Острое лезвие конька коснулось гладкой, почти идеальной поверхности льда.
Что обычно советуют, чтобы успокоиться? Вдохнуть и выдохнуть. Или досчитать до трех. А какие есть инструкции на случай, если эти варианты не помогают? Волнение было сильным настолько, будто Коля вовсе не готовился к выходу. Готовился, конечно, но страх не отступал ни на секунду. Наверное, как раз из-за того, что подготовка была тщательной, и не хотелось ударить в грязь лицом. Страшно было не оправдать ожидания — свои и Якова Петровича. — Давай скорее, Гоголь. Холодно, — голос полный нетерпения раздался где-то позади. Кажется, слева, шагах в десяти, может, и дальше. — Сейчас, — тут же отозвался Николай. Если бы рядом был бортик, он непременно уцепился бы за него, стараясь удержать равновесие. Вот только бортика не было — одна лишь ледяная гладь, куда не посмотри.Снова вдох и снова выдох.
Знакомый звук, знакомое ощущение. Скрежет и скольжение. Нескольких секунд достаточно для того, чтобы эйфория затопила все сознание. И этих же секунд хватает, чтобы упасть на колени. — Говорил же, что не стоит. Рано еще, — Яков переступил с ноги на ногу, стараясь скрыть беспокойство за недовольством и ворчанием, хотя, кажется, сам чувствовал обжигающий холод. — Зря только потащился с тобой. — Не зря, — чего-чего, а упорства Коле не занимать, на троих таких же хватит, хоть по нему и не скажешь. Отряхнув налипший на пальто снег, он поднялся на ноги и поправил шарф, поверх которого выбились покрытые инеем волосы.Раз. Два. Три.
Правой-левой, правой-левой. Корпус наклонен вперед, ноги согнуты и расслаблены, руки помогают сохранять равновесие. Чистой воды теория, ничего сложного. Коля мысленно повторяет это себе раз за разом, будто слова смягчат падение или удержат на ногах. Тело-то помнило все — как двигаться нужно, как группироваться. А еще помнило, что если зубцами за лед зацепиться, то больно будет, и синяки — самое безобидное из всех возможных последствий. — Я все еще остаюсь при своем мнении, — Яков Петрович подошел ближе, неотрывно наблюдая за неровной поступью Николая. Он все никак не мог подобрать слова, чтобы правильно объяснить все Гоголю, чтобы тот не расстроился и не перевернул все с ног на голову. Принять отказ легче, если причины его ясны, но не так легко отказать тому, кто еще совсем недавно был самым перспективным и способным среди всех подопечных. — Нет, Коля. Мой ответ — нет, — повторил Гуро, спустившись по ступенькам ниже, где ветер не так сильно задувал, и наблюдать было удобнее. А могли бы в спортивном комплексе остаться, на крытом катке — почти в тепле и уюте. — Видно, что стараешься. Видно, что работал, но этого недостаточно. Ты даже простую дорожку шагов чисто сделать не в состоянии, — подняв ворот пальто, Яков Петрович поежился и несколько раз сжал руки в кулаки, разминая закоченевшие пальцы. — Давай обратно, я помогу разуться, — склонив голову, уже мягче позвал он. — Давай, Коля. Заболеешь еще. Хватит вредить себе. Вот только Коля даже не думал останавливаться. Ноги, конечно, замерзли, хотелось бросить все, переобуться и вернуться домой, но что-то мешало. То ли упрямство, то ли настойчивое желание доказать всему миру, что рано еще списывать его со счетов. С момента травмы прошел почти год, и в последнее время все чаще казалось, что если не болит, значит все прошло. Как иначе может быть с переломами, которые даже не видно? Ну, есть снимки и есть. Да, видно, что смещения какие-то присутствуют и расстояние между позвонками значительно увеличилось в нескольких местах. Иногда и ощущения неприятные бывают, но это же естественно — любой уснуть может в неудобном положении или наклониться неудачно. Как иначе-то? И руки болеть имеют свойство, и ноги, и внутренние органы. И спина не исключение. Все абсолютно нормально.Правой-левой, правой-левой.
Мир вокруг накренился, и уже спустя секунду перед глазами потемнело. — Коля! — громко окликнул Гуро, понимая, что слишком поздно заметил ошибку, зато отчетливо видел ее результат — идеальный пример того, как не стоит падать, будто бы иллюстрация со страниц учебника. — Ты живой вообще? — за считанные секунды преодолев расстояние в несколько метров, Гуро склонился над Колей. — Живой, — негромко отозвался тот, чувствуя, как постепенно отступает боль, в первые секунды казавшаяся оглушительной. — Встать сможешь? — Смогу. — Идти? — Наверное, — неуверенно ответил Гоголь, пытаясь для начала хотя бы сесть. — Да, смогу. Не беспокойтесь, — принимаясь вытряхивать снег из-за воротника, уже тише пробормотал он. — Не беспокойтесь, конечно, — передразнил Гуро и выпрямился. — Он тут убивается, а я не должен беспокоиться, — фыркнул Яков Петрович и недовольно хмыкнул, протягивая Николаю руку. — Позволь мне быть откровенным, ладно? — краем глаза наблюдая за тем, как нетвердо стоя на ногах, Гоголь отряхивался от снега, будто черный кот, провалившийся в глубокий сугроб, Яков взял его под руку, позволяя опереться. — Ты должен понимать, что с такой травмой дорога в большой спорт тебе закрыта. Не вздыхай только, я это не из вредности и не из принципа какого-то, — пояснил он, подводя Колю к лавочке, припорошенной снегом, а когда тот сел, то опустился перед ним на одно колено, принимаясь возиться с тугой шнуровкой. — В пару тебе поставить некого. Да и о каких тут поддержках речь идти может, когда любые осевые нагрузки противопоказаны? — стянув конек, Яков Петрович принялся разминать озябшую ступню обеими руками. — Одиночное? Нет. Тут я категорически против, потому что любое движение неосторожное и не важно — тренировка или выступление — билет в инвалидное кресло, из которого мы с трудом подняться смогли, — со второй ногой то же самое проделывая, продолжал он. — Любителем быть? Пожалуйста. Катайся, но под присмотром, — Гуро поднялся сам и руки спрятал в карманы, сверху вниз глядя на расстроенного донельзя Колю. — Ну, что ты насупился, душа моя? — желая растормошить хоть как-то, обратился он к нему ласково. — Ничего, — в обуви Коля на ногах стоял уверенно, не шатался из стороны в строну, и не старался равновесие удержать. — Вижу я, что ничего, — в долгу не оставаясь, отозвался Гуро. — Так ведешь себя, будто без коньков этих жизни нет. Популярность — штука непостоянная. Люди кумиров своих забывают быстро, Коля. Дела им нет до того жив ты или нет, ходишь сам или на руках тебя носят. Да, шумиха будет, но утихнет она так же быстро, как началась, — шарф поправив, замолчал он ненадолго и вздохнул, снова стараясь слова подобрать правильные, чтобы речь свою закончить. — Шумиха утихнет, а близкие-то останутся. Близких держись лучше. И о здоровье своем подумай, пока совсем не угробил все, что осталось. — Вам говорить легко, — не ожидая от себя, что рот открыть получится, с обидой в голосе отозвался Гоголь. Несмотря на холод, его в жар бросило, и на щеках проступили яркие пятна румянца. Он выдохнул шумно и носом шмыгнул, не ожидая, что так громко получится. — Что говоришь? — голову повернув, остановился Яков и взглянул на Николая внимательно. — Что легко говорить вам! У вас-то в порядке все — и руки, и ноги, и работа. А я что? А я не гожусь ни на что! Раньше хоть перспективы какие-то были, а теперь? Теперь и их нет! Ничего нет, — на последних словах голос повысив, Гоголь холодными и насквозь мокрыми перчатками принялся стирать с щек дорожки слез, затем, прибавив ходу, обогнал Якова Петровича. Не хотел он в таком состоянии рядом находиться, потому что не мог — слишком много эмоций противоречивых было, слишком резко нашла выход вся эта обида на целый мир. — Молодой человек, — дождавшись, когда Николай окажется впереди шагов на десять-пятнадцать, окликнул его Гуро. — Если вы считаете, что я так просто позволю тому, кого выходил с горем пополам, называть себя «никем», то очень сильно ошибаетесь. Ошибаешься. Ты. И с тем, что я позволю тебе убиться — тоже, — быстро нагнав Гоголя и за руку поймав, он потянул его ближе. — Дурень ты. Дурень. Врачи-то говорили, что спину себе повредил, а, похоже, что все-таки голову, — перчатку с руки снимая, тыльной стороной теплой ладони с раскрасневшейся Колиной щеки слезы принялся стирать Яков Петрович, а после добавил. — Даже если коньков не будет, и калекой сделаешься, я рядом буду. И в горе, и в радости, как говорится. И не из жалости, — улыбнувшись тепло и пальцами за подбородок лицо Гоголя подняв, он губы его огладил ласково и поцелуем коротким накрыл, нежность и привязанность таким образом показать желая. — А почему? Знаешь? — лукаво улыбнувшись и не позволив ответить, снова губ коротко коснулся, уже тише добавив. — Потому что душа моя к твоей прикипела. Не отступлюсь я, не откажусь от тебя и не брошу.