Преждевременно.

Взгляд Има добивает. Крышу сносит к чертям, и все, что творится внутри — ураган над морем. Кихену самого себя жаль, за то, что притворством живет, старательно пытаясь быть тем, кем не является. Чтобы это ни было, Ю понимает, что пропал. Привязался к пацану, пригрел где-то в мыслях и отпускать не торопится. Но испугался реальности, как малолетний подросток. Докурив, он выкидывает окурок, долго борется сам с собой, и проходя внутрь, включает телевизор. Нужный канал как всегда — музыкальный. И слушать сейчас почему-то тухлые мелодии хочется, от такого ранимого вида соседа. Кихен садится прямо перед ним на свою кровать, поджав ноги под себя. — Можешь забыть о маршруте к балкону, тебе там делать нечего, - уверенно диктует парень, буравит глазами лицо пацана и сжимает кулаки. — И я надеюсь, я ясно выразился, - уже плевать, что подумает Чангюн. Главное, чтоб послушался. Тупая забота о чьем-то здоровье. — С чего бы? Ты мне никто, чтобы запрещать. Поэтому лучше закрой свой рот, который знает только мат и противный вкус сигарет, - Им с трудом держится, чтобы не врезать. Чужое нахальство порядком надоело. Проще не ждать, решает для себя Ки. Собирает последнюю волю, чтобы не накричать, и тяжелейшим образом заглатывает кислород. Так и дышать можно разучится, в таких условиях. С упертым Имом. — Ты прав, никто, - мозги проветрить самое полезное. Кихен пулей натягивает тонкий свитер и джинсы и, только выходя, шепчет. — Ебаный парадокс. И это "никто" сердце режет. Был бы "кто", заткнул рот первый. Мальчишка, кажется, знает на какие кнопки жать. И Ю за это ненавидит себя и свои слабости. Думает мимолетное, пройдет. Потому что измениться не сможет, даже осознавая, что таким не примут. Он выходит из комнаты, и прямо по двери съезжает вниз, зарываясь пальцами в волосы. Бесится, злится, кричать хочет, но в то же время молчит до последнего. А Има совесть гложет изнутри. Да так сильно, что аж плакать хочется. Нельзя было этого говорить, но упёртый же. Пока не добьётся, будет бороться. Встав с кровати, Чан ругает сам себя, дает пощечину и трясет головой. Подходит к двери, долго не решаясь открывать. Рука уже лежит на ручке, но открывать страшно. Это кажется странным. — Заходи обратно... Хватит тут сидеть... - Открывает дверь Им и вздыхает. — Ну давай же... Заходи... Тут холодно... Парень прожигает взглядом стену, поднимается на негнущихся ногах и хмурится. Совсем не так, как обычно. Было в этом взгляде что-то такое, что осколками разбитого по дну легло. И он почему-то уверен, что собрать все это, один человек сможет. Кихен душить себя готов за сентиментальность в голове, но молча выдыхая все, что накопил, заходит. И эта комната сейчас самое давящее, что только может придумать мир. Единственное место сейчас, в котором Кихен хотел бы все начать заново. Забыть и не вспоминать никакого Има. Или хотя бы остаться тем безразличным бревном, потому что так невыносимо. И не холодно ему ни чуть. Потому что от слов сказанных раннее, в душе и так ледниковый период. — Я там надолго, - парень скрывается в ванной. Невольно запирает дверь, и думает, как же убить в себе эту расползающуюся болезнь под именем Им Чангюн. Потому что дальше, хуже будет. Такому как Кихен, не место рядом с Гюном. Потому что он никто. — Подожди! - успел прохрипеть Им, как дверь закрывается перед самым носом. Стучаться бесполезно, ведь Ки все равно не откроет. — Кихен, открой! Мне надо... мне надо взять вещи! - врет. Садится на холодный пол, прямо у двери. Поджимает ноги и прикрывает глаза. —Ты ведь все равно не откроешь, верно? И вероятнее всего, сейчас ты скажешь: «Уходи!» или «Иди нахуй!», но я все равно посижу тут, ладно? - уже колени свои обнимает. — Ты ведь не можешь так долго обижаться? Кихен-а, открой дверь и выйди в комнату... Пожалуйста... - шмыгнув носом, он направляется в кровать. И ведь слушается, на балкон не выходит. А хотелось... —Дурак я, а не друг... Все слышать и молчать, дается таким ударом поддых, что Кихен думает в обморок упадет. Почему он еще ничего не сказал и не сделал, а уже боится Иму жизнь угробить?! Так неправильно. И ведь если сердцу довериться, непонятно, что выйдет. — Я по-твоему настолько бесчеловечен, чтобы все, что движется, нахуй посылать? - размеренно произносит он, будто сам себе. Ю старательно смывает лицо водой, пытаясь смыть не просто холодный пот, скорее всю кожу стереть. И душу, и синяки под глазами, все. Но после этого он выходит. С треснутым на лице льдом, со спокойствием и легкой философией на губах, садится на кровать. Проще руки сейчас отрубить, потому что Кихен подойти хочет непреодолимо. Понимает, что это лишнее, но какого-то хрена мысленно тянется. Им, можно сказать, человек истории. Смог раздробить ту льдину в маске, которую сам Ю уже запустил. Причем настолько, что думал выхода нету. — Мы никогда не были друзьями, - налегке выговаривает он. Хотя это "легко", дается совсем не легким образом. Кихен прямо сейчас бы себе грудную клетку разорвал. Он мотает головой, взлохмачивая красные волосы еще сильнее. — Спасибо, что на балкон не пошел. Тебе действительно там делать нечего. Дальше хуже. Или Ю тупо боится реальности. Боится всего, что касается слова "близко". Он разминает кисти, смотрит на Има, убивающегося чем-то своим. — И я не умею обижаться, Чангюн. Я давно забыл, что это такое, - белесые пятна перед глазами уже мельтешат немыслимо. Кихен ломается. — Я знал, что я ужасный. Знал, что не подружимся. Глупо было надеяться. Тут только я, вечный виновник, как всегда, - с трудом удерживается, чтобы не захватить парня в хватку рук. Как раньше, не будет. Кихен готов поспорить, что земля из под ног ушла. Укатилась, исчезла, растворилась. Им покруче любого афродизиака вставляет. Просто своим существованием. — Я по факту вещей говорю, но забудем, - именно сейчас все выходит из под контроля. Ю не отдает отчет о словах, действиях, мыслях. Потому что Чангюн - его личный вакуум, в котором думать по существу невозможно. Он приподнимает уголок рта, щурит глаза, и подмигивая, щелкает по носу. — Прощения просить я тоже не привык. Это у меня своеобразная забота была, прими ее, - Ки меняет положение, ложась головой на колени Има. Холодок по спине распространяется со скоростью света, но не признать, что это лучшее, что он чувствовал в жизни — грех.