Солнца Аризоны

Аризона пышет на путников своим жаром, бросает его им в лицо, сушит две пары голубых, как небо над их головой, глаз. Эти двое давно пропахли потом и пустыней. Лошади под седлами в мыле и на удилах собирается бахромой пена, иногда срываясь под копыта всё более скалистой местности. Если обернуться назад, в нечетком хрустальном мареве чудится зелень деревьев и синева воды словно в насмешку над ними, и Джон, стянув на секунды платок с лица, пытается сплюнуть песок, матерясь, потому что слюны почти нет. Молчание выматывает обоих не хуже палящего солнца над головой, как хрипы выбивающихся из сил коней под ними. Небольшие привалы, чтобы отлить и ополоснуть рот, почти не отпив из полупустых фляг, напоив лошадей тем, что еще осталось от их скудных, собранных второпях припасов. Джон ведет их одному ему известной дорогой, которая, возможно, поможет им вылезти из того дерьма, в которое оба вляпались по самую макушку, а, может просто прикончит их солнцем и жаждой. Адам на грани, он молчит, но его желваки ходят под кожей, а прищур глаз становится всё больше, когда он смотрит на Уэйна, и Джон думает, что внутреннее солнце парня потихоньку выжигается пустыней, которая хочет их поглотить своим чревом. Вечерами холодает и они вынуждены спать, прижавшись друг к другу. Уэйн считает биение своего сердца в такт тяжелому дыханию Адама, долго не может уснуть от жара, разливающегося по венам от спины прижавшегося к нему ковбоя. Когда они просыпаются утром, они молчат о том, что рука Джона собственнически прижимала Адама к своему одеревеневшему от усталости телу. Уйэна преследует запах от макушки с коротко стриженными волосами цвета выгоревшей пшеницы, в которые он уткнулся носом под утро. Легкие саднит и царапает оранжевым крошевом аризонской пустыни. - Ты понятия не имеешь, куда ведешь нас! – указательный палец Адама в миллиметрах от лица Джона. На боку ковбоя кольт, покрытый тонким слоем ржавчины песка, пальцы свободной руки в сантиметрах от рукоятки. - Надеюсь, у тебя осталось в барабане 2 пули, - спокойствие дается Джону с трудом, но об этом знает лишь он сам, никогда не впуская в свой бешенный омут из чувств никого из живущих. Внешне его лицо похоже на кусок скалы, которую обтесывали суровые ветра песком. – Одну мне в лицо, другую себе в висок. Ты не выживешь здесь один. Никаких резких движений, никакого намека на действие – Уэйн не дурак и умеет просчитывать реакции других людей. Но его сбивает с волны то, как Адам инстинктивно закусывает губу, прокручивая в голове свои шансы. В сумерках без костра, который они не разжигают из-за возможной погони, Уэйн сглатывает вязкую слюну. В своей голове он прикусывает губу ковбоя собственными зубами, впиваясь в потрескавшиеся пересохшие губы, слизывая чужой жар и злость, впитывая в себя взвинченность и… лучше не думать об этом. Он не позволяет себе роскошь моргнуть. Адам опускает руку, так медленно, что, кажется, успевает взойти луна. Они одуревают в этой безжизненной глухомани оба. Это всё пустыня, когда они выбивают друг из друга дух, врезаясь грудными клетками, деля биение сумасшедших сердец на двоих. Грубые пальцы в коротких волосах цвета спелых колосьев, которые невозможно ухватить, и Джон давит другой рукой на упрямый затылок, впечатывая губы Адама в свои так напористо, что они стукаются зубами, рычат в этот звериный поцелуй, но не могут оторваться друг от друга. Воротник рубашки Джона трещит, зажатый в кулаке молодого ковбоя, когда тот тянет его на себя. Уэйн сжимает стояк парня, считай почти мальчишки по сравнению с ним, через грубую ткань штанов и давит всем телом, заставляя любовника пятится до тех пор, пока спина не прижимается к огромному, еще хранящему тепло ушедшего дня, валуну. Джон ныряет губами под скулу, прихватывает, прихватывая зубами, дурея от того, как дерет губы от соли на коже. Ему чудится вкус чужой молодости и силы. Адам запрокидывает назад голову, ненароком впечатываясь со всей дури о камень затылком, подставляя укусам обнаженное горло. Низко стонет, толкаясь пахом в ладонь мужчины. Джон знает, как сжать, где надавить, как опустить руку ниже, чувствуя под плотной тканью возбуждение Адама, раздразнить его еще больше до тихих стонов нетерпения. Он оглаживает Адама, не обращая внимания на далекий отрывистый вой койота. Не слышит, как на него отвечает стая. Уэйну кажется, что он просто убьет сейчас этого парня, по телу которого разбросала серебро и тени луна, делая его каким-то нереальным. Потому что нельзя быть таким, нельзя так заставлять стучать кровь в висках, так лишать холодного расчетливого спокойствия и ровного биения сердца. Творить то, что сейчас происходит. Желать так сильно, что, скорее всего, остановить всё это сможет теперь лишь пуля в лоб. Уэйн целует-кусает своего вынужденного попутчика в каком-то остервенении, лихорадочно запуская свою руку тому в штаны. Он обхватывает пальцами чужой член, чувствуя, как тот пульсирует и двигает кулаком вверх-вниз, как бы делал это себе, а другой рукой давит Адаму на грудь, то ли поддерживая, то ли сильнее вжимая того в валун за спиной, отсекая пути к побегу, хоть молодой ковбой и не делает никах попыток, лишь толкается бедрами в кулак Уэйна, закусывая чертову губу, пытаясь хоть как-то сдержать собственные стоны. Его глаза полуприкрыты, словно он словил приход, покурив травки. Джон ловит свой, когда в ладонь выплескивается вязкая горячая сперма, когда Адама сотрясает дрожь и он беззвучно протяжно стонет, зажмуриваясь. Уэйн торопливо вытаскивает руку из чужих штанов, торопливо приспускает собственные штаны, размазывая семя парня по члену. Матерясь, лихорадочно разворачивает разомлевшего от оргазма ковбоя лицом к валуну, обхватывая рукой поперек груди и вжимая спиной в свое тело, которое лихорадит от похоти. Джон шепчет горячечно всякую чушь, будто успокаивает норовистого жеребца, подрагивающего всем телом. Адам дергается, когда Уэйн проталкивается в него, ему больно, но любовник держит крепко, давит, наваливается на парня. Адам с силой впечатывает в валун кулаком, стонет, хрипит, его легкие дерет от жара внутри, от жара Джона, наваливающегося на спину и впечатывающего его в камень короткими мощными толчками. - Сссссука, ммммм, - выстанывает Адам, когда Уйэн меняет угол и сильные пальцы с огрубевшей кожей сжимают яйца пустынного любовника на очередном мощном ударе членом в жаркое узкое нутро. Они кончают почти одновременно, Уэйн никак не может поймать собственное дыхание. В какой-то момент ему кажется, что сейчас он просто сползет на землю, перевернется на спину и уставится в бездонное звездное небо да так и умрет в этой пустыне. Его шатает как пьяного, и он цепляется за плечи Адама ища опоры, а тот, уже развернувшись лицом, снова тянет за ворот рубахи на себя. Но Уэйн отшатывается, и Адам отпускает, не сказав ни слова. Утром Джон просыпается, уткнувшись носом в макушку коротких пшеничных волос, выгоревших на солнце. Он прячет в них улыбку, посильнее прижимая к себе Адама в медвежьем захвате. Они молчат всё утро, почти избегая друг друга, насколько это возможно. Но когда взгляды двух пар голубых глаз случайно встречаются, в них пляшут солнца.