Я мечтаю, что можно изменить ход времени, Брошенного против ветра, Потому что Уже так давно мы думаем, Что хорошо бы иметь возможность Изменить порядок вещей, К которому нас принуждают, Прежде, чем лопнет наше терпение.
***
Боль в легких заставляет Сэюна проснуться, и этим утром она чувствуется совсем иначе. Легкие не прокалывают огромными иглами размером с хлыст, сегодня же она больше похожа на кактус, растущий внутри него самого, заставляя кашлять, не более. Ну, хоть не так мучительно, а может ли это означать то, что день будет хорошим? Открыв глаза, парень стал не спеша подниматься, принимая сидячее положение, схватившись руками за простынь, тем самым скомкав её, делая похожей на смятый в порыве ненависти лист бумаги, которых в комнате куча: на ветхом диване времен девяностых (а также и под ним), на полу покрытом линолеумом, на маленьком кухонном столике, стоящем в темном углу и издалека напоминающем чудище из недавно просмотренного парнем фильма, которое так и норовило выпрыгнуть из темноты ради растерзания бледной шеи напротив. Первое, что увидел Сэюн, открыв глаза, был именно этот столик, который только спустя некоторое время начал приобретать свои истинные очертания. Сидя было легче дышать, хоть и не намного, но этого было вполне достаточно для того, чтобы не чувствовать удушья, мучившего парня уже пару месяцев после диагностирования болезни. И что же Сэюн делал каждое утро после пробуждения? Он осматривал свою однокомнатную старую квартирку, доставшуюся ему от погибших в катастрофе родителей, думая о том, что это утро может стать для него последним. Стертый почти до дыр линолеум, перекрытый в некоторых местах лоскутами непонятно чего, но явно не подходящего по цвету и размеру, обои грязно-голубого цвета, заляпанные жирными пятнами, отходящие от стен по углам небольшой комнатки, оголяя такую же грязную, но несколько необычную серую стену с мелкими трещинами-молниями. Молнии... Их парень не наблюдал уже довольно давно. Потолок — его любимое. Сэюн бы запретил трогать его, решись он сделать ремонт за все это время. Ведь он был похож на ночное небо, только наоборот: белое небо — молоко, и черные звезды — молотый кофе; все это составлялось из побелки, давным-давно осыпавшейся на пол. Сложенные в созвездия, зажигающие в парне некую надежду, подливая керосин в маленький огонек его увядающей жизни и души в момент зрительного контакта с ненастоящим космосом. Он не знал названия всех созвездий, поэтому старался придумать им названия сам, доставая их из недр своей помутневшей за год фантазии, чувствуя подступающий приступ, напоминающий о существовании болезни, но стоит ему посмотреть на созвездие Сэ, которое наползает на созвездие Юн, как ему становится чуть лучше. Погодите-ка, наползает? Зажмурившись, парень легонько тряхнул головой, после опуская босые ноги с теплого дивана на холодный линолеум, чем-то по-странному скрипнув. Может этот скрип раздался только в голове Кима и не более? Но странные звуки продолжались, а парень сидел неподвижно, закрыв глаза и прислушиваясь к суетливым шорохам, доносящимся из коридора, силясь разобрать их. Хлопок закрывшейся двери громко разошелся по квартире дрожащими невидимыми волнами, которые Сэюн почувствовал всеми фибрами своего потрепанного тела, такого же, как та простынь, слабо сжатая в кулаках. Это не галлюцинации из-за недостатка кислорода, это пришел он. Тот, кто приходит к Сэюну каждый день, независимо от времени суток. Тот, кто помогает чем может, чаще всего выходя за пределы себя и своих способностей в целом. А ему стыдно. Стыдно из-за того, что он даже элементарное «спасибо» сказать не может, кривясь от очередного подступившего приступа, настигшего парня слишком внезапно.Но не сегодня.
Как только знакомые парню шорохи становятся ближе, Сэюн, не открывая глаз, произносит тихое «спасибо», на что стоящий в проходе ахает от удивления и внезапной сказанной в его адрес благодарности. Обладатель волос цвета угольного брикета посмотрел в сторону уже родного голоса, принадлежащего пареньку невысокого роста, с блондинистыми волосами, не прокрашенных у корней, и глазами цвета жженой карамели. «Красивый» — чуть было не произнес он вслух. Удивление на лице парня, стоящего в проходе с пакетами в обоих руках, вызвало невольную улыбку на пухлых искусанных губах Сэюна, отдающих синевой. Улыбнуться для него было самой настоящей проблемой, ведь что может радовать при каждодневном пребывании в четырех стенах? Только присутствие блондина — Ким Бёнквана (для друзей он всегда был Джейсоном), в квартире заболевшего эмфиземой Сэюна. До этого дня он и вспомнить не мог это чувство, последствием которого является улыбка. С ним что-то происходит. Что-то странное и непонятное. Заботливый голос мелодично проникал в душу парня, и он даже не пытался вникнуть в суть произносимых блондином слов; Сэюн слушал, наслаждаясь прекрасным голосом. — Ты меня вообще слушаешь? Что? Конечно же Сэюн слушает, но, увы, не слышит. Он слишком очарован родным голосом, оттого и прослушал все, о чем говорил Бёнкван. И о каких таблетках вообще идёт речь? Джейсон повторил все сказанное от начала и до конца немного раздраженным тоном, делая акцент на самом важном — лекарственных препаратах, так как о них и шла речь. — Разумеется я принимал лекарство. Джей всегда надеется на лучшее, в отличие от его больного друга, врущего о долбанных, надоевших таблетках, лежащих во вскрытой, уже недели три назад, Бёнкваном упаковке. Вот только Сэюн не учел того, что с ежедневным приемом их уже не должно быть на столе около недели с хвостиком. Блондин не верит ему, выслушивая уже заученные слова парня, сидящего перед ним на старом диване и сжимающего простынь аккуратными пальцами, тоже отдающими синевой, повторяя их еле заметно одними губами: «разумеется я принимал лекарство». К сожалению, Сэюн не знает, как горько плачет по ночам его солнце, представляя скорую кончину своей больной эмфиземой луны. Но хоть он и не знает — красные от слез глаза выдадут кого угодно, не правда ли? Он мог бы и спросить друга о его покрасневших глазах, которые с каждым приходом домой к Сэюну становятся все печальнее, будто бы моля о чем-то, чего еле дышащий парень не понимает, и вряд ли поймет. Силы кончаются, думать о всяком совсем не хочется. Нескончаемые муки, нехватка кислорода, будто ты спустился под воду и заблудился среди величественных кораллов, похожих на причудливые деревья, всё это выматывает в буквальном смысле. С другой стороны ему ужасно хочется жить. Вот прям до зубовного скрежета, ведь как он может оставить своего друга одного в этом жестоком и полном опасностей мире? Но с другой, более темной и эгоистичной стороны, Ким уже давно хотел бы прекратить свои страдания; ему хотелось бы снова вдохнуть полной грудью, не испытав при этом ни намека на болевые ощущения, похожие на то, будто его легкие вот-вот лопнут из-за поступившего в них кислорода. И вот - он снова разрывается между темной и светлой сторонами, решая, как поступить, но Бёнкван буквально вытаскивает его из размышлений вселенского масштаба, легонько встряхнув больного друга за хрупкое плечо. До Сэюна не сразу доходит, но второй раз трясти не пришлось, ведь после слов солнца и так не говорящий из-за болезни Ким вовсе потерял дар речи. — Сэюн, тебе нужно лечь в больницу, и это не обсуждается, я уже обо всем позаботился, отказ не принимается, завтра тебя заберут. Зачем насильно класть умирающего человека в больницу, если ему уже все равно никто не сможет помочь? Сэюн просто не понимал, нет, он не видел смысла в этом, это просто полный бред. Он просто не знал, как ответить на эту «потрясающую» новость от его друга, которую он никак не ожидал услышать, но увы. Обдумав все и собравшись с силами, которых у него осталось крайне мало (но узнать все равно хотелось, к чему это), парень спросил, повысив голос, в котором слышалось искаженное из-за хрипов раздражение, с трудом, но почти четко выговаривая слова, чтобы друг понял его недовольство, злость и нежелание возвращаться туда, где он узнал о своем диагнозе, который сделал его буквально беспомощным за пределами стен, от которых его уже тошнит. Но он точно не знает, от одинакового вида ли его желудок готов вывернуться, от запаха чертовых лекарств, или все же из-за прогрессирующей болезни. — Мне неделя осталась. В чем смысл всего этого? После этих слов Сэюна одолел приступ, и он согнулся пополам, сидя на диване, задыхаясь от кровавого, но безуспешно сдерживаемого кашля, который заставлял его плакать от боли и нехватки воздуха. Может то, чего он так сильно жаждет, произойдет сейчас и все наконец закончится? Но нет, он слышит, что Бёнкван зовет его. Такое уже случалось раньше: Сэюн злится, повышает голос, после чего платит за все внезапным приступом кровавого кашля, а светловолосый зовет его, как казалось Киму, где-то вдалеке, но на самом деле Джей близко, поддерживает своего больного друга словами, вкалывает при этом сильнодействующий препарат внутривенно, чтобы облегчить боль Сэюна, пусть и ненадолго. Джейсон больше не может смотреть на то, как умирает его луна. Ведь у них столько воспоминаний, столько хороших моментов, прожитых вместе, столько мыслей о будущем, которые пропадают в самом темном углу ада с каждой минутой «борьбы» темноволосого с эмфиземой. Последняя капля испарилась, Джейсон вызвал скорую.***
Сэюн провел в больнице уже шесть дней по словам Джейсона. Белая до боли в глазах палата, такое же постельное белье, чужеродный халат, который пахнет антибиотиками, смена капельниц два раза в день, множество различных препаратов, о которых он и не догадывался, до ужаса горькие, вызывающие тошноту одним лишь запахом, не то что вкусом. Но Сэюн не думал, что ему станет лучше всего за неделю, и он уже было начал радоваться, что может все же у них с Бёнкваном выйдет выполнить то, что они так долго и тщательно планировали на совместное будущее? Например, собаку завести, приобрести небольшой уютный домик, чтобы можно было выйти и до моря останется пройти всего пару шагов. Поле обеда солнце снова навестило свою драгоценную луну, но Сэюн не видел радости или облегчения на лице своего друга, оно выражало лишь вымученную, грустную улыбку, глаза были краснее прежнего, но черноволосый не мог понять причину такого состояния Бёнквана. На вопросы «что случилось?», «мне же лучше, разве ты не рад?» светловолосый лишь отводил глаза, которые от каждого нового вопроса заполнялись горькими слезами, тонкой дорожкой оставляющими след на бледных щеках. Ким искренне не понимал, что происходит, он пытался утешить свое солнце, ласково обнимая и гладя по спине, украшая всё добрыми словами, как когда-то Бёнкван утешал его при очередном внезапном приступе. Но кажется, Сэюн понял что происходит.Смерть ближе, чем кажется, да?
Ближе к вечеру все кардинально изменилось. Чувство улучшения самочувствия было обманчивым. Болезнь не отступила, она лишь затаилась, дожидаясь подходящего момента для контрольного удара. Это и случилось. Нарастающие приступы, длительность которых увеличилась чуть ли не втрое, которые не проходили с принятием препаратов, боль становилась невыносимой до душераздирающего крика, от которого у врачей сжималось сердце, а у Бёнквана грозилось вот-вот остановиться, не веря во все происходящее. Ближе к ночи Сэюн уже не мог сам дышать. Было адски больно, легкие мертвы, и бездушная машина, служащая ему искусственными легкими, причиняла такую же невыносимую боль, из-за которой оставить этот мир хотелось еще больше, но, черт бы его побрал, он не мог. Казалось, что вот, еще чуть-чуть и он сможет вернуться к нормальной жизни, осуществить свои, и не только свои, планы, быть полезным, в конце концов, а не лежачим куском гниющего мяса. Жизнь играет по своим правилам, сначала давая надежду, а спустя время с невероятной силой и скоростью отбирает ее, наблюдая, как все вокруг мучаются и проклинают ее. В итоге все так и произошло. Надежда была отнята, жизнь медленно, но верно покидала ослабленное, измученное тело, но может оно и к лучшему. Маленькому солнышку оставалось лишь тихо плакать и наблюдать за тем, как луна медленно скрывается за горизонтом, сокращая расстояние между жизнью и смертью, чтобы освободить свое маленькое любимое солнце от грусти и страданий.Грустная улыбка, пропитанная болью, стала прощальным подарком от уходящей навсегда луны своему яркому солнцу.