but first coffee

      Он с трепетом и искренней теплотой зовет его «хен», с нежностью. Дарит свою самую счастливую и лучезарную улыбку, восхищенную и немного застенчивую. Чимин видит эти глаза-сердечки, как в примитивных диснеевских мультиках, и, если сердечек не видно другим, это лишь потому, что они, вообще-то, в чертовой реальности.       Реальность пахнет свежеиспеченной выпечкой. Шлейф зернового кофе пробуждает сонные рецепторы, тепло мягко укутывает продрогшее от зимнего мороза тело, проникает под парку, оставляет румянец на чиминовых щеках, мелькает перед глазами забитыми столиками и яркими витринами.       Ему анимация и не нужна. Он еще помнит и этот ласковый взгляд, и эту игривую мальчишескую улыбку. Все еще знает, чего стоит их заполучить, — у него этого всегда было в достатке, раньше, — как будто на себе чувствует.       Чимина, застопорившегося, подталкивают вперед, подходит его очередь. В этой кафешке всегда куча народу, особенно зимой, как сейчас, не продохнуть. Он уже проторчал здесь минут пятнадцать: хотел насладиться любимым мокко, а насладился любимым бывшим.       Он медлит всего секунду и решает: была не была.       — Хосоки-хен, — Чимин оставляет на колючей щеке легкий поцелуй, вдыхая терпкий запах его одеколона, такой же терпкий, как и обожаемый Хосоком капучино. Такой же терпкий, как и он сам. А еще Хосок бывает сладким и легким — этого у него не отнять — все тот же капучино, один в один. Он проводит пальчиками по легкой щетине, мягко щебечет: — Вы только пришли или уже уходите?       Хосок набирает в грудь побольше воздуха, весь подбирается, напрягается, деревенеет.       Молчит. Смотрит. Изучает.       Будто у Чимина за три месяца рога выросли. Неужто?       — Познакомишь? — у Чимина стандартная вежливая теплая улыбка для таких случаев. Ее-то он и демонстрирует, не отрывая взгляда контрастно холодных карих глаз от замешкавшегося Хосока, от его нервно подергивающегося кадыка. И если Хосока смутить получится вряд ли, зато получится заставить его парня почувствовать себя немножечко лишним. И это, если честно, уже победа. В битве, не в войне. Быть может, значимая только для Чимина, но значимая.       — Джин-хен, мой парень. А это…       — Чимин, — он обхватывает протянутую ладонь обеими руками, слегка кланяясь; хен отвечает тем же и заинтересованно склоняет голову к плечу, словно бы ища подвох во всем этом чиминовом фальшивом обаянии.       — Просто Чимин?       — Просто Чимин.       И не находит. Легкомысленный, принимает желаемое за действительное слишком просто, как-то даже неинтересно. Вообще-то, Джин-хен очень красивый. Выразительные глаза, темные, безупречно уложенные волосы без единой выбивающейся прядки — не придерешься, пухлые губы и очаровательная улыбка — идеальный, отличающийся своим мягким, утонченным, нечеловеческим образом. Ему хочется завидовать, ему хочется подражать. Хочется просто стоять рядом и купаться в его изысканной приторности, вылощенной, любовно выстроенной шаг за шагом, почти гениальной в своей простоте и непохожести.       И это может немного раздражать или нервировать, как угодно, но он — мечты и надежды. Он, что Хосок, сладкий и легкий, только без терпкости. Он — то самое латте, что держит в озябших пальцах.       — Я уже опаздываю на лекцию, — только и говорит на затянувшееся молчание, задумчиво постукивая по корпусу телефона. Никто его не останавливает, и Хосок даже как будто немного рад, и это уже совсем ни в какие ворота. — Рад был повидаться, Хосоки-хен. Джин-хен, приятно познакомиться.       Чимин выходит из кофейни с пустыми руками и абсолютно пустым сердцем, выпотрошенным, поднятым старым-добрым штормом воспоминаний, — спасибо, друг, я не просил.       Он спокойно переходит дорогу и бредет полквартала до универа. Кажется, он правда опаздывает. Ну а куда спешить человеку, потерявшемуся в своем лживом спокойствии, точно Кай в ледяной вечности на пути к милосердию.       Чимин ковыряет кроссовком промерзшую землю в парке при университете, как всковырнул его Хосок своим случайным появлением — лучше бы и вовсе не встречались.       Чимина от обиды душат слезы — от обиды и несправедливости. Подумать только, полюбить кого-то, кто совсем не Чимин, кто, почему-то, лучше. Ведь все должно было быть не так. Этот разрыв должен был быть лишь поводом сойтись вновь. Может, чуть позже, год или два, Чимин не был уверен, зато точно знал, что это случится.       На языке горчит вкус предательства, знакомый до боли. Он точно знает этот вкус — вкус терпкого капучино с дурацким привкусом меланхолии, густой и тягучей, — Чимин чувствует себя обманутым — так выглядит чувство несправедливости, так выглядит его мокко.       Он все еще подписан «Хоби-хен», и Чимин от этого только сильнее хмурится, набирая самое глупое смс в своей жизни.

13.02.17, 10:14 он тебе не подходит

      Он отправляет и думает: хуже уже не будет.       — Ты что, совсем не соображаешь? Кто такие вещи бывшему шлет. Айщ, Чимин-и, всему тебя учить надо, — приговаривает Тэхен, единственный и неповторимый в своем звании «худший совет года» (а потому слушать его совсем не обязательно) и по совместительству лучший друг. Он отпаивает заледеневшего на холоде Чимина дешевым университетским кофе. Чимин даже не сопротивляется. Ему, если честно, на кофе уже плевать.       — Ну и пусть увидит этот его Джин-хен, тебе-то что? Может, так даже лучше.       — Ну ты и балбесина, Пак Чимин.       И Хосок не отвечает. И это даже хуже, чем «хуже уже не будет». Потому что это совсем никак.       У Чимина своего ничего не было. Ни жизни, ни дома, ни образования. Все чужое, родительское, навязанное.       Но у Чимина был Хосок — абсолютно свой. Он и дом, и жизнь, и любовь в одном флаконе. Он — то будущее, которое Чимин осторожно хранил в самом дальнем уголке сокровенного. Он — то прошлое, к которому — Чимин верил — всегда можно было вернуться. Оттого Хосок и защита, даже если не рядом, оттого и опора, и все еще то свое, единственное, родное.       И что, что в настоящем Хосоку нет места?       Просто Хосок слишком серьезный, слишком взрослый, слишком смешной, слишком интересный, заботливый, внимательный, слишком мальчишка, он весь одно сплошное слишком. И Чимин этим слишком просто задохнулся бы в своем маленьком настоящем.       И в настоящем Хосока не стало. Стала «пауза» — по воле Чимина, а потом разрыв — все еще по воле Чимина.       А кому не хочется проверить на прочность что-то идеальное?       У идеального Хосока должны были быть границы (Чимину очень хотелось верить, что у идеального Хосока границ нет). Оказалось, границы заканчиваются провокационными фотографиями в инстаграме с другим парнем и подписями в том же стиле: «Юнги-хен — лучший хен на свете», — хотя звание это всегда принадлежало его Хосоку. 13.02.17, 22:21 От: Хоби-хен А кто мне подходит? 13.02.17, 22:21 От: Хоби-хен Ты, что ли?       Чимин смотрит на плывущие перед глазами буквы и совсем не верит, что в его жизни есть место и такой реальности — настолько неправильной, искаженной, без любящего Хосока и идеального будущего. Ведь в идеальное будущее Чимину без него просто не попасть. 13.02.17, 22:24 От: Хоби-хен Прости 13.02.17, 22:24 От: Хоби-хен Я не хотел тебя обидеть       Чимин поджимает губы и откидывает смартфон на кровать.       В комнате душно. Густой плотный воздух не позволяет вздохнуть по-человечески. Он задыхается собственной злостью, собственной слабостью и неспособностью противостоять Хосоку. Каждое его слово — удар в сердце, точно в пятое межреберье, хоть бы раз промахнулся. Он уверен: дело не в комнате, — но хватает телефон, оповещающий о новом смс, и вылетает на промозглый незастекленный балкон. 13.02.17, 22:26 От: Хоби-хен Чимини, пожалуйста, только не расстраивайся 13.02.17, 22:28 От: Хоби-хен Чимин?       Он зло вытирает отчего-то мокрые щеки, ненавидя и себя, и Хосока за свою уязвимость, мягкотелость и абсолютную бесхарактерность.       «Я слишком хорошо тебя знаю» — да, слишком.       И Чимин взрывается. Чимину очень хочется написать кучу грязных словечек, упрекнуть Хосока в тысяче проступков и в самом главном — предательстве, но правда в том, что виноват в этом всем только Чимин.       Он старательно выводит каждую буковку своих все еще обозленных мыслей, но почему-то выходит только «просто не пиши мне больше». И это глупо так, что запал Чимина гаснет в одно мгновение, опуская его в реальность, где Хосок ему вообще-то и не писал, и не звонил, и даже не пытался. Он едва успевает стереть сообщение, когда на экране появляется их нелепая общая фотография, забавная, на самом деле, и номер — Хоби-хен.       Ночное небо сгущается над Чимином. Оно почти баклажановое от пропитанного искусственным светом ночного города. Ни одной звезды, только темная беспроглядная бездна, куда ни глянь. И отражение этой бездны эхом отпечатывается землей, там, под ним. Она тонет, покрывается холодной корочкой безразличия, манит к себе безнадежно потерянных.       — Ну чего ты молчишь? — дыхание в трубке сменяется тихим, уставшим голосом, Чимин буквально видит его осунувшееся лицо, поникшие уголки прежде растянутых в улыбке губ, всю его обреченность и смирение, которые звенят в голосе ультразвуком и режут чиминов слух.       — Ты меня обманул. Ты сказал, что будешь ждать столько, сколько понадобится.       — Что ты хочешь от меня услышать, Чимин? — от серьезности, ужасной, пугающей серьезности Чимин вздрагивает, находясь даже за десятки километров. Хосок раздражен, Хосок разозлен, и его злость не может идти ни в какое сравнение с чиминовой, и он безоговорочно прав, и от этого не легче. — Ты попросил дать тебе время, сказал, что запутался, а сам нашел себе игрушку для секса. И ты хочешь, чтобы я ждал, пока ты нагуляешься? Извини, но у меня другие планы на жизнь.       Ты все просрал, Пак Чимин, ты все просрал, — где-то над плечом навязчиво болтает маленький злобный силуэт Тэхена. Чимин отмахивается от него и сжимается весь, становясь прозрачным, стараясь быть еще меньше, даже меньше воображаемого Тэхена. Злости на Хосока как не бывало, теперь только страх, пускающий свой яд в вены и по кровотоку доходящий до едва перекачивающего кровь сердца, — боже, Хосок, остановись, ты убиваешь.       — Мир не вертится только вокруг тебя одного, — мягче добавляет Хосок, выдыхает устало: — Мне жаль.       Наверное, ему тяжело. Чимин всегда был для него испытанием на прочность. Для Чимина Хосок всегда был благословением, и он это благословение удачно продал за бесплатно.       Хосок часто твердил «избалованный» и «люди — не твоя игрушка, и наши отношения тоже, когда ты это поймешь?». И Чимин понял, он правда все понял.       — Я соскучился. Я так скучаю по тебе, хен. Мне кроме тебя никто не нужен, правда.       Хосок одаривает его звенящим молчанием, пугающей пустотой. Чимин не дышит, когда шепчет:       — Ты мне не веришь?       — Чимини-пабо, глупый, глупый Чимин, — в ответ шепчет Хосок, почти на улыбке, и Чимин, довольный, отражает ее. Светится, как дурак, загорается трепещущей надеждой, взмывающей в поднебесье трогательным мотыльком.       — Верю, не верю — да разве это важно? Пожалуйста, ты должен понимать, что любые отношения — это не просто чувства. Это ответственность за другого человека. И сейчас я несу эту ответственность за Джин-хена, не за тебя.       И надежда эта падает вместе с Чимином в ту манящую безнадежно потерянных бездну. Чимин мерзнет изнутри своей виной, мерзнет своим бессилием, и холодный уличный воздух, проникающий под легкую хлопковую футболку, совсем ему не помощник. Он заползает раненым зверем в душное тепло родного дома, ложится на кровать зализывать раны. Ему хочется просить не молчать, просить говорить что-нибудь и о чем-нибудь, совсем не важно, какие это слова, просто говорить, но на том конце провода снова тишина. И Чимин не видит другого выхода.       — Ты же обещал меня ждать, помнишь?       — Ты не даешь мне забыть, Чимин-и.       — Знаешь, — он выдыхает в потолок, прижимается губами к динамику, — я обещаю то же самое. Я буду ждать тебя, только по-настоящему.       У Чимина дрожат губы, и уверенность дает трещину, широкую, незарастающую, ее не скрепить и не склеить.       — Чимин, не надо, не заставляй меня–       — Я не прошу бросать его, хен. Ты ничего мне не должен. Просто… Если захочешь вернуться, я всегда буду готов.       Хосок вновь затихает. И даже дыхание, привычное и размеренное, как-то вдруг исчезает совсем. Чимин не жалеет о сказанном. Просто боится, что Хосоку теперь это совсем не нужно. Чимин ему не дом, не жизнь, не будущее и давно уже не настоящее. Он покореженное, сломанное прошлое, надоедливо напоминающее о себе. Прошлое никто не любит.       — Хорошо, — наконец раздается из динамика, совсем бесцветно, как-то пусто, сломленно, а потом звучит привычное, родное, лучшее за весь этот болезненный разговор: — Спокойной ночи, Чимин.       — Доброй ночи, хен.

***

18.08.17, 15:26 От: Хоби-хен Он тебе не подходит       У Чимина замирает сердце, совсем останавливается. Он сам, кажется, перестает существовать и на пару секунд даже решает, что показалось, но сообщение никуда не девается, не пропадает, оно тут, и на другом конце провода, наверное, ждут его ответа. Чимин впивается в экран и быстро-быстро отправляет:

18.08.17, 15:27 кто?

      — Не кто, а что. Капучино. Ты ведь никогда его не любил, — Хосок появляется из ниоткуда, возникает перед столиком и ослепляет своей улыбкой-сердечком, яркий и солнечный, с выкрашенными в рыжий слегка вьющимися прядками, и Чимин начинает бояться за свое сердце. За полгода мучительного молчания оно совсем отвыкло от подобных скачков напряжения в организме.       Он пытается спрятать улыбку, скрыть за напускной серьезностью, но серьезность эта трещит по швам, позволяя читать себя подобно открытой книге: он взволнован, он безумно рад и почти бесповоротно счастлив.       — Ах, точно, я пересмотрел свои взгляды на твой кофе. Знаешь, эта сладкая пенка прекрасна, но она не имеет никакого смысла без горечи под ней.       Хосок присаживается за столик, одаривает загадочностью и таинственностью сполна. Такой родной и далекий одновременно, и у Чимина пальцы чешутся поскорее сократить расстояние до миллиметров между их губами. Он чувствует смущение и, верно, подступающий румянец и нелепо откашливается.       — А у тебя там что?       — Меланхолия, — Хоби знает, что Чимин поймет, — ну конечно он поймет, Чимин сам подарил своему мокко такое название. И это то самое, что заставляет верить: все получится. — Каждый раз удивляюсь, почему заказал именно его, но, когда становится сладко, сразу вспоминаю.       В любимом кафе все еще пахнет горячей выпечкой и зерновым кофе. Яркие витрины с угощениями тут и там мелькают перед глазами, а столики по-прежнему забиты под завязку студентами, разносящими приятный гул и шелест разговоров, и постоянными посетителями-одиночками, создающими уют одним своим присутствием. Только очередь за кофе чуточку меньше.       Хосок смотрит с трепетом и нежностью, с легкой ласкающей улыбкой, теплой, как эти последние деньки уходящего лета. Чимин купается в ней, ныряет без страховки и совсем ничего не боится. И ему не нужна анимация, чтобы видеть прежнее хосоково обожание, его мальчишескую влюбленность, и самозабвенно отвечать трепетной взаимностью, — он на все готов.       — Думаешь, мы сможем начать сначала?       Чимин игриво пожимает плечами и меняет стаканчики, сразу отхлебывая любимый мокко. Из чужого стаканчика он кажется еще вкуснее.       — Думаю, у нас просто нет другого выхода.