Всё повторяется

      Пятого декабря две тысячи пятьдесят седьмого года весь спортивный и околоспортивный мир замер у экранов в ожидании новостей. Старшее поколение обновляло привычные 3D планшеты, младшее — виртуально бродило по коридорам зала конференций, а некоторые — самые консервативные, предпочитающие и счастье, и беду разделять с родными — просто сидели в своих гостиных у экранов огромных визоров.       Именно так, бок о бок у одного экрана, ждали новостей в крепком каменном доме, во французских Альпах. В небольшой, уютной гостиной собралось огромное количество народу — патриарх фамилии, две его дочери со своими мужьями, пятеро внуков, двое из которых были со своими вторыми половинками, и племянник с супругой и двумя детьми. Все они ждали новостей с замиранием сердца. Всех их спортивные новости касались напрямую — из шестнадцати человек сразу десять были спортсменами, действующими или закончившими. Спорт никогда не уходит в прошлое, и, даже если ты всего лишь партнёр, родитель или ребёнок спортсмена, он всё равно связан с твоей жизнью навсегда. Ты дышишь им, живёшь им, чувствуешь его. И презираешь, когда в него вмешивается политика.       — Дед, ты так спокоен, будто наперёд знаешь, что произойдёт! — воскликнул старший из внуков, девятнадцатилетний Тони. Сероглазый, светловолосый, ничуть не похожий на семью своей матери-француженки и очень — на семью русского отца. Любимый внук своего деда.       — Знаю, — грустно улыбнулся седовласый старик и похлопал сидящего рядом внука по плечу. — Их олимпийский комитет отстранят, их спортсменов будут изучать под лупой, и избранных допустят под олимпийским флагом. А лучших и сильных — не позовут. Никто не станет объяснять причин, почему. Никому. Никогда.       Неподвластные времени карие глаза старика немигающе смотрят поверх светлой макушки Тони. Рука всё сильнее сжимается на плече внука.       — Дед, ты чего? Дед?! — испуганно шепчет мальчишка, поглаживая сморщенную ладонь на своём плече. Многочисленное семейство затихает, понимая, что происходит что-то необычное. Все прерывают свои разговоры и внимательно смотрят на старшего члена семьи.       — На Играх они должны будут вести себя так, будто у них нет родины, нет гордости, национальности и имён, — продолжает старик, и голос его молодецки звенит злостью и неизбывной тоской. — И всё это — ради призрачной надежды вернуть флаг и гимн на закрытии. Но и этого не произойдёт. Потому что в течение Игр обязательно будет найдена одна-другая положительная допинг-проба. Их лишат какой-нибудь исторически важной медали — первой в этом виде. И запретят флаг на закрытии.       Никто из присутствующих не смеет шевельнуться или заговорить, а внуки вовсе затаили дыхание. Пятикратный олимпийский чемпион давно уже не говорил больше одного предложения за раз. Самое младшее поколение знало его исключительно молчаливым, наблюдательным, суровым, изредка роняющим скупые, но всегда такие нужные и верные слова.       — Но они всё равно победят. Какое бы место в дурацком медальном зачёте не заняли, они всё равно возьмут своё. Самые яркие, самые красивые медали украсят именно их шеи. А спустя несколько дней после закрытия очень тихо восстановят Комитет в правах. И на этом история закончится. Закончится до тех пор, пока спорт снова не станет единственным рычагом давления на великую, сильную, но такую отличающуюся от всех страну. И дай вам Бог не застать этот новый виток событий.       Последние слова старик произнёс уже еле слышным шёпотом, уронив руку с плеча любимого внука. Опустил голову, потянулся к лежащему рядом старинному телефону без 3D экрана, проверил наличие новых сообщений и, не обнаружив их, тяжело откинулся на спинку кресла.       — Дед… А дед! Почему так будет? — не успокаивался Тони, хлопая деда по коленке.       Старик не отвечал, зажмурив глаза и тяжело дыша. В том ли было дело, что так нелегко дался ему этот длинный монолог, или в чём-то другом?       — Потому что история всегда повторяется, сынок, — отец Тони внезапно оказался рядом и обнял его за плечи. — Главное — не повторять чужих ошибок. Пойдём. Дай деду отдохнуть!       Семейство снова сосредоточилось на экране визора, где, наконец, появился невысокий плешивый мужичок в старинного вида очках — глава Международного Олимпийского Комитета. Присутствующие затаили дыхание, и только Тони смотрел не на экран, а на деда.       Дед снова зарылся в свой древний смартфон и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на происходящее на экране, где глава МОК пафосно вещал о том, какую опасность представляет собой Россия для всего чистого спорта. Как тяжело им признавать, что эта страна снова и снова нарушает святые заветы олимпийского движения, ставит под удар ценность каждой завоёванной награды, лишает заслуженных почестей честных спортсменов.       Тони казалось, что каждое слово, вылетевшее из рта этого невнятного мужичка, вгоняет гвоздь в крышку его гроба. Сквозь два слоя дерева — в самое сердце. Потому что его сердце давно уже принадлежало русскому спортсмену.       Он, единственный из всей огромной семьи Фуркадов, пошёл по стопам дедов. Современный биатлон с его лазерными винтовками и лыжами на воздушной подушке, был мало похож на тот, в котором любимый дедушка Мартен заработал пять золотых медалей Олимпийских Игр, но Тони всё равно мечтал стать похожим на него. Дерзким, стремительным, уверенным в себе. Завоевать чёртову уйму Глобусов и медалей, стать самым титулованным спортсменом в этом виде и уйти непобеждённым. Он засыпал с этими мыслями, вставал с ними, с ними выходил на тренировку. До тех пор, пока на Юниорском Чемпионате не увидел его. Русского. Такого же внука известного биатлониста, так же мечтающего победить всех и вся.       Они проговорили всю ночь, обсуждая перспективы русского и французского биатлона, преимущества и недостатки тренерских схем, правила подхода к рубежу, тактику обгона на трассе. И расстались счастливыми, ни капли не жалея, что открыли свои секреты сопернику. На протяжении турнира они выигрывали и проигрывали. Друг у друга и вместе кому-то третьему. Но неизменно искренне поздравляли, искренне соболезновали и поддерживали. Искренне обнимались.       А накануне последней гонки они впервые поцеловались. Украдкой, смущённо, но так неистово.       — Знаешь, Тони, — прошептал Марк прямо в губы другу. — Мне кажется, что мой дед, Антон Шипулин, был неравнодушен к твоему деду. Мне кажется, что у них была большая любовь.       — Почему? — спросил Тони, медленно перемещаясь в сторону, стремясь коснуться губами задорной родинки на подбородке, а потом и самого подбородка. И ещё шеи. Очень здорово было бы её поцеловать!       — У деда телефон есть, старше меня, прикинь? — выдохнул Марк, сам подставляя шею и зарываясь пальцами в жёсткие волосы, лаская грудь, проводя рукой по спине. — Я туда залез как-то. Там фоток Фуркада твоего — вагон! И чат какой-то, с его фоткой в профиле. А называется чат «солнышко».       Тут Тони не выдержал и поцеловал Марка в губы по-настоящему. И они надолго забыли про своих дедов с их странными старинными привычками. Но на следующий день, финишировав в последней гонке ЮЧМ в борьбе за золото с разницей в полсекунды, вспомнили. Почти случайно.       — Интересно, а твой дед так же поздравлял моего с победой? — хрипло спросил Тони, подставляя шею горячим губам Марка.       — Не знаю, я так и не успел прочитать тот чат, — хрипло ответил Марк, вылизывая яремную впадину. — Дед увидел и всыпал мне по первое число.       Тони смотрел то на экран, где странный мужичок всё ещё вещал про перспективы чистого спорта, то на деда, не отрывающегося от своего старинного смартфона с давно уже устаревшими текстовыми чатами. Интересно, а как называется у него чат с Антоном Шипулиным. Есть ли он?       Как можно незаметней, старший внук своего дедушки встал со своего места, подошёл к деду и уселся на пол у его ног, уткнувшись лбом ему в колени. Мартен Фуркад, патриарх большого семейства, пятикратный олимпионик, победитель всего и вся, отложил телефон и погладил внука по голове.       — Любишь его? — прошептал дед, наклонившись к светлой макушке.       Тони кивнул в коленки деда, не в силах поднять голову или подать голос. Мужчины ведь не плачут.       — Вот и люби. И не забывай об этом ни на секунду. Что бы ни случилось. Даже если ты поедешь на эти игры, а он — нет. Не позволяй этому встать между вами, слышишь? Никогда!       Тони всё-таки поднял голову и встретился взглядом с дедовым. В по-прежнему молодых карих глазах плескалась такая боль, что впору было захлебнуться. Как дед сумел всё это пережить?       — Это было уже, да, дед? И ты ошибся, да? –Тони и хотел бы промолчать, но вспомнился Марк. И его злость на то, как его деда не пустили на Игры. Он тогда не придал этому значения, а вот сейчас…       Дед закрыл глаза, продолжая легко прикасаться к волосам Тони.       — Да, милый. Я ошибся. Но есть вы. Исправьте наши ошибки!       Последняя фраза прозвучала как приказ, и Тони подскочил, выискивая взглядом свой планшет, по которому можно связаться с Марком. Вот только хотелось поддержать деда, и он обернулся к нему, пытаясь подобрать слова. Но в этот момент старинный смартфон деда издал мелодичный звук, оповещая о новом сообщении. Мартен Фуркад бережно подхватил свой телефон, а Тони удивлённо увидел в кресле черноволосого молодого мужчину с озорной улыбкой.       * * *       В России от комиссии МОК не ждали ничего хорошего. Тех, кто помнил историю сорокалетней давности, здесь было гораздо больше, чем во всём остальном мире, и поэтому над спортивным миром страны витали упаднические настроения. Семья Шипулиных, гораздо менее многочисленная, чем семья Фуркадов, тоже собралась вместе.       — Дед, какие у нас шансы? — хмуро спросил Марк, не глядя ни на кого из присутствующих.       — У тебя лично или у страны? — хмыкнул Антон, в очередной раз уткнувшись в свой старинный смартфон. — У тебя — огромные. У страны — нулевые.       — Пап, ну ты опять! — обиделась дочь, которая всегда старалась обидеться на слова отца. Это была привычка, которую Настя переняла от матери — обижаться на всё и всегда.       — А чё, отец правду говорит! — буркнул Дима, отодвигаясь подальше от жены двоюродного брата, которая так и норовила прислониться к подтянутому и стройному олимпийскому чемпиону по горным лыжам.       Остальные промолчали, больше предпочитая жевать обильные разносолы, чем говорить о том, что и без того станет ясно спустя несколько минут. На огромном экране, наконец, появился невысокий плешивый мужичок в старинного вида очках — глава Международного Олимпийского Комитета. Антон отвернулся, утыкаясь в экран своего телефона, Марк нахмурился, вслушиваясь в его речь.       — Ну чё, за наших, что ли? — поднял рюмку Настин муж, прерывая молчание за столом. Остальные тут же громко его поддержали. Почти все. Дима внимательно слушал речь мужичка на экране, Марк нервно сжимал и разжимал кулаки, Антон отрешённо разглядывал потолок.       — Дед, ты думаешь, я всё равно поеду? — Марк устало опустился на пол у ног Антона и положил голову ему на колени.       — Думаю, что да, всё равно, — улыбнувшись, ответил старик, легонько поглаживая по голове любимого внука. Телефон пиликнул, оповещая о новом сообщении, но Антон не отозвался.       — Мне надо ехать, понимаешь? У меня там… — Марк, зажмурившись, замолчал, но дед только ласково растрепал ему волосы.       — Я знаю. Он замечательный, Марк. Ты его береги. И даже если тебя не пустят на эти дурацкие игры, всё равно помни — он важнее!       Марк во все глаза смотрел на деда, вспоминая чат под названием «солнышко». Что всё это значит? Почему важнее?       — Дед, а у вас… — хотелось спросить, но смелости не хватало. Но дед всё равно понял.       — А у нас не получилось, к сожалению. У меня не получилось. — Антон, не замечая того, сильно сжал плечо внука, рассматривая значок с французским флагом на его футболке. — Я тогда не только игры потерял. Я всё потерял. Теперь уж что говорить. Иди, позвони ему. Не повторяй моих ошибок. Исправь их.       Марк тяжело поднялся с пола, сжал дедово плечо и, прежде чем уйти, кивнул на мигающий дедов смартфон:       — Может, важное что? Ответь, а!       — Хорошо, я отвечу, Марк. Обещаю. Иди.       Марк, то и дело оборачиваясь, ушёл искать свой планшет, а Антон, едва дыша, с трудом отрешаясь от болтовни в гостиной, разблокировал телефон.       * * *       «Мой сорокалетний монолог подошёл к концу, Антон. Теперь уже глупо говорить „прости“, хоть и хочется, учитывая то, что в очередной раз происходит. Но теперь уже действительно хватит. Я извинялся много раз. И много раз предлагал встретиться. А самого главного до сих пор ни разу не сказал. Может, поэтому ты ни разу не ответил?       Что же. Сейчас, смотря на то, как мой внук любит твоего внука, и как они оказываются заложниками того же бреда, что и мы, я хочу… Нет, я обязан сказать то, что не сказал тебе сорок лет назад. Я любил тебя. И, самое смешное, что люблю до сих пор. Так бывает, Антон. И мне жаль, что ты до сих пор меня не простил».       «Я рад, что хотя бы сейчас ты это сказал. Я боялся умереть, так ни разу и не ответив тебе. Я любил тебя. И, самое смешное, что люблю до сих пор. Так бывает, Мартен. И мне жаль, что сорок лет я читал бесконечное „прости“, на которое не мог найти ответ. Но, знаешь, я слышал, что в Европе многие старички путешествуют и в девяносто. Может, мы ещё не такие старые, а?»