Pride and cupidity

Июньское утро 1898-го года выдаётся на редкость солнечным и жарким, незаметно подкрадываясь своей духотой, хотя всё предвещало более умеренную погоду. Ещё вечером угрюмый линшивэй¹ говорил, что быть дождю, но природа сыграла злую шутку, и бедолаге пришлось с рассвета переснаряжаться на более лёгкую одежду. Дел много, корабль прибился к причалу только вчера днём, а отплывает уже завтра. Подворье, в котором они остановились, пахнет дикой речной свежестью и бамбуком, навевая унылую тоску. В жару там находиться невыносимо – чувство, что ты на корабле, и вот-вот поплывёт мимо тебя искусно аранжированный сад, приветливо помахивая мясистыми листами магнолии. С самого первого разлива духоты, ещё в шесть утра, Англия готов прибить всякого, кто не виноват в его недосыпании. Народу вокруг немного: команда привычно довольствуется своими каютами, и только пять охранников удостоены чести проживать на суше. Что поделаешь, времена неспокойные, и хоть смешно Артуру бояться за свою тушу – ох веселье бы было, если бы можно было его убить так просто, – а на время пару пальцев отстрелить могут, да и казённый сюртук жалко. "Наша встреча заказана", – мог бы выразиться иной поэт, но после шекспировских времён Артур далёк от подобных фраз и только брюзжит про себя, что можно было договориться и на сумеречную прохладу. Полдень – это больше похоже на садизм, чем на аудиенцию. Он дожидается назначенного времени из чистой вредности и принципа доказать, что какая-то несчастная жара неспособна возыметь господство над его бренными мозгами. Доказывает в итоге обратное, раз десять колкими фразами втоптав каждого из слуг в плинтуса, и, взяв с собою только двух из них, в гневе отмеряет мощёные улочки почти строевым шагом. Пекин приветливо улыбается загнутыми крышами, обилием кроваво-красного и притаившимися по тёмным переулкам ихэтуанями. Стоит дойти до резиденции всемирного зла, оставив всю свиту за дверью покоев – не хватало ещё дать кое-кому повод к размышлениям – и грозным взглядом вытолкав гуннюй² туда же, как Яо улыбается ему подобно своей столице. Несмотря на уличную жару, в помещении, напротив, всё дышит прохладой и свежестью. Артур бегло оглядывает комнату. Китай вальяжно полулежит на софе, довольно прикрыв глаза и не обращая внимания на неожиданного гостя. "Ну просто дохлая ласка", – фыркает про себя Кёркленд. С утра скопилось достаточно раздражения, чтобы любое мало-мальски счастливое лицо в этот отвратный день вызывало прилив злобы. – День добрый, – тон его бесстрастен и, как обычно, ничем не выдаёт охвативших хозяина чувств. Китай в ответ только морщит нос, как бы говоря: "Здесь завоняло англичанами, мне это противно". – Добрый, – медленно отвечает он, выдыхая слова вместе с сероватым дымом. – Какой вопрос привёл Вас на мои берега в этот раз, достопочтенный лаовей³? "А сам-то ты не догадываешься, наивность святая?" – вновь злорадствует про себя Артур, но на губах его играет вежливая змеиная улыбка, которую он успел нацепить еще у входа. – Только тот, о котором речь шла в прошлый мой визит, почтеннейший, – спокойно отвечает Англия, но это "почтеннейший" добавляет фразе излишний фарс. При всей внешней учтивости, манкировать⁴ в присутствии друг друга едва ли не любимое развлечение обоих. Артур подходит к софе, смотря на Поднебесного сверху вниз, и протягивает ему тонкую стопку бумаг. – Подпишите, – небрежно говорит он. Китай молча принимает из его рук документы; длинные ногти – больше похожие на когти дикого зверя – с неприятным звуком проходятся по листам. Наступает тишина, Англия отходит к небольшому столику и садится в кресло, взяв в руки чашку с заранее приготовленным гуннюй чаем. – Коулунь? – в голосе Яо слышится предательское отчаяние. На губах Артура тень довольной усмешки – нет ничего приятнее слабости и зависимости Китая. – С одобрения её Величества, – равнодушно отвечает Англия. – Не откажите мне в праве взять данные земли в аренду на девяносто девять лет ровно, по истечении срока они вернутся Вам в полной сохранности. Он делает глоток чая и вскользь смотрит на Яо. И тут кто-то точно смывает с лица Поднебесного остатки улыбок, прорисовывая на их месте скрытую тревогу и волнение. Китай не глядит в его сторону, голову почти отвернул, и волосы отчасти закрывают лицо, однако Англия вдруг отчетливо понимает, что в его глазах стоят слёзы. Но ни всхлипа, ни даже судорожного вздоха не вырывается из груди – слишком горд Поднебесный для подобных вещей. Не следи Артур за всеми его движениями, так и не заметил бы ни слёз, ни того, как рука дрогнула, потянувшись к отложенной было курительной трубке. Губы Яо медленно касаются мундштука, и он прикрывает глаза. Вдох. Пальцы его подрагивают, и трубка вместе с ними, Англия отчётливо видит это. – Конечно, мистер Кёркленд, это честь для меня, – говорит Китай голосом пустым и безучастным. Англии вдруг хочется ещё сильнее уколоть его, не полушутя, а жестоко, больно. Слова слетают с языка прежде, чем он успевает пресечь в себе подобные мысли: – Я не слышу в Ваших словах уверенности. Собственная реплика чудится Артуру чужой, он слышит свой голос с удивлением, точно это не его слова. Ему кажется, Китай сейчас склонит голову и повторит фразу громче, вжимая в неё всю злость, но нет. Яо молча берёт со столика аккуратную перьевую ручку, с мёртвенно-бледным лицом готовясь подписывать бумаги привычными своими иероглифами, поворачивается и смотрит на него прямо, глаза в глаза. От слёз не осталось и следа, Поднебесный щурится, глядит куда-то в пол, но после снова вскидывает на него свой холодный пронзительный взгляд, произнося, казалось бы, совсем не к теме: – Хуже бессмысленной смерти может быть только одно – когда тебя благородно пощадили, и вынужден ты жить с бременем своего унижения. Для любого члена древнего общества, будь то император, воин или простой крестьянин, нет ничего страшнее этого. Оправдание? По спине Артура пробегают мурашки – одной репликой вскрыл Яо всю подноготную их разговора. Китай всё ещё умеет ставить в тупик неожиданными фортелями⁵. – Вы ненавидите меня? – сохраняя на лице прежнее выражение скептицизма и желчной куртуазности, так же в лоб спрашивает Англия, точно невидимый удар отражает. Разговор принимает странный и не очень приятный оборот. Кажется, кто-то невидимый перевернул их беседу как песочные часы, и теперь уже Китай улыбается по-змеиному, сыпля на него песок невысказанных обид. В комнате тишина, но Англия знает – не оттого вовсе, что нечего им больше сказать друг другу. В воздухе пахнет колким уничтожающим спичем, и Китай просто со свойственной ему царственной медлительностью подбирает самые правильные, дерзко-вежливые слова. Артур ждёт этого почти с вожделением – Яо чуть ли не единственный, с кем ему ещё не опротивело пререкаться и не опротивит ещё много лет. Он знает, что может уйти после этого со смехом, может – с волнением или взвинченный настолько, что ещё с полгода хамоватому французу будет повод, чтобы поглумиться над ним. Но от этого любопытство – какой финт дьявол выкинет на сей раз? – становится ещё больше. Ван молчит недолго, смотрит на него всё таким же тяжёлым непонятным взглядом и снисходительно начинает: – У меня было всё: фарфор, шелка, бесчисленное серебро, – Яо криво усмехается, – самость. Я был четырёхтысячелетней самодостаточной империей, способной обеспечить себе безбедное существование на века, мне не нужна была помощь извне… Усмешка Китая становится шире, он переворачивается на живот, зорко наблюдая за Артуром. – Боги наказали меня за гордыню, сведя наши тропы вместе, мистер Кёркленд, – медленный вдох опийного дыма. – Моя самость ослепила меня, я забыл, что чёрные вороны… – он замолкает, – …давно уже не являются в Ваших поверьях вестниками богов, но птицами, всюду несущими несчастья и боль. Вы мой чёрный ворон, мистер Кёркленд, и моя гордыня привлекла Вас, за что я поплатился свободой и рассудком. В комнате повисает молчание, слышно только нервное постукивание фарфоровой чашки о блюдце – руки Англии предательски подрагивают. – Продолжайте, – спустя минуту тягостной тишины говорит Артур всё так же спокойно. Противное ощущение гложет душу – Яо как всегда что-то недоговаривает. Тихий смешок – Поднебесный добился желаемого, возымев над душою врага пускай маленькую, но власть, хотя зеленые глаза Артура по-прежнему будто бы поддёрнуты тонкой коркой льда. Ван прогибается сильнее, края халата сползают вниз, оголяя тонкие плечи с матово-белой кожей. Медленно откидывает со лба чёрную прядь – длинные волосы Китая шелковыми змеями рассыпаны по подушкам, отдыхая от привычной косы. Яо тянет время, выжидая ещё больше, и неспешно делает очередную затяжку. Артур недовольно морщится – он уже и сам дуреет от пропитавшего комнату запаха опия, да и Яо всем своим видом напоминает ему сейчас хитрую вальяжную гусеницу из сказки Льюиса Кэрролла. – …Теперь все мои богатства поблёкли и принадлежат Вам, мистер Кёркленд, – наконец, благосклонно продолжает свой монолог Китай, в чванной медлительности выдыхая дым. – Но не повторяйте мои ошибки и не подкармливайте свою спесь: я не испытываю к Вам каких-либо чувств, опричь презрения и едкой жалости… Англия на секунду замирает, но после невозмутимо делает ещё глоток чая, прикрыв глаза. Китай вновь доволен жизнью, улыбается и неотрывно смотрит на него своими янтарными глазами, заглядывая, кажется, в саму душу. – …Пытаясь заманить меня в клетку, пытаясь полностью подчинить себе Индию, Вы потеряли доверие и любовь близких Вам людей, – фразы звучат мелодично, жидким золотом растекаясь по комнате и обжигая руки. – США ненавидит Вас, Канада боится. Увлёкшись освоением новых земель, Вы отдалились от Европы настолько, что Ла-Манш для Вас равносилен моей Стене. Королева с каждым днём требует всё более невыполнимых вещей, и даже родные братья и сёстры не желают Вам ничего, кроме ножа в спину. На миг глаза Яо сверкают словно у кота в темноте, а губы расползаются в злорадной усмешке. И оттого Артуру кажется, будто только что ему дали хлёсткую пощечину и всадили в сердце с десяток игл, что всё сказанное до последнего слова – правда. И тело точно каменеет, Англия не в силах пошевелиться, так и замирает с чашкой чая у рта, продолжая слушать с отстранённым лицом. – Вы сломали нас с Индией, мистер Кёркленд… – Китай снова делает вдох, чёрные дуги бровей скептично поднимаются вверх, и из груди его вместе с едким облачком дыма вырываются такие же едкие слова. – Но цена? Грудь Поднебесного слегка вздымается, когда он делает очередной глоток опия, а халат от плавных движений рук сползает почти до талии, обнажая по-женски стройное тело. Теперь, даже несмотря на бледность и болезненную сухость кожи, он до боли напоминает Англии сытого и довольного чёрного кота. – Я по-прежнему богаче Вас, мистер Кёркленд. Моя утерянная свобода ничто по сравнению с той ценой, которую заплатили Вы за моё пленение, – жёлтые глаза лукаво сощурены, и Китай театрально выпускает изо рта колечко сизого дыма. – Вы уже сами наказали себя за жадность. Мне нет резона тратить на Вас свою ненависть. Он замолкает и снова медленно переворачивается на спину, нежась в лучах полуденного солнца, золотистыми дорожками проникающего сквозь резные окна комнаты. Даже не думает поправлять окончательно сползший с верхней части тела халат, походя на развратную азиатскую шлюху из увеселительного квартала Лондона. Англия поджимает губы – за века их отношения ничуть не изменились. Яо по-прежнему дразнит его, только теперь невинные недомолвки и плутоватые томные взоры превратились в бессильно злую откровенность. Артур скользит по нему холодным взглядом и отставляет чашку с недопитым чаем в сторону. Встаёт, одним отточенным движением расправляя складки сюртука. – Вы закончили с документами? – резко обращается он к Китаю; слова ледяными сосульками разрезают жгучую вязкость повисшего в воздухе напряжения. Неспешный кивок головы – все произнесённые Китаем слова до сих пор витают в комнате, точно хищные звери попрятались по углам, готовясь в любой момент наброситься и растерзать душу в клочья. Артур не подаёт виду, сильнее кутаясь в каменный плащ сарказма и желчи. Англии не впервой игнорировать оскорбления в свой адрес, пускай и произнесённые с завлекающей улыбкой. Китайский демон всегда умел скрывать за жаркими взглядами своё холодное нутро. В этом они оба точно перевёрнутые отражения друг друга, нелепая инверсия. Один пытается скрыть жар тартара за снежной коркой бесстрастности, другой укрывает вмёрзшее в лёд сердце раскалённой лавой. Артур мысленно морщится – нет, право же, они немного переборщили с количеством мака. Пора отучать китайца от выработанной привычки, дуреть может и без личного участия в курительном процессе, благо ещё не деградировал до простого человека. Он проходит к нему, намереваясь взять договоры, но замирает в глупой ребячьей нерешительности. И сразу мысленно кривит губы – так и есть, Поднебесный по-прежнему слегка подтрунивает над ним. Отложил все документы по другую от себя сторону, на подоконник, так что гордой империи либо перегнуться и взять их, либо – Англия про себя недовольно фыркает – опуститься до просьбы. Изволили выставить всех слуг за дверь – терпите. Артур невозмутимо наклоняется и перегибается через него, касаясь рукой одного из листов. Лицо Поднебесного близко, сам Поднебесный близко, и, вопреки всем домыслам, пахнет отнюдь не опийным дымом, окружившим его ореолом чёртовой загадочности-развязности. Всё так же, как и век назад – экзотическими цветами, какими-то благовониями и совсем чуть-чуть – мятой. Смесь, когда-то вскружившая голову всему старому свету. Шорох шелка. Глаза Китая отливают шафрановым и сверкают на солнце точно два маленьких золотых слитка. Англия ничуть не удивится, если сейчас сверкнёт в небе молния, и перед ним будет лежать уже не Яо – свернется кольцами огромный Китайский дракон с холодными и опасными глазами. Хотя нет, даже этот почивший в мифы зверь недостаточно страшен, чтобы описать им восточного дьявола. В мыслях всё чаще возникает другой, куда более подходящий Яо образ. Медуза. Прекрасная Медуза Горгона, прячущая от дорогих людей очи, лишь бы не превратить своим взором близких в камень. Грозная и гордая Медуза Горгона, приучившая себя, вопреки обычаям, смотреть на врагов прямо и дерзко, отчего в жилах стынет кровь и по коже пробегают мурашки. Оборотень, полузверь с цепким взглядом янтарных глаз, готовый наброситься в любую минуту. Китайский дьявол. – Вы по-прежнему боитесь меня? – вопрос звучит настолько тихо, даже не шепотом, а одними движениями губ, но мигом вырывает Артура из размышлений. Китай смотрит ему в глаза внимательно, чуть насмешливо, явно забавляясь той нелепой позой, в которой они замерли. Артур вспыхивает. В голове сразу разверзается мысленный ор – одна его половина в гневе орёт "Что значит "по-прежнему", чёртов демон?!", вторая только скрипит зубами и смущённо отводит взгляд, тихо выплевывая ругательства. – Отнюдь, – наконец, коротко бросает он и выпрямляется. Не смотрит Китаю в глаза, молча пролистывает все документы. С минуту возится со своим кейсом – пальцы снова дрожат, только это выдаёт неожиданно охватившее его идиотское мальчишечье волнение. Комнату окутывает молчание; Англия грудью чувствует на себе взгляд Яо и почему-то испытывает от этого неловкость, хотя мысленный сарказм тоже никуда не денешь. В конце концов, упрямый замок поддаётся, и Артур уже спокойней складывает туда все бумаги. Молча направляется к выходу. Не прощаясь. – Знаете, мистер Кёркленд… – неожиданно обращается к нему Китай. Слова настигают Англию у самых дверей, и он замирает, – в августе сорок второго мне казалось, я упал с высоты самого неба и втоптан в грязь настолько, что никогда уже не увижу солнца. С поднебесной высоты падать больно и стыдно, возможно, в тот месяц я действительно Вас ненавидел. Но тем более, мистер Кёркленд, я желаю Вам падать с ваших высот медленно. И не обломать как я крылья о заботливо подставленные штыки бывших… вассалов. В комнате вновь повисает тишина. Англия знает, теперь – окончательная. Он не оборачивается и выходит на улицу. На секунду почти показалось: щёлкнул замочек чьего-то сердца, и с треском разбилась дюжина лживых масок, явив настоящего Яо. Артур мотает головой, тут же отгоняя эту мысль. Слуга рядом что-то говорит и говорит, кажется, спрашивает, что его сиятельство изволит, но британец его не слушает, погружённый в апатию. …И всё же мерзкое чувство – Англия хочет вернуть те постыдные для себя дни, когда в китайские бухты вплывали не гордые корабли Британской империи, а "данники из английской страны"⁶. Когда эта надменная сволочь – по-другому Артур мысленно его и не называл – снисходительно улыбалась ему на все просьбы открыть хотя бы ещё один порт. И Артур чувствовал себя глупым мальчишкой. И Артур злился и пытался доказать ему всю выгодность их сотрудничества. И Артур понимал: тонны серебра, вёрсты шелков и несметные количества белых опийных цветков на индийских полях – всё для Китая ничто по сравнению с распустившимися недавно в императорском саду цветами гортензии. И мысленно соглашался с ним. … Нет, даже сейчас, сжимая в руках его холодное сердце, он так и не нашёл к нему ключик…