Предначертано

Октябрь 1918. Регенсбург, Бавария. Двое юношей в одинаковых очках бежали по вымощенному тротуару притихшего университетского города. Со стороны они выглядели, как две движущиеся копии в плащах, разве что одна была больше другой, а вторая размахивала зонтом-тростью. Но чем сильнее приближаешься к ним, тем больше замечаешь различий. Младший из них был одет в белоснежную рубашку и тёмный костюм на трёх пуговицах, пронзительным акцентом которого был стильный узкий галстук. Старший не отличался таким же изысканным вкусом, его плащом был прикрыт самый обычный серый безликий костюм. Теперь кажется, что они совершенно не похожи и объединяют их лишь очки. У обоих мягкие черты лица, но у старшего более крупные, а у младшего более утонченные и по-восточному выразительные, как и весь его образ. За полосой малоэтажных построек на окраине города открывался вид на Баварский Лес. Горный хребет, извилистый и грозный, словно змей из древних легенд, мрачно склонился над долиной Дуная. Утомлённые облака, излившие дождь, отдыхали на склонах этого природного изваяния. Живописная панорама прерывалась силуэтами текстильных фабрик. Они вторгались своими тяжелыми металлическими индустриальными телами в совершенную вселенную природы, разрушая её гармонию и покой. Зеленое оперение леса потускнело, а с приходом осени стало и вовсе покидать массив. Производство не останавливалось ни на секунду: нужды фронта по-прежнему были высокими, хоть война и подъезжала к конечной остановке с чудовищным скрежетом. Её итоги могли радовать победителей, но для Германии — это был полный крах. Дети, воспитанные в страхе за своих отцов, испытывали ненависть ко всему миру. Генрих впитал много злобы в школе, но при этом сохранил веру в будущее и необъяснимый оптимизм. Когда страна жила в депрессии, Генрих жил в мечтах о военной карьере. Никто из его родных не погиб в сражениях. Благодаря своему везению Генрих воспринимал мир несколько односторонне, его отец и в это страшное время имел заработок. — Генрих, ты идёшь? — грянул эхом по пустующей вечерней улице зычный голос старшего брата. Гебхард показался из-за угла обшарпанного двухэтажного дома ржавого цвета, торопливо зашагал к скамейке, где сидел его брат, и схватил его за запястье. — Куда ты меня ведёшь? Я ещё не закончил, — Генрих пытался сопротивляться тому, что его без видимой причины оторвали от главного занятия в жизни, но только на словах, уже спрятав книгу за пазуху. — Ты можешь прерваться хотя бы на этот вечер? А то скоро тебе будет нечего читать. Кроме старшего брата, никто не сделает тебе такого щедрого подарка. Генрих едва отпраздновал совершеннолетие и не мог предположить, что приготовил для него с опозданием на несколько дней Гебхард. Седьмого октября Генрих ездил к родителям в Ингольштадт, поэтому другой возможности его поздравить у брата не было. Он был занят и не смог присоединиться к семейному торжеству. Сегодняшним праздником, осознанно или нет, Гебхард намеревался с лихвой перекрыть отсутствие своё и подарка любимому младшему брату. Братья попали во двор небольшого усадебного дома с мансардой, острым клином врезающейся в небо, где среди облетевшей янтарной листвы были беспорядочно разбросаны пустые деревянные бочки. Генрих поднял взгляд на приоткрытые двери и сразу понял, что подготовил для него Гебхард. Уже слышались смех и болтовня знакомых голосов. Генрих радостно вбежал в комнату на звук. — Я так рад вас всех видеть! Людвиг поднялся ему навстречу, чтобы обнять лучшего друга и потрепать по затылку, немного взлохматив этого чересчур правильного и идеально причесанного зануду. — Хайни, раздевайся скорее, мы тебя уже заждались. Позади Людвига на диване сидели еще трое. Генрих поспешно нацепил плащ на рогатую вешалку и стащил с ног ботинки. — Мы решили устроить для тебя сюрприз, — объяснил Гебхард. — Это не то нудное заседание пенсионеров, которое устроил твой отец. Мы собрались здесь, чтобы предложить тебе истинно интеллектуальное общество с весёлыми молодёжными развлечениями. Потому что мы все тебя любим и не хотим, чтобы ты всё время скучал в неподходящей компании, — резюмировал Людвиг. Генрих поблагодарил друзей и огляделся. Помещение напоминало охотничий домик: потолок был разделен на длинные дорожки массивными балками, вся мебель была деревянной и грубо отесанной, на стенах не было украшений, за исключением нескольких пар рогов лося, использующихся в качестве вешалки. В комнате было три высоких окна, в центре стоял большой стол, за который Генриха в спешке усадили голодные гости. На столе вперемешку с бутылками вина, пива и шнапса было и несколько простых баварских блюд: колбаски с горчичным соусом, квашеная капуста, запечённый картофель, сырная тарелка, ароматный луковый пирог и немного сладостей. Генрих любил вкусно поесть, но не любил, когда у него болел желудок при отклонениях от диеты. Во многом благодаря этому, а не только желанию привлекательно выглядеть, он сохранял несвойственную баварцам стройность. Но были дни, когда Генрих срывался, и, чтобы лучше чувствовать себя после застолья, было необходимо перед приёмом второго блюда выпить куриный бульон. Он сводил все проявления гастрита к минимуму. Друзья знали, с чего должен начинаться любой праздник для Хайни. Гебхард и Людвиг заняли стулья по обе стороны от Генриха, Фальк Ципперер и кудрявые девушки в белых блузках и чёрных сарафанах, Фридель и Кете Лориц, сидели напротив них на диване. Глаза Генриха забегали в поисках супницы с бульоном. Людвиг пнул под столом уже схватившегося за вилку Фалька, и тот выскочил из комнаты за дверь. Чтобы стушевать паузу, Гебхард стал разливать пиво по бокалам. Людвиг одобрительно взглянул на растерявшегося друга своими смарагдовыми лесными глазами, внушающими исключительное спокойствие. Его русые волосы всегда были небрежнее причесаны и немного длиннее, чем положено, но он никогда не получал замечаний по этому поводу. Всё в нём было так гармонично, хоть и несовершенно, что ни у кого не возникало желания что-то в нём изменить или нарушить. Каждая выбившаяся золотистая прядь придавала ему только больше шарма, как и светлый твидовый костюм и шляпа из того же материала, оставленная на кресле. — А это не всё, у нас для тебя ещё один подарок! В комнату ворвался Фальк и поставил супник перед Генрихом. Вечно распаленный и покрасневший темноволосый юноша с глубоким лазуритовым взглядом попросил девушек передать ему свёрток. Он заражал весельем и постоянно подшучивал над всем происходящим. Сегодня он пришёл во фраке и слегка неряшливо помятой шляпе-федоре, которую до сих пор не снял, и начал свою торжественную речь. — Мы знаем, что твоим самым главным занятием остаётся интеллектуальное развитие. Но мы и предположить не могли, какое произведение ты ещё не успел загрузить в свои внутренние архивы. Людвиг и Гебхард пытались, словно шпионы, выяснить твоё отношение к тому или иному труду. Это было интересной игрой. Постоянно оказывалось, что ты прочел книгу, да и порой не в одном издании. Мы даже чуть не отчаялись и задумались о том, чтобы подарить что-то другое. Но… — Фальк выдержал напряженную паузу, — сегодня мы хотим вручить тебе экземпляр, который сложно найти на полках книжных магазинов, особенно во время войны. Мы обнаружили старинное издание в фамильной библиотеке семьи Людвига, и его родственники любезно согласились выделить нам это сочинение для великих целей после ретивых уговоров младшего Цалера. Готов поклясться, тебе уже не терпится узнать, что мы для тебя приготовили! Тебе предстоит сдувать пыль со страниц трактата «Государь»… Но то, как нам удалось узнать, что ты грезишь им, мы, пожалуй, оставим в секрете. Девушки засмеялись при виде растерянности Генриха, и Фальк протянул ему книгу в ветхом переплёте. На несколько секунд у него закружилась голова. Холодные глаза загорелись, а лицо вспыхнуло румянцем от чувства отчаянной признательности. Кто бы знал, как дорог ему этот подарок и усилия, приложенные к его добыванию — особенно. Столовая вдруг стала мала для того, чтобы вместить всю благодарность друзьям. Нечёткие тени шелестящей украдкой пробирались в комнату через окна, как будто боялись спугнуть наполнившее её счастье. Всё, что Генрих мог сделать сейчас — это поделиться своей радостью со всеми. Он отложил подарок, пусть и не хотелось расставаться с ним ни на секунду. Со дна души поднималось и другое желание, проявляющееся чувственным естеством, против которого Генрих почти всегда прежде восставал. Но не сейчас, сегодня пришло время выпустить изголодавшегося зверя наружу, пока он не пожрал тебя изнутри. Генрих потянул Людвига за рукав, сделал два шага навстречу остальным и, когда они встали, оказался со всех сторон в объятиях товарищей. Здесь не нужны были слова. Генриху повезло. Родители обожали его, вкладывали в воспитание много средств и времени. Они давали своим детям всё, что требовалось. А сейчас Генрих обрёл вторую семью, и воспоминания о ней, которые не захочется забыть, застыли на плёнке памяти навсегда. Через пару часов наевшиеся и порядочно выпившие юноши стали спорить о том, каким увеселительным мероприятием разнообразить торжество. Девушки хихикали, наблюдая за распалёнными молодыми людьми. У Генриха то и дело слегка запотевали очки в пылу дискуссии, и он с выпяченной интеллигентностью протирал их белым платочком, выуженным из нагрудного кармана. Он решил, что в сложившейся ситуации ему ничего не остаётся, кроме как применить своё секретное оружие — харизму и обаяние. Иначе пришлось бы капитулировать, а он не мог себе этого позволить в присутствии дам. Генрих вскарабкался на стул, поднял руку, подражая великим римским ораторам, и продекларировал: «Мы будем играть в фанты!» Такому напору никто не изъявил решимости противопоставить нечто в той же мере достойное сегодняшнего вечера. Девушки зааплодировали, поддержав инициативу Генриха. Гебхард не любил подобного рода развлечения, поэтому чаще всего бывал ведущим. В небольшой мешок, притащенный Фальком из чулана, все сложили залог, который должен вернуться к тем, кто выполнит задания. Генрих опустил в него серебряный зажим для галстука, которым очень дорожил, поэтому вернуть его было святой обязанностью владельца. Первые три круга заданий были совсем безобидными: изобразить поющего гуся или простоять на корточках до окончания раунда. Затем по мере всё большего опьянения собравшихся фанты становились более бесстыдными и необузданными. Генрих поменялся аксессуаром с Кете и теперь сидел в её шляпе, а она — в его. Не сказать, что он не оценил шутку своего хорошего друга Людвига. Это действительно произвело фурор: Генрих смотрелся не хуже, чем раньше, только в его образе появился привлекающий внимание акцент в виде широкой розовой ленты с бантом, опоясывающей тулью. Когда алкоголя почти не осталось, как и капли трезвости на этом празднике, задания начали принимать эротический характер. Вытащив из мешка чью-то вещь, но пока не показывая её, Гебхард заговорил: — Этот фант должен… Была очередь Фридель загадывать, и она закончила с не меньшим энтузиазмом, чем начал Гебхард:  —… по-французски поцеловать Людвига! — Эй, Фрида, притормози! А если выпадет парень, как мы поступим? Он должен будет просто чмокнуть Людвига в щеку, ведь так? — попытался возразить Гебхард, знавший, что держит в руках залог Генриха. — Нет, правила едины для всех. Либо этот парень целует Людвига, либо я забираю его зажим для галстука себе! Настойчиво и быстро Фридель выхватила из рук ведущего то, что он так старался спрятать или заменить. Генрих покраснел и помутневшим от алкоголя умоляющим взглядом попытался вразумить подругу. Однако желаемого эффекта это не оказало. — Не смотри так на меня, Хайни. В прошлый раз вы загадали мне и Кете почти то же самое, и я не получила назад свою фамильную заколку, которая веками передаётся от матерей к дочерям, пока не выполнила задание Людвига. Теперь настало моё время определять, что и кому загадывать. И уж если у меня хватило мужества выполнить поручение Цалера, то у вас тем более должно. Или вы отныне перестаёте называть себя мужчинами? Возразить Фриде на её сверхпрочный аргумент не смог никто из компании. Сам Людвиг не противился решению подруги: он понимал, что когда-нибудь его настигнет месть. Дело оставалось только за Генрихом. Пожертвует он своим драгоценным дополнением к костюму ради мнимой чести или проявит твёрдость характера. — Л-ладно, я согласен. Только прошу вас, я очень стыжусь выполнять задание при всех. Вы не против, если мы уединимся в ванной комнате? — промямлил Генрих, пытаясь найти спасение. Людвиг был очень приятным человеком как внешне, так и в общении, поведении, поступках. Когда он снимал шляпу, на лоб спадал крупный русый локон, который он постоянно забавно смахивал или сдувал в сторону. Глаза горели весёлыми зелёными огоньками, на губах вечно держалась то более скромная и вежливая, то более живая и озорная улыбка. На щеках часто был лёгкий румянец, на который заглядывались девушки. Генрих порой тоже засматривался, когда думал, что его никто не видит. Он пока что плохо разбирался в своих чувствах и не мог понять, что с ним происходит. — Да пожалуйста, хоть на Марсе, но откуда мне знать, что вы не обманете? — Фридель упрямо обрывала все возможности отступления. — Поверь моему слову, Фрида, я никогда не обманывал тебя. Хайни, можешь идти, я сейчас подойду, — среагировал Людвиг. Он не знал, подразумевал ли это Генрих, но догадался сам, что в доме Фалька над перегородкой, отделявшей ванную от уборной, под самым потолком было продолговатое окошко. Если встать на унитаз, то можно наблюдать за тем, что происходит в ванной. Но только один человек мог там поместиться. Людвиг объяснил это всем и предложил Фриде проверить таким образом выполнение задания. Генрих ждал в оцепенении, не зная, что могло бы успокоить его сильнее, чем уже выпитый алкоголь. Хотя прочая молодёжь часто позволяла себе куда более непристойные забавы. — Хайни, оставить свет? — Людвиг появился на пороге в ожидании решения друга. — Нет, выключи, лучше я не буду видеть, что происходит. Мало ли потом в кошмарах будет сниться. В любом случае это будет на совести Фриды, а не добровольно! Когда воцарилась полутьма, стало гораздо комфортнее. Людвиг оставил дверь открытой, чтобы не было слишком темно, и Фрида могла их видеть. Темнота была барьером, защищающим от реальности. Можно было потом думать, что ничего на самом деле не случилось. Но когда Генрих почувствовал, что Людвиг приблизился к нему, снова стало не по себе. Он пытался не смотреть на друга, но дуновение воздуха в его сторону говорило о том, что Цалер находится буквально в полушаге. — Лю, может быть, выйдем и скажем, что мы уже поцеловались? Я думаю, Фрида поверит тебе, — прошептал Генрих, предполагая, что их могут подслушивать. — Дорогой Хайни, она верит мне, только потому что я всегда держу обещания. И с каких пор ты стал таким трусом?   После этих слов события развивались слишком стремительно. Чтобы описать этот сумбур потребуется больше времени, чем сам он длился. Людвиг выставил ногу вперёд и положил руки на плечи. Генрих почувствовал на щеке щекочущее дыхание. Сам он не дышал вовсе. От двойного опьянения Хайни пошатывался, но ему уже начинал нравиться этот фант Фриды. Он закрыл глаза и лишился визуальной составляющей этого трепетного момента, в то время как тактильные ощущения обострились до предела. Он не мог признаться себе, но уже в этот момент почувствовал возбуждение, хотя Людвиг даже ещё не целовал его. Нос Лю коснулся его уха. — Хайни, не бойся, я же люблю тебя как друга. Я даже в мыслях не смог бы сделать тебе плохо. Людвиг всегда умел успокоить Генриха, что бы ни случалось в его жизни, своими словами, мягкими интонациями и дружескими объятиями. Лю осторожно, нетребовательно припал к его губам, рукой придерживая голову. Не видя смысла сопротивляться, Хайни раскрыл рот, куда сразу проник язык Лю. Генрих больше не мог просто стоять. Ему хотелось отвечать на поцелуй, он не ожидал, что ему может понравиться такое. Не решаясь обнять друга, Хайни всё же вцепился пальцами в лацканы расстегнутого пиджака Лю, чтобы крепче держаться на ногах. Он не понимал, сколько это продолжалось. Когда Лю вынужденно оторвался от него, Хайни почувствовал стыд и опустошение. Было поздно корить себя за содеянное, но он знал наверняка: об этом ему не придется жалеть. — Хайни, я должен признать, ты классно целуешься, — засмеялся Людвиг, пытаясь отшутиться, чтобы скрыть возвращающееся напряжение. — Ты тоже, — хихикнул Генрих в ответ, не поднимая глаза. — Пойдём, нас все ждут, нужно отчитаться Фриде о выполненном задании. Генрих даже не заметил её, потому что всё время смотрел в пол, а Фридель уже бесшумно вернулась к гостям. Людвиг махнул рукой в сторону распахнутой двери. — Да, ты иди, а я сейчас подойду через минуту. Мне нужно помыть руки. В общем, не потому что мы целовались, а потому что мы снова будем кушать, и нужно… мыть руки перед едой. Генрих смущённо водил носком ботинка по полу, считая постыдной реальную причину своей задержки. — Я всё понял, Хайни. Успокойся, никто не узнает, только возвращайся к нам скорее. Людвиг вышел из ванной, закрыв за собой дверь. Наконец у Генриха появилась возможность отдышаться и остыть. Чтобы желание угасло как можно скорее, он стал представлять поцелуи с той девушкой, которую ему подыскала мать. Сработало довольно быстро. До настоящего момента Генрих и представить не мог, что один лишь тесный сиюминутный контакт может вызвать внутри него такую бурю. В связи с этим можно было бы заняться переосмыслением ценностей бытия, но делать это в состоянии алкогольной интоксикации не имело практического значения. Хотя Генрих слышал, что у русских это неплохо получалось. Но себя он всё-таки относил к древнегерманскому роду. Сунув руки под струю холодной воды, Генрих смыл с себя наваждение. Окончательно приведя свой внешний вид к известному лишь ему одному стандарту, Генрих вышел обратно к друзьям. Фридель усмехнулась и кивнула ему, что означало аннулирование долга. Всё было прекрасно, кроме насупившегося Гебхарда, стоявшего у стены. Никто не замечал его внутренних терзаний, но Генрих знал брата слишком хорошо. И действительно, как только Генрих сел за стол, Гебхард произнёс, глядя в окно: — Ребята, я забыл предупредить заранее, что мне нужно будет покинуть вас немного раньше. Я должен удалиться, извините. Ещё раз с праздником, братишка. — Может быть, всё же останешься? — пролепетала Кете. — Ты же сам всё это устроил. — Дела, — Гебхард развёл руками. — До встречи. — Я провожу его, поиграйте пока без нас, — попросил Генрих, вскочив с места, и побежал за братом. — Что случилось, Геб, я не понимаю? Генрих положил ему руку на плечо. Гебхард освободился от маленькой воздушной ладони младшего брата и отошёл от него на дистанцию в два шага. — Это я не понимаю, брат. Когда зажим для галстука стал дороже, чем твоя честь и гордость? Зачем ты пошёл на поводу у этих куриц? Гебхард переменился. Из сдержанного юноши он превратился в разъяренного гувернера. Над нахмуренными бровями выступили морщины, мимика явно была скопирована с отцовской. Генриху стало неприятно: он не ожидал, что такая мелочь сможет рассорить их, но терпеть экспансивные выпады старшего брата не намеревался. — Эти, как ты выразился, курицы — мои подруги, и ты как мой брат мог бы быть с ними повежливее. Ведь они и тебя считают своим другом! Я не буду мириться с твоим стремительно раздувшимся эго. Ты мог сразу возразить мне, а не таить злобу и обдумывать сценарий своего выступления перед одним зрителем. Если тебя это так задело, то ты слишком переоценил значимость моих действий. Я не стал неожиданно предпочитать девушкам юношей после выполнения задания Фридель. Если бы ты читал со мной некоторые книги, то знал бы, что гомосексуализм — это врождённое и, вероятно, генетическое заболевание, просто мы не можем пока расшифровать все механизмы его воздействия. Я не изменился, смотри, я остался всё тем же, что и был несколько минут назад. Если считаешь, что я стал хуже и грязнее после моей любимой игры — твоё право, но не смей тогда называть меня своим братом, особенно с таким мерзостным пренебрежением. — Извини, давай потом это обсудим. Но остаться я не могу, ты слишком сильно разочаровал меня сегодня. Только представь, если бы отец об этом узнал. — Надеюсь, ты не рассказываешь ему о каждом моем шаге? — перепугался Генрих. — Перестань, мне нужен живым мой брат, который, я надеюсь, исправится в скором времени, станет серьезнее и уже повзрослеет наконец. На лице Гебхарда отразились усталость и сожаление, он скрылся за дверью. Генрих вернулся к друзьям, демонстрируя всем своим видом, что ничего не произошло. Значит, он и сам был недооценённым актёром. — Ну что, будем петь и танцевать? Фальк, неси гитару, споём песенку, которую мы с тобой сочинили! Они всегда исполняли эту песню, собираясь вместе. Никто не попадал в ноты, но это было не важно. Они старались сохранить дружбу и товарищество. Всё было замечательно до тех пор, пока все не начинали влюбляться друг в друга. Редко когда в компаниях друзей особая симпатия становилась взаимной. К сожалению, дружба часто на этом и заканчивалась. Сейчас еще мало кто из них ясно осознавал пробуждающуюся влюбленность, и всё было в порядке. У всех, кроме Фалька. Он самозабвенно обожал Генриха, но видел, что тот больше привязан к Людвигу. Приходилось переводить в шутку все свои неосторожные действия и высказывания, и, кажется, Генрих ничего не подозревал. Странно говорить об этом, но в трудные моменты жизни всё, что необходимо для дальнейшего жёсткого самоконтроля, — это полный отрыв в кругу близких людей. Весёлое безумство давало силы на долгие недели вперёд. Таким образом можно было изменить своё будущее. Общество слишком сильно влияет на размеренное течение жизни человека по порогам века. А если тебя окружают друзья, то дни наполнены радостью и поддержкой. Генрих не смог бы сделать многого, если бы ему не помогали. Самое большое его везение — это спутники, которые облегчали ему дорогу, разделяли нагрузку, не ожидая и не требуя взамен благодарности. Трескучий граммофон заиграл тирольские мотивы. Генрих отправил друзей танцевать. Сам он так и не научился делать это, как положено, только запомнил некоторые основы на тот случай, если придется ими воспользоваться. Его танец не выглядел плохо, но слишком самобытно, девушкам это не нравилось, многие из них предпочитали привычные сценарии движений. — Хайни, потанцуй с Кете, я немного отдохну, — попросил Людвиг, притворившись уставшим. Генрих улыбнулся в ответ на оказанное доверие и закружил подругу в танце анданте. С десяток оборотов — и закружилась голова. Людвиг подошёл сзади, подхватил обоих под руки и завертел в диком вихре. Это продолжалось недолго: пока все хохоча не грохнулись на пол. Где-то в космосе их хохот соединился со всей положительной энергией вселенной. После небольшого отдыха Генрих попытался привести комнату в порядок. За что его ценили друзья, так это за чистоплотность. Никто еще не успел подумать о наличии бардака, как Генрих практически ликвидировал его. Невзирая на уговоры Фалька остаться на ночь, он решил пойти домой: ему было необходимо протрезветь, в чем могла помочь скорее ночная прогулка, нежели душная комната. Но так как квартиру он снимал вместе с Людвигом, нужно было учитывать его мнение на этот счёт. К тому же идти один по окраинам города в предрассветной мгле Генрих побаивался. Заметив смятение, Людвиг поддержал соседа, предположив, что погода для моциона перед сном вполне подходящая. Он всучил Генриху подаренную книгу и увёл его в коридор, пока тот не начал мыть посуду. Из единственного горящего окна им махали вслед. Они молчали всю дорогу. Генрих задумался и позабыл о своей привычной болтовне, Людвиг решил не отвлекать его. Малоэтажная застройка была в приоритете: жильцов меньше, шума и мусора тоже. Генрих понимал, что так не будет всегда, но не думал об этом, его устраивало, как он живет именно сейчас. Людвиг шёл чуть позади и любовался тем, как развевается плащ его соседа, размышляющего о чем-то в обнимку с книгой. Из забытья Генриха вывел шлепок ниже спины. Он возмущенно обернулся на такую дерзость, и Людвиг рванул от него в сторону дома, выхватив из рук подарок. Дорога вышла из меланхоличных берегов порожистым водопадом, возвращая огонёк задора в глазах. Они и раньше по-детски игрались, и это ничего не значило. Генрих нагнал Людвига у входа и упал бы на ступеньки, споткнувшись о порог, если бы друг не подхватил его. — Хайни, прошу тебя, осторожнее, снимать квартиру одному слишком дорого, — Лю был в настроении иронизировать. — Ах вот зачем я тебе нужен! Генрих забарахтался, пытаясь вырваться. Людвиг сам его отпустил, поправил сбившийся плащ и вернул подаренную книгу. — Ну что, воитель, пойдём домой?  Все давно спали, поэтому в надежде, что еще никого не успели разбудить, они тихо пробрались к себе. Генрих нагло убежал первым в душ без предупреждения, оставив Людвига наедине с его переживаниями. Когда Генрих жил в Ландсхуте, ему не давали покрасоваться перед зеркалом: братья могли пожаловаться родителям, что он слишком долго занимает ванную. Мысли постепенно приходили к привычному состоянию, а с чувствами было что-то не так, они заострялись сильнее, чем обычно. Сердце не унималось при воспоминании о поцелуе. Генрих заставил его замолчать, отвлекся на механические действия от навязчивых фантазий, подкладываемых чьей-то невидимой рукой в беспризорный разум. Никоим образом сегодня тело не противилось происходящему. Возможно, эпигастрий являлся проводником иного рода расстройств: Генрих считал, что стресс провоцировал неприятные ощущения. Он надевал пижаму так скованно, будто за ним смотрят. Теперь у Генриха не выходило из головы, что Людвиг тоже почувствовал что-то необычное. Ему казалось, что друг стал смотреть на него совсем по-иному. Генрих вышел, боясь снова заглянуть ему в глаза и понять, что нагромоздил себе иллюзий. Людвиг, по всей видимости, просто ждал своей очереди. Он немедленно удалился, а Генрих, едва решивший, что всё себе придумал, увидел, что расстелены обе кровати. Людвиг всегда помогал ему и заботился, но постель еще не стелил ни разу, даже по праздникам. Но раньше Генрих и не убегал никогда в душ, не подготовив своё спальное место заранее. Он забрался под одеяло, сложив руки поверх него. Хорошо, наверное, засыпать с кем-то тёплым рядом. Но Генрих мёрзнет один и молится, чтобы его невнятно сформулированные мысли были услышаны. Генрих выбрал тактику выжидания и пока ничего не стал предпринимать. Мало ли на него так алкоголь подействовал, а дружеские отношения разрушать не хотелось. Возможно, он думал, что всё разрешится само. Возможно — что Людвиг сам что-то скажет или сделает, если посчитает нужным. Во всяком случае Генрих не разгорался желанием собственноручно вмешиваться в свою судьбу, пусть жизнь сама срывает его планы, раз уже начала. Он хотел, чтобы захватывающие события учинили внешние силы. Периодически окружающие обидно задевали Генриха намеренно или случайно, но Людвиг — никогда, более того, он защищал от нападок, если был их свидетелем. Людвиг уважительно относился к любому человеку, даже к тому, у кого имелись физические или любые другие отклонения. Генрих видел, как Людвиг отдаёт последние деньги незнакомцу, вернувшемуся с фронта инвалидом. Генрих восхищался в нём добродетелями, на которые сам не был способен. Нет, Генриха не назовешь черствым, но он не умел ставить себя на место других, его попытки помогать сиротам и нищим выглядели подражанием другу. Людвиг сильно на него повлиял. Если бы не его пример, Генрих бы не задумался всерьез об участи тех, кто живет гораздо хуже него. Столько невысказанных слов осталось в ванной Фалька, всё-таки нужно было выразить каким-то образом благодарность за то, что Людвиг делает для него, всё-таки нужно было сказать, что Людвиг буквально стал ему третьим братом. Но Генрих не знает, чего бы Людвиг от него больше всего хотел. Поэтому лежит, уставившись на соседнюю кровать, и напрягает мозги. Свет он даже не включал — из окна уже тянется рассеивающийся по всей своей длине пыльный луч. — Хайни, ты чего не спишь? Генрих вздрогнул: Людвиг вернулся слишком быстро, или ему так только показалось? У соседа на поясе было полотенце, он не мёрз так, как Генрих, и предпочитал спать без одежды. Капли воды с волос бежали тонкими струйками по груди, где рассыпались речными дельтами, располосовывая тело. Генрих не отвечал, и Людвиг отвернулся к комоду с вещами. Он снял полотенце, снова вытерся им и положил на столешницу. Не сказать, что Генрих раньше не видел обнаженным своего соседа — Людвиг каждый день переодевался в паре метров от него. Но Генрих всегда старался не обращать на это внимания, а сейчас не мог оторвать взгляд. Интерес перерастал в вожделение. — Чёрт, где трусы? Можно я включу свет, раз уж ты не спишь?  Людвиг обернулся и напоролся на такой порочный взгляд, которого никогда не встречал в глазах своего невинного друга. Своим холодным светом они пронзали насквозь так, что Людвиг даже физически почувствовал дискомфорт. Генрих понял, что отводить взгляд уже бессмысленно, и поднял его на глаза соседа, постепенно смягчаясь до привычного состояния. Он мысленно умолял проигнорировать свою дерзость и одновременно растерзать его в наказание. Людвиг подошёл и сел на кровать к нему. — Хайни, признайся честно, тебе понравился фант Фриды? Едва сдерживая усмешку, Людвиг настойчиво вглядывался в глаза соседа, вновь ставшего прежним Генрихом, постоянно избегающим признаваться в чем-либо даже самому себе. Он заёрзал на кровати, будто его поймали на месте преступления, и слабо кивнул. Обычно чересчур болтливый, Генрих будто лишился органов, отвечающих за способность говорить. Его глаза теперь безостановочно забегали по комнате в попытке не наткнуться на предмет мимолётного обожания. — Хоть я и заметил твою реакцию там, но не придал этому значения. Неизвестно, как алкоголь может подействовать на рассудок. Но почему бы нам не повторить это в спокойной обстановке? Не говори мне, что ты против. Я же всё вижу, я знаю, что твоё тело хочет, а сознание сопротивляется. Позволишь мне помочь им найти компромисс? Голос Людвига успокаивал, но он не в силах был унять мятежный шквал внутри. Генриху всё ещё было тяжело подбирать слова. Он приподнялся на кровати и потянулся вперед к Людвигу, закрывая глаза и медленно переминая согнутыми пальцами покрывало, как кот мягкими лапами со спрятанными когтями. — Лю, пожалуйста… Можешь снять очки. Генрих бесшумно дышал через приоткрытый рот и склонял голову вбок, что было одной из его основных и отличительных манер. Людвиг положил ему на спину руку, в которой бережно сжимал очки, и ткнулся своим прямым носом с крупноватым кончиком в щеку. Язык проник в жаркую глубину рта, Генрих ухватил Людвига за бедро, чтобы упереться в него рукой и тверже держаться под напором поцелуев. Людвиг вдруг оторвался и уверенно взглянул в глаза Генриха, наполняя его жгучим азартом и тянущим вожделением. Он приложил палец к тонким согретым губам и привстал, чтобы положить очки на тумбочку, спасая их от неотвратимой гибели. Генрих откинулся обратно на подушку, руки Людвига легли ему на талию, приподняв пижамную рубашку, и он защекотал носом и губами подрагивающий сухопарый живот, обрамленный нерезко выступающими тазовыми костями. Генрих смеялся и ерошил русые волосы. Больше всего он любил, когда с ним обращались ласково, гладили руками и словами. Людвиг перевернулся на бок, протянув одну руку под поясницей Генриха, чтобы прижать его к себе, а второй прощупывая степень его возбуждения. Генрих кокетливо подогнул ногу и спрятал лицо в плечи Людвига, обняв его за шею. — Ох, Хайни, маленький проказник, не надевает трусы под пижаму. Мой милый развратный сосед. Чтобы оправдать такое опасное заявление, Генрих, совершенно не зная, что делают в таких случаях, стал повторять незатейливые движения рукой. Единственной проблемой было то, что в его руках теперь чужое тело, а не свое собственное, но Генрих быстро наловчился прислушиваться к ощущениям другого человека. По крайней мере он понимал, как это работает, не то что с девушками. Как же ему всё это нравилось… Пусть сейчас они лежали опустошённые, измазавшие друг друга в собственной сперме — это, похоже, было именно тем, к чему они давно стремились своими беспрестанными взаимными заигрываниями. Глубоко дышать и лежать рядом как можно дольше, пока время не отобрало ниспосланную благодать. Генрих начинал верить в судьбу — завтра же он прочитает на эту тему всё, что сможет найти. Малахитовый цвет глаз Лю так и остался навсегда его любимым цветом.