этот саркастический выпад пришелся не по вкусу, он вообще-то готов был оплатить химчистку. Стало вдруг страшно, он на секунду задумался, не судьба ли это сводит их второй раз за день, но обдумать это не дали. — Я тебя везде ищу! К ним подплыл тот самый, из музея. В приталенном костюме, со стаканчиком воды и с нахмуренными бровями. На Костю уставился, как баран на новые ворота. Опустил глаза на костюм, на обувь, прошелся взглядом, в уме подсчитал стоимость и только потом улыбнулся. — Ой, чудеса какие! А я и не думал, что вы из «наших». Костя не сразу сообразил, что парень имеет в виду вовсе не ориентацию, а положение. Конечно, утром Рубцов был в Zara-вских джинсах, в старом черном пальто и в ботинках от Ecco, и жизнерадостной улыбки малолетнего педика не заслуживал. Не их уровень. — А я и не из ваших. Извините, меня ждут, — и снова слинял. Костя словил на себе взгляд Марата, понял инстинктивно, что тот не прочь продолжить диалог, но нужно было идти или вообще бежать — подальше от этого всего, поближе к Гере. Рубцову эта встреча не принесла никакого удовольствия, наоборот, только укрепила мысль, что он и правда чужой. Не подходит этому дому, этим людям, даже Prizemljeno Sunce, и той не подходит. В дверях его выловил обеспокоенный Герка. — Я уже думал, что ты слинял, — он обнял Костю за плечи. — Чего такой шуганный? Картину не нашел? — Не нашел, на знакомого наткнулся. Дорин даже слова вставить не успел, хотя собирался, как к ним уже подошли. — А, Геральд, так это твой мальчик? Марат с нескольким разочарованием разродился фразой, от которой у Кости поседели волосы. Надо же! Сначала они оба — Рубцов и Герка — припухли от неуместного и давно забытого «Геральд», а потом и вовсе заржали — не по-светски, по-свински. Костик, ха-ха, «его мальчик». Они хохотали уже над этим, над «мальчиком», и Рубцов впервые за долгое время позволил себе расслабиться. Давно так не смеялся, свело щеки. Герка тихонько похрюкивал рядом и охал, когда особенно прихватывало живот. Марат пялился недоуменно, со злобинкой во взгляде. — Ой, не могу! — это Костя снова вспомнил про Геральда и мальчика, и опять впал в истерику. — Надо будет записать обязательно, ха-ха! Никто еще не называл его взбалмошного, потрясающе придурковатого, чумового друга полным именем. Даже родители Герки давно смирились, что до Геральда ему далековато, а тут такой финт ушами. Рубцов вспомнил их институтские времена, первый год знакомства — они учились в разных вузах (Гера только поступил, а Костик выпускался магистрантом), пересекались на работе у Башарова, но частенько делились студенческими историями. Тогда даже самый жесткий и непробиваемый препод мирился с буйством и безбашенностью молодого бакалавра и обращался к Гере не иначе как «Герка». — Ох, Марат Артемович, ну ты даешь, ну сказанул, — Гера прыснул и кивнул Рубцову. — Кость, знакомься, наш коллега, Марат Акронов. Помнишь, ты про Молодаву говорил? Вот это она собственной персоной, выше только гендир. — А мы знакомы, — Рубцов уже отсмеял себе легкие и позволил наконец-то выдавить фразу. — Как это? Ты не рассказывал. — А ты мне и слова сказать не дал, сразу сюда утащил. Акронов терпеливо ждал, пока его заметят, но Костя на это не велся. И если честно, то вообще планировал сбежать и найти в конце концов гребанный камин. Он даже успел вежливо кивнуть на прощание и тронуться в сторону коридора, но не смог, остановили. И пока Герка косил в его сторону и любезничал с Маратовским мальчишкой, Акронов пристроился рядом с Костей и мгновенно раскрыл все его карты. — Что, сбегаешь? Рубцов был честным, не любил вранья и своих знакомых приучал к такому же мировоззрению, оттого и высказал всё, что надумал, а надумал он более чем достаточно. — Марат-как-вас-там-Артемович, честное слово, не заинтересован. Ни в вас, ни в ваших разговорах. Собеседник опешил, но сбить себя с толку не дал, лишь подтолкнул осоловевшего Костика к стене да прижал чуть сильнее положенного. — С характером, люблю таких. А вот Рубцов таких, как Акронов, побаивался и старался всячески избегать, лишний раз отводя от себя ворох проблем. Марат выглядел моложе, испорченнее и грозился стать неприятностью — Косте он приглянулся, но ни о каких «схождениях» и речи быть не могло. В нем было чересчур много «слишком»: деньги, внешность, Молодава, а у Рубцова не было ничего. Только тараканы. Ему-то и не нужен никто по большому счету — смерть от сексуального неудовлетворения избегалась разовой дрочкой в душе. И если иногда и хотелось, то наваждение легко превращалось в повседневные хлопоты, а с возрастом мириться с одиночеством стало проще. — Слушай, отстань по-хорошему, — Косте и хочется, и колется, но нельзя. Не соперник он тому мальчишке, нет у него ни молодости, ни времени. Его песочные часы наполовину пусты, а досыпать уже и нечего — секунды его прежней красоты осели на дне. Марат вдруг сжимает его руку, тянет в сторону, пока они не пропадают из виду. Толкает неприметную дверь и впихивает Костю внутрь. Темно, ни зги не видно, только теплые ладони и чужое дыхание у щеки. Его откровенно лапают за задницу, и это не может не взбудоражить. Рубцов одновременно возмущен и подогрет таким нахальством, пытается оттолкнуть, но ни в какую. — Ты классный, не могу! — шепот в шею, пока ягодицы сжаты в тиски вероломством наглого Акронова. Костя хватает его за плечи, вырывается, а его не пускают, притягивают к себе, утыкаются в ключицы. — Поехали ко мне, тут недалеко, два шага. — Отпусти! Какое «поехали»?! — Рубцову становится жарко, тянет обратно, в безопасность, где нет настойчивого Марата и его влажного языка, который уже успел провести дорожку по вене, ткнуться в ушко. Его грубо укусили, втиснувшись руками в ребра, и Костик, вытянувшись в струнку, не то пискнул, не то зарычал. — Не хочешь ехать? Давай пешком! — Акронова уже не на шутку ведет. Он бешено трется о рубцовские брюки, как школьник, и, кажется, даже не отдает себе отчета. Косте захотелось вдруг, чтоб их кто-то снял на видео, и посмотреть потом, как руководство Молодавы открывает рты. — Марат, отцепись! — Костик молит, а у самого уже первые волны накатили, он с ужасом ощутил, что начинает возбуждаться. Нужно было прекращать! Немедленно, пока еще есть, чем себя контролировать. — Ты же меня хочешь! Что не так? Его пытаются поцеловать, но вертлявый, как егоза, Рубцов умудряется блокировать и эти сумасшедшие попытки. — Не хочу я тебя! — Хочешь, я чувствую! — Господи, да отвали! — и Костя наконец-то вырывается, толкая нахала в темноту. Тот падает на выключатель, на швабры, наступает на ведра и валится к стене. В подсобке загорается свет, и они переводят дыхание, озираясь по сторонам. Рубцов вообще готов смотреть куда угодно, но не на Марата, однако так или иначе взгляд падает на его белый смятый от стычки костюм, на черную бабочку, на коралловый в ромбик кармашек и на порозовевшее лицо. У Кости такое же, он себя знает. — Что тебе нужно? Иди кувыркайся со своей девочкой, не подходи. Акронов вытер тыльной стороной ладони губы. — Ты же чувствуешь, что между нами химия. Рубцов химии не заметил, но влекло его нещадно, давно бы забил на всё, но гордость не позволяет и чувство собственного достоинства. Он ведь за все сорок лет не позволил себе измены, и другим не прощал, плевался. Мерзостью казался и флирт на стороне, и козни за спинами — лучше в лицо сказать. — Я ее в школе проходил, тройка была. — Не юли! Я вижу, ты еле сдерживаешься, — Марат кивнул на его штаны, где уже окаменело, возбудилось все. — Я мужчина, и это нормально. А ты еще мальчишка, вот и трахай одногодок. — Сколько тебе? — Какая разница? — он вообще не понял, каким боком его возраст к их лобызаниям в хозблоке. — Тридцать? Тридцать два? Костя прыснул и даже обрадовался. Вот сейчас-то всё и раскроется, и исследователь-любитель сбежит, едва услышав цифры. И все-таки где-то глубоко внутри Рубцов даже приободрился от того, что красавец-богач сторговал ему целых десять лет. — Сорок не желаешь? У Марата вытянулось лицо. Пред-ска-зу-емо! — Не верю. — Паспорт показать? — Тебе… не дашь. — Вот и не давай, все в плюсе, — и развернулся к двери, поправляя костюм. Это хорошо, что так вышло. Можно будет одиноким вечером скоротать время, вспоминая горячие поцелуи в шею и звон в ушах от диких толчков, а не вот это всё. Он еще тогда, в музее, понял, что их пути не должны пересекаться, что нет никаких перспектив. — Оставь свой номер. Костика развернуло на сто восемьдесят. — Что, прости? — Номер, говорю, дай. — Я же… сказал уже. Не те горизонты ты покорять собрался. — Мне лучше знать. Сам видишь, я уже здесь, в этой ебаной подсобке, готов. Смотри! — и руками сжимает член через брюки. От мыслей пересыхает во рту, и Костя решает бросить свой последний аргумент. Под финал. — Я актив, подставляться не планирую, — он приврал. Не часто лез в пасс, хоть и был образцовым универсалом, но отпугнуть гипнотизирующего Марата хотелось. — Вот и замечательно, проблем нет. Едем? — и улыбается нагло, пялится на Костика, облизывает сухие губы. Аргументы иссякли, и Рубцов сделал то, что давно должен был сделать: бесцеремонно сбежал по-английски. Старый глупый гей. И пока вылетал в коридор, за спиной крикнули: — Ты мне еще позвонишь! Звонить Костя не собирался.***
В такси он набирал Гере смс-ку и мелко дрожал от холода. 23:22 >Мне уехать нужно, прости! Дорин ответил мгновенно, но это и закономерно — молодой и перспективный предприниматель расставался с телефоном разве что во время секса. 23:23 >Это из-за Марата? Что у вас произошло? 23:25 >Давай потом? Обещаю, расскажу. Герка ответил нахмуренным смайликом, беспокоился, но оно и ежу понятно — сначала Рубцова утащили прямо перед его носом, а потом друг вообще сбежал. Дома Костик сразу рухнул в постель. Утром проснулся злой и опустошенный, хотелось напиться. Снился Марат и его загребущие руки в темных, редких волосках. И глаза его тоже снились — темные, возбужденные. Во сне Рубцов целовал щетину и подставлялся под крепкие поцелуи. Такого не было давно, и Костя впервые за долгое время понял, что его заклинило. Кофе не спас. Ни от воспоминаний, ни от разбитости, не склеил. Костик так и сидел на стуле, пялясь в окно. Нужно было собраться, забыть и гнать на работу, а там и исчезнет из головы наваждение. Трель телефона выволокла из дремы. Звонили из офиса, чтобы сообщить, что в рубцовских услугах более не нуждаются. Что за черт? Костя честно пытался отвоевать свое рабочее место, узнать причину, но нежный Любочкин голос — секретутки начальства с большими буферами и куриными мозгами — не давал ни шанса. Он даже прикрикнул, но на том конце уже шли гудки. Не успел даже возмутиться, лишь сформировал в мыслях «машина… кредит. Как же так», как снова затрещал мобильный. Костя почувствовал себя линией доверия. На этот раз — отдел кадров Молодавы. С радостным приветствием заявили, мол, всю жизнь искали столь ценного кадра, специалиста на все руки, расхвалили его с головы до ног и назвали адрес — документы притащить, на трудоустройство. «Особо ценным кадром» Рубцов себя не считал никогда. Он, Костик, вообще был готов поверить и в пасхального кролика, и в Деда Мороза, да даже не удивился бы сейчас, увидев на пороге Лунтика, но в такие удивительные совпадение не верил. Сучий Марат расстарался, решил произвести впечатление? Урод! Рубцов сухо дослушал дифирамбы, раскланялся и с матами скинул трубку. «Убью!» — крутилось в голове, пока искал чертову визитку. Он вообще хотел ее выкинуть после музея, но зачем-то засунул в джинсы, оставил. Наверное, даже хотел позвонить. Но это было тогда, вчера, сейчас же хотелось придушить выпендрежника. Акронов ответил со второго гудка, и Костик атаковал мгновенно: — Какого хуя?! Марат рассмеялся. — Я же говорил, что ты позвонишь. — Ублюдок, тебе кто позволил! Думаешь, раз деньги есть, то можешь другими людьми помыкать! — Остынь, я лишь протянул руку помощи. Рубцов позеленел от злости. — Руку помощи, говоришь? А я тебе что, задницу теперь должен подставить? Иди ты нахуй! — Зачем ты так… — голос на проводе тихо чертыхнулся, — я правда хотел помочь, и… — Откуда ты узнал, где я работаю? — Спросил у Геры твою фамилию, а дальше уже через своих нарыл. Вот же ж Гера, пустомеля проклятущий, услужил, блин. — Что ты хочешь? — Чтобы ты приехал ко мне. Взбешенный, раздраженный Костик и правда готов был приехать. А потом пришить нахалюгу собственными руками. — Хорошо, приеду, только готовься. Работы у меня нет, спасибо тебе большое, детей-жены-любовника тоже, если дадут пожизненное — уже похуй. Адрес диктуй. — У меня дом недалеко от Руслана, ну, у которого вчера встретились. На КПП скажи, что к Акронову. Скинь только номера и марку машины смс-кой, — и отключился. Дальше — завертелось. Душ-пятиминутка, одеться, побриться, пшыкнуть в себя Dior и запрыгнуть в машину — всё с нецензурщиной, со сжатыми кулаками и с желанием открутить голову. Чувствовал себя мстительной гарпией и гнал на Skoda Superb, вжимая педаль газа в пол. Со злостью, с молниями в глазах. Свободной рукой тыкал в телефон, отправляя данные. Маршрут тот же, только теперь за рулем свирепый Костик. Снова МКАД, Раздоры, Барвиха, Жуковка. По сторонам уже не пялился — летел на скоростях, давился гневом. Вокруг снега, люксовые тачки, пробки, но Рубцов лавировал в этой зимней гонке и выезжал живым на одном желании — затоптать в землю Акронова и землей посыпать. Костик ненавидел, когда лезли в его жизнь. Еще и таким образом, заставляя, принуждая. Он что, мальчишка какой-то? На что рассчитывал Марат?! На благодарности? Щас! Не будет ни низких поклонов в знак признательности, ни минета на заднем сиденье: Рубцов просто свернет ему шею. На проходной машину узнали, попросили паспорт. Было бы желание — убил бы этим паспортом. Уточнил номер дома — шестой. Мысленно добавил еще две шестерки. Цифра дьявола, бесовский Марат. Припарковался и выскочил из машины фурией, понесся к открытым воротам, к двери у входа, влетел чуть ли не с прыжка. В холле — никого, только мраморная плитка, удивленный мопс в смешной шапке и Composition 417 в серебряной рамке. Бисьеровский принт, как в галерее Жанны Бюше. Гнев сошел водопадом, и Костик уставился на абстракцию. Похожа! Или вообще оригинал? Он не разбирался в этом, но Vert et Jaune узнал. И черточки эти моховые, и чернявую вертикаль. Картина бесхозно притулилась к колонне, как будто только что внесли и повесить не успели. Неужели так и задумывалось? Ну, чтобы охладить Рубцова, чтоб воздух сделать не ядовитым, переполненным угрозой, а мягким и волнующим. Как эти чертовы черточки. Опять дьявольщина какая-то. Рубцов стянул куртку, ботинки и подошел к собаке. Та развалилась попой на подушке и, кажется, на оборону усадьбы не подходила ни разу — в бой не рвалась, на Костю смотрела без интереса, лениво созерцала. На шее у животинки — ошейник с гравюрой «Ватикан» на круглом под фреску Rose de Metz. Еще один фанат Парижского искусства? — Ватикан, значит… красиво. И где твой придурочный хозяин Марат? Пес дернул ухом, услышал знакомое слово, да и вообще, кажется, понял вопрос. Глянул вбок, а Костик и повел за его взглядом свой. У стены — каменное изваяние, Акронов собственной персоной в халате, встревоженный и нервный, но держится. Смотрит на Костю, ждет удара по морде. — Расхотелось тебе рожу начищать. На это рассчитывал, притащив картину? Марат кивнул, понял его тягу к великому и сделал на это ставку. Помогло, убивать больше не тянуло. Только поговорить. — И зачем тебе я? — устало, с непониманием. — Понравился, башку снесло. — И все? Так я тебя расстрою, не всё коту масленица. — Я видел, тебе тоже… — с придыханием, брови нахмурил. — Что мне «тоже»? — Снесло. Ты на меня еще в музее смотрел, я заметил. — И что? Смотреть смотрел, но не лез к тебе, с работы не выкидывал, не разводил детский сад! — Ты бы иначе не приехал, я сразу понял. — Понял и решил меня измором брать? Марат кивнул. И Костик впервые поверил, что его добиваются. Да и не абы кто, а этот… нахал. Высокий, с темными прядками на лбу, с размашистыми густыми бровями — восточный мужчина, гордый. Такие просто так не бегают, не раскидываются собой направо и налево. У них же там все с гонором, высокомерные, надменные. Цари Гор, у таких шея не гнется лишний раз. — Послушай, ты ошибаешься. Я старый, без денег, без славы, у меня даже дома нормального нет, а ты… перспективнее. Вот и раскладывай молодняк по постели, не лезь ты ко мне. Это порыв, оно забудется и пройдет. — Не забудется, я знаю. И ты не старый, в зеркало себя, что ли, не видел? Да у меня слюни чуть там, на выставке, носом не пошли. А дом, слава… черт с ними! — А мальчик тот, с ним что? — Он просто так… развлечение. Ничего у нас нет. Встретились и разбежались. — Не пара? — Нет, на «потрахаться». Одноразовый. — А я? Выпалил и замер. Зря. Вон как у Марата зрачки расширились, грудь вздыбилась, поднялась. — Не задавай глупых вопросов! И подлетел к оцепеневшему Косте. Они целовались, как полоумные. Зубами сцепились, царапали друг другу губы, кусали. Марат шептал ему, что трахнет потом, как сидорову козу, и Рубцов, балансируя на грани, удивлялся, что в его возрасте еще был кому-то интересен не только в качестве топа. Акронов стащил с него свитер и швырнул подальше, прижимаясь голой грудью. Костик боролся с завязками на халате, пока бешеный Марат исследовал его шею, метил, гулял по проступившим венкам и лизал их, водил руками по телу. Рубцов первым прижал чужое тело к стене и сдернул наконец-то одежду с дышавшего жаром Марата. Голый, готовенький, красивый. Член немного угловатый, с чуть заметной неровностью, толстый, как успел заметить еще вчера. — Готовился? Акронов выдохнул горячее «да», и снова залепил Костю поцелуем, просунул язык и вертел им жадно, по зубкам проходился, считал секунды и метался по стене. Им хотелось — рвано, быстро, но ярко. Оба понимали, что надолго не хватит, что кончат минут за пять, зальют себя спермой, а потом уже и в кровать можно нырнуть. Рубцов сжал в руках мягкие ягодицы, всосался Марату в шею, бедрами толкнулся навстречу. Член просил свободы, горело внутри, хотелось и тоскливо отзывалось хмельными волнами по телу. Хвала небесная, его услышали. Расстегнули пуговицы на джинсах, стащили вниз и с придыханиями ухватились за основание. — Я еще, ах, на выставке думал, какой он у тебя… Костик укусил подставившееся под ласки ухо. — Сойдет? — Более чем. Марат дрочит на скорость, провоцирует, заводит Костю на максимум, чтоб совсем унесло. Горячка не проходит, каменеет внизу в чужих руках. Свои-то уже давно размазывают капли по головке Маратовского члена. Мягко, большим пальцем. Дрочить неудобно, не так, как себе, кисть болит, не набирает темп, но Акронову сейчас глубоко похуй, как там ему мозолят. Главное, что трогают, гладят и сжимают. Он толкается в руку, а сам лапает Костю безбожно, тихонько постанывает, не шумный, опьяняюще кроткий, смиренный. Заводит свободную руку за спину, а Рубцову и не видно-то ни черта, посмотреть хочется, поучаствовать. — Развернись, я сам. И Марат слушается, лицом к стене встает, голову на холодную плитку, оттопыривает задницу, прогибается, как кошечка. Костик трогает, ласкает, притягивает к себе и позволяет невыносимо долгие секунды потереться членом. Акронов недоволен, крутится, сам раздвигает половинки. Дырочка сжатая, гладкая, без волос — точно готовился. Еще и за презервативом к халату тянется. Знал, что Костя не выдержит?.. Или надеялся? — Аккуратнее, я давно не был снизу. Костик взвыл — сил на подготовку не оставалось, хотелось залепить с размаху и кончить поскорее. Его хватило на то, чтобы нацепить гандон и выплюнуть кусочек фольги. — Кос-с-стя! — шипит, вертит задом. — Растянул сам, смазка внутри, давай уже, не могу-у! Рубцова тряхнуло от облегчения. Он ухватил себя за основание и приставил головку, сплюнул прямо в цель, размазал пальцем, чуть надавил. Сжал зубы и дал себе установку не торопиться, не рвать. И толкнулся медленно, но одним плавным движением, чтоб не пришлось переигрывать, чтоб боли не было. Марат принял его, придержал Костины бедра, когда кольнуло резко у входа, когда захотелось оттолкнуть, но не стал, перетерпел. Его не сразу обожгло, пришлось ждать, когда Рубцов толчками, поглаживаниями и поцелуями в мокрую спину вернет ему утерянную лихорадку и затрахает до исступления. И когда боль прошла, и секундное раздражение сменилось на гортанное «ха!», его опять пробрало желанием. Акронов кончил первым — сдрочил в оргазменном трансе на стену, упал грудью в плитку и прожил последние Костины толчки, все еще купаясь в тумане, ощущая, как по телу плывут угасающие волны. Рубцов улетел следом и еще минуту втыкал в потолок, закинув голову. Потом его утащили в ванную на втором этаже, где они еще раз закрепили пройденный материал. Марат отсасывал ему, стоя у бортика джакузи, а сам глаза от удовольствия закатывал. Презервативов не оказалось, и они обошлись взаимным минетом и пальцами, целовались устало и валялись еще полчаса, разговаривали ни о чем. Костик даже уточнил, вернут ли его на старую работу, но Акронов был неумолим. Честно признался, что с бухгалтерий у них беда, вот и устроил махинации, чтобы переманить опытного Костю. — Я бы не брал идиота. Просмотрел твое резюме, данные перечитал несколько раз. С твоим образованием тебе и Молодавы-то мало! Почему ТЫ и в такой шараге за копейки? Рубцов вкратце поведал историю с Башаровым. — Это же чистой воды харассмент, почему не пожаловался? — Некому. Был Герка, но он еще в то время сопля соплей, да и я недалеко ушел. — А вы… вместе? Костик нахмурился. — Нет, и никогда не были. Я не терплю измен. Был бы с ним, ни за что бы не приехал. Марат повернулся лицом, серьезный. — Слушай, а мы?.. Ну, просто на один раз или попробуем дальше? — Ты же сам тогда сказал, что у нас химия. Тебе хватит одного раза? Тот покачал головой, нет, не хватит. — Вот и хорошо, но на всякий случай предупреждаю — на работу пойду, не гордый, тем более если про бухгалтерию не врешь, но трахаться у тебя в кабинете, или где ты там проводишь время, не собираюсь. Я не секретарша и не бонус к налоговой отчетности, ок? Нахмурился, но кивнул согласно, а потом улыбнулся несмело. — Ты же соврал тогда, да? Ну, про то, что ты актив. — Ага, соврал. Не думал, что захочешь под меня ложиться, ты же у нас восточных кровей. — То есть я могу тебя.? — А? — Костик удивился, даже брови поднял домиком. — А тебе что, хочется? — С ума сошел? Конечно. — Ну, если «конечно», то можно. Я, правда, уже года полтора ни с кем. Ну ты понял. Придется покорпеть. Марат засиял, облегченно выдохнув. Испугался? — Пойдем только перекусим, да и собаку хочу погладить. И вообще, ты и правда такой фанат искусства? Или прикидываешься? Марат засмеялся, оперся на края, привставая. Ладный, точеный, не похож на мальчишку — тело взрослое, без флера юности. — Не прикидываюсь, правда. Я тебя заметил еще раньше, чем ты меня увидел. Минут пять воротил головой, следил, как ты по залу шастаешь, от картины к картине перешагиваешь. Чуть глаза не свернул, думал, что кинусь знакомиться, но этот пацан уловил всё сразу, утащил в сторону, не хотел делить. Ты только не думай, мы не в отношениях с ним, я же говорил. Только секс, да и то односторонний. Видел же его — из него актив, как из меня… водолаз-глубоководник. Не цеплял он меня. — А я зацепил? — Ага, на весь «Гараж» матерился, когда ты сбежал. Костик вздохнул: давно не слышал такого, мурашками не покрывался, не краснел. И отчего-то вдруг сам выпалил: — Я сам ругал себя за то, что не позвонил. Ты мне понравился, но этот мальчишка… и мой возраст. Не решился, забил. — То есть можно благодарить Геру? — Ага, позвоню ему потом, обругаю. — За что? — Чтоб абы кому не светил мою фамилию.