Безумная ночь

      Город захватили сумерки.       И вот, опять они.       Сначала заходят осторожно.       Боязливо оглядываются, еле переставляют ноги, как нервные старики подпрыгивают от любого лишнего шума. Рыскают тут в поисках чего-то аномального. Но стоит освоиться, понять, что покрытые паутиной необлицованные стены – это всего лишь стены; Ночной Щелкун – саранча; а Вой Смерти – завывание голодных собак, – они выглядывают из-за угла, и с присущим детям озорством бегут внутрь, в темноту. Именно тогда оно захватывает их, очерняет, пережевывает и выплевывает каких-то безумных кукол.       — Кис-кис-кис, — смуглый мальгуган в кепке наклоняется и смотрит шальными глазами в темноту, где горят два маленьких янтаря.       Худое, настолько, что позвонки и ребра туго обтянуты кожей, животное выходит из укрытия. Желудок сводит в болезненных спазмах от запаха еды. А они затихают, чтобы не спугнуть. И детские улыбки, совсем не детские, превращаются в оскалы.       — Бей её! Пугай её! Жги её! — смеётся тот же паренек. Тут нет свиной головы, что сводит их с ума, заставляя делать ужасные вещи, и они не забытые дети на острове. Эти три мальчика, самые обычные, днем примерные; но сейчас вяжут банки на хвост измученному животному.       Раздался жалобный рёв: в голове звучит, как стон боли, совсем человеческий.       Песнь Амбреллы.       Песнь, которая будит темноту, заставляя всех тварей, уродливых и жестоких, выползать из укрытий и начинать охоту.       В этот момент наступает тишина. Зловоние смерти заставляет задуматься о содеянном. Они смотрят на скрюченное тело: на выпученные глаза, раскрытую пасть, уродливо торчащие сломанные кости, расплющенную черепушку, и понимают, что это вовсе не весело. Но никто не сознается. Никто не сознается в том, что чертовски страшно, что и в мыслях не было заходить так далеко.       Тишина, разрезаемая лишь их шагами и внезапным лаем, окутывает сознание. Каждый начинает бояться. Кажется, за их преступление Амбрелла не выпустит и сожрет, как делала это с другими. Сейчас из стен вылезут штыри, проткнут насквозь, и они станут долгожданной пищей для здешних обитателей.       Молодые тела пробила мелкая дрожь, когда дверь, которая должна была быть выходом, таковым не оказалась. Раздался крик ночной птицы.       Малой заплакал, вцепился потной рукой в штанину Тимы.       Хочется проснуться дома, в кровати, понять, что это всего лишь кошмар, но этого не будет, они уже во власти хозяина, что властвует над подобными местами. А ночь темна. Настолько, что даже находясь в такой тишине они не замечают эту костлявую руку, что собирается вцепиться в их плечи. Лишь когда это случается, Тима вскрикивает и пытается ударить что-то, не глядя. Их всего трое против исчадий Ада, которые лезут из всех дыр и подвалов. Когда его рука встречается с плотью, никто не думает, что приведения нельзя коснуться, а уносят ноги, ни разу не обернувшись.       — Я не могу больше...       Младший хнычет и усердно трет щеки.       — Брать на дело такую соплю, додумались, — улыбается Серый, поправляет кепку, а сам боится. Недавно кричал от страха. Если кто-то узнает, что они тут были... Если они выживут. Наручные часы показывают сорок минут двенадцатого.       А казалось, что прошло несколько часов. Однако сил уже нет. От страха сковывает тела; стоит им остановиться, они слышат рычание – это псы готовятся разодрать им глотки в прыжке. Они огромные, грязные и злые. Свет, что отражается в их глазах, иногда заставляет видеть несколько пар глаз вместо одной. У пустых оконных проемов дует ветер, который бьёт, словно разряд тока, заставляя стучать зубами и боязливо оглядываться. Тима готов был прыгнуть. Лучше быстро, чем медленно помирать от лап и когтей. Подул ветер, защитный целлофан на стенах поднялся и несколько раз порхнул, как крылья какого-то неизвестного существа.       — Нет... Пожалуйста... — только и смогли они вымолвить, прежде чем упасть.       Без сознания.       Холод.       Шаги.       Свет.       Существо в черном, без лица, опускается над подростком. Его губы, почерневшие от гнили, раскрываются в немом позыве, обнажая острые зубы. Вонь тухлятины бьет в нос. Будто бы оказался на свалке, или у свежей могилы.       Ночной Щелкун, невероятно уродливое создание, начинает говорить на незнакомом языке. Слова впитываются в стены, вязнут, заполняют помещение, заставляя все стать темным. Даже лунный свет не проходит в пустые оконные проемы. Будто та саранча с улицы вдруг заполнила все помещение, и стрекочет, стрекочет, стрекочет, кажется, именно в их головах.       — Обмор-р-р-ро... рок... Без-з-з-з-з-с... сил... — голос тихий, однако режет слух. — За...б-б-б-б....ирай...те.... – он все светит своим оком, как те многоглазые псы, только у него один глаз, прямо на лбу; ищет им — что бы оторвать первым. Резкая боль, свет в глазах, и Серый поднимается с криком.       Он пытается вскочить, но крепкие руки держат его, точно ломая кости, и снова темнота...       — Я не хотел... я не хотел... — это повторял каждый из мальчишек, сидящих в белой машине с красным крестом. Их перепуганные родители пытались успокоить детей, но те продолжали плакать и рассказывать о том, что что-то подчинило их и заставило все это сделать. Никто так и не понял, о чем они. Детское воображение, не более. Полицейский предположил, что их напугал какой-то сумасшедший бездомный.       Тима, сидя рядом с матерью, кутался в жесткий больничный плед.       — Это было... Безумие... — тихо сказал парень, так, что никто не разобрал, что именно он сказал.       — Что-что? Ты что-то вспомнил? — на него внимательно уставился полицейский. Мальчик покачал головой, вяло посмотрел на серое здание, что взывало к нему, прося вернуться. Он это понял по визгу крыс, по рёву животных, по колющей боли в своих разодранных коленках, по урчанию пустого желудка.       — Видел котенка... можно взять? Домой... — все так же, будто неживой, сказал он.       — Замучаешь же! — хохотнула женщина, но сын, будто подмененный покачал головой.       — Нет... Нет... Нет... — и мысленно повторял это, пока не заснул дома в своей постели. Однако перед этим Тима плотно закрыл окна и дверь в свою комнату. Он не хотел, чтобы Кот пробрался. Казалось, его ждет расплата, несмотря на то искупление, что он выбрал. Но все же на протяжение всей ночи два янтаря следили за ним. Будто забирая безумие, силу, и гнев, что он приобрел в том месте.