I just can not hide it

Брюнету, устало передвигающему на полках книги, пришлось резко обернуться и отбросить своё прежнее "очень занимательное" дело до лучших времён, так как в проёме появился юноша в белом балахоне с капюшоном на голове. Этот несносный мальчишка всегда вызывал в голубоглазом смешанные чувства, которым он не мог дать разумное оправдание, прикрываясь старческим маразмом. Только вот Малику было явно не шестьдесят и даже не тридцать, да и сам он прекрасно понимал, что глупо отрицать настолько очевидные вещи, как его чувства к этому юнцу. Малик по обыкновению натянул на себя маску ворчливого вояки, винившего во всех бедах одного сорвиголову, который уже оказался рядом со стойкой, только что-то было сегодня не так. От обычно сдерживающего в себе все эмоции Альтаира веяло злобой. Брюнет из-за своего теперешнего образа жизни научился более точно подмечать изменения в людях, поэтому и сейчас он быстро уловил неладное, только его образ недовольного всем ворчуна остался прежним. Сейчас он никак не мог допустить ни единой трещинки в своей идеальной раз за разом отыгрываемой перед ассасином, что всё также молча стоял напротив, роли. - Неужели говорить разучился? - брезгливо кинул Малик, прекрасно понимая при этом, что сейчас он именно ухудшает и накаляет ситуацию, нежели наоборот. Только вот выработанная месяцами привычка не хотела так просто отступать. Не нужно без надобности что-либо менять, ведь он только смирился с потерей руки и брата, о чём ему каждый день напоминало отсутствие части тела и пустота где-то внутри. И сейчас менять привычный быт не хотелось, ведь, находясь в таком крайне неустойчивом состоянии, которое брюнет отчаянно скрывал за ворчанием, он мог потерять самого себя навсегда. Пускай лучше это наигранное отвращение, так иногда ощутимо сжимавшее сердце, к бывшему другу, чем годы апатии и полного нежелания вообще существовать. - Мира и покоя тебе, Малик, - пытаясь унять свой гнев и пропуская задевающие слова мимо ушей, произнёс Альтаир. Он заявился в бюро весь на иголках, зная, что его ждёт не тот улыбчивый парень с глазами цвета ясного дневного неба, а угрюмый и относящийся к нему небрежно брюнет. И, несомненно, ассасин хотел бы вернуть то лёгкое и приятное дружеское общение, только вот гордость всё никак не давала возможности просто извиниться, признать себя виноватым, признать себя проигравшим глупцом. Именно поэтому приходилось терпеть такое обращение, все эти слова, которые заседали в душе и, протыкая плоть, прорастали шипами раздражения. Незаметный выдох вырвался из груди юноши, принося небольшое успокоение. В бюро всегда пахло чем-то приятным и пряным, и именно с этим запахом теперь ассоциировался у Альтаира Аль-Саиф. Такой уютный и милый юноша, навсегда похороненный где-то под развалинами стен храма в тот роковой день. - Как жаль. Надеялся никогда больше не слышать твоего голоса, - отреагировал в своей манере рафик, теперь уже буквально зарываясь носом в карту, которую он постоянно чертил, как только заявлялся своевольный юноша и нарушал так долго создаваемый покой. Конечно, карта - ещё одна вещь, доставаемая лишь для вида, ибо ничего другого у Малика делать просто-напросто не получалось при Альтаире. Всё внимание было отдано одному ему. Неумелому и своенравному Альтаиру, которого так хотелось приручить, и бредовость этой идеи порождала раздражение. Обстановка всё больше накалялась, и никто из этих двоих не стремился её разбавить. - С твоим появлением этому месту не видать ни первого, ни второго. От всех этих колкостей самого Малика уже прилично воротило, ибо он каждый чёртов раз отвечал в этой манере, а ведь хотелось того самого мира и покоя, которого желал Альтаир, и от которого так опрометчиво отказывался каждый раз рафик. Но всё должно оставаться так, как есть. Пускай обоим надоели эти фальшь и маски, наигранная холодность, злоба. Обоим хотелось того, что они потеряли давно, но могли обрести, приложив усилия. Только ни один не решался сделать маленький шажок на пути к миру, а пропасть между ними росла с каждой перепалкой. - Прекрати, - Альтаир был на взводе, челюсти пошли желваками от жгучей ярости, кипящей по венам и вынуждающей крепко сжать кулаки. Даже имеющий выдержку ибн Ла-Ахад уже терпеть не мог всех этих высказываний брюнета, тем более, что уже просто по взгляду, который рафик тщательно прятал, можно было увидеть нежелание ядовитых слов. Конечно, из них двоих именно Альтаир всегда был более решительным, более спонтанным и уверенным, нежели продумывающий тщательно все мелочи мудрый Малик. И именно поэтому сейчас всё начать должен был Ла-Ахад, что он и удосужился сделать, только в привычной для себя манере. - Что прекратить? Ты нездоров? - чуть усмехнулся брюнет, невозмутимо продолжая вычерчивать всё одну и ту же линию на пергаменте, всем своим видом пытаясь показать спокойствие и обыденность ситуации. - Ты всё прекрасно слышал, Малик, - в голосе ассасина проскальзывали стальные нотки, заставляющие вздрогнуть юношу по ту сторону стойки. - Не смей так относиться ко мне, я не заслужил этого, - несмотря на все усилия Альтаира, он всё же немного повысил голос. Правая здоровая рука рафика с тяжестью легла на стол, словно приказывая замолчать. Сведённые внезапно к переносице тёмные брови уже были нехорошим знаком. Он махнул рукой, указывая на выход. - Выметайся, ты сошёл с ума, - сквозь зубы прошипел Аль-Саиф, теперь уже поднимая глаза, переполненные болью, горечью и обидой на пришедшего к нему. Этот взгляд пронзил тело и душу Альтаира, который точно так же, как и Малик пару минут назад, с грохотом опустил на деревянную стойку крепко сжатый кулак. - Глупец! Если уж ты так не хочешь слушать меня, то выгонять меня не имеешь права, - уже достаточно громко говорил Альтаир с той же раздражительностью глядя на брюнета и искренне не понимая, почему оный не хочет идти на примирение, ведь он уже сделал тот необходимый шаг, буквально протянул ему руку, но тот сейчас с присущей ему брезгливостью оттолкнул её. Малик опустил глаза на карту, выдыхая, проклиная себя за капельку выпущенных эмоций, задумываясь. Конечно же нельзя сейчас выгнать уставшего неразумного глупца, не только из-за просьбы Аль-Муалима, но и потому, что самому рафику этого не особо хотелось, ведь он прекрасно понимал, что Альтаир проделал большую и довольно-таки непростую дорогу по пути сюда, и было бы свинством выставлять его из бюро. Гордость держала горло отчаянной хваткой, когда Малик закончил раздумья и нарушил тишину: - Ещё одно слово и сегодняшнюю ночь ты будешь коротать на полу, - ладонь брюнета лежала довольно близко по отношению к кулаку Альтаира, и у рафика появилось отчаянное желание прикоснуться к нему, но это выходило за все рамки. - О, да? Заставь меня! - нет, сейчас упрямый и не привыкший к любым видам поражения Альтаир просто не мог не пойти наперекор, тем более, когда его попытку придти к миру отвергли подобным образом. Теперь он не упустит шанса вывести брюнета из себя, хотя бы потому что тот заслужил сегодня. - Просто закрой рот и убирайся, мерзавец, - Малик, практически содрогающийся от гнева, резко отвернулся к полкам с книгами, замирая и прислушиваясь к тому, что происходит за спиной. Именно сейчас было страшно поворачиваться спиной к Альтаиру, мало ли что то может вытворить. И только маленький огонёк надежды позволил ему поверить в то, что бывший друг не причинит вреда. Но как бы не так. Единственная рука брюнета оказалась в тот же момент прижата к пыльному стеллажу с книгами, а сам также придавлен весом тела ассасина, который успел до этого быстро и ловко перемахнуть через стойку. Малик разозлился бы на этого обезумевшего, только вот те чувства, ради укрытия в душе которых требовался весь этот цирк, не давали ему отреагировать как-то более правдоподобно, нежели его жалкие трепыхания и попытки выбраться. - Безумец! Что ты вытворяешь? - куда-то в книги крикнул рафик, когда свободная рука Альтаира, не сжимающая в тисках кисть брюнета, медленно, словно перебирая складки на одежде, как-то слишком по-собственнически спустилась на талию, прижимая Малика уже к самому Ла-Ахаду. Он таких прикосновений, которых он ожидал разве что в своих больных фантазиях во сне, из груди брюнета вырвался судорожный вздох, юноша тяжело вздохнул, ибо в такой позе было крайне сложно держать себя в руках, ведь этот гордый мерзавец, успевший занять место в почти очерствевшем сердце Малика, был сейчас на опасно близком расстоянии. В воспалённом сознании вырисовывались извращённые картины, которых больше всего опасался вечно ворчащий ассасин. Альтаир же, нагнувшись к самому уху рафика, вкрадчиво и горячо прошептал, ухмыляясь: - Учу уму-разуму и вежливости, - и пускай эти слова вызвали в Малике страшное негодование и раздражение, прикосновение зубов к мочке уха, а после и влажного тёплого языка, который показался похуже раскалённого угля, заставило проглотить всё недовольство в немом возмущении. От чего-то настолько желанного и поставленного под строгий запрет самому себе брюнет просто потерял дар речи. Только Альтаир, не теряя времени и пользуясь молчанием Малика, покрывал шею поцелуями мучительно долго и нежно, периодически немного засасывая кожу так, чтобы потом обязательно остались синяки, которые рафику будет очень сложно скрыть. Несмотря на отсутствие пальца, он достаточно легко и быстро развязал красный пояс, но, что-то надумав и издав тихий самодовольный смешок, на секунду отпустил руку брюнета, который тут же попытался сбежать, словно подлый трус, но был пойман и лишён своего синего джеллабе. Ассассин опрокинул рафика на стойку, прижимая одной рукой того к деревянной поверхности, заглядывая в глаза, которые теперь брюнет был не в состоянии спрятать. Малик поджал губу и попытался отвести взгляд, но подбородок его был перехвачен пальцами и чуть приподнят, заставляя смотреть прямо в янтарные глаза ассасина, нависающего сверху. Конечно, сейчас было очень досадно за то, что маска слетела с лица, как и улетучившийся образ, который рафик адскими усилиями пытался сохранять на протяжении мучительных месяцев. Да, Малик очень хотел приручить этого непутёвого, но на самом деле свободолюбивого и сильного человека, единственного, кто у него вообще остался. Но и его он сам терял встреча за встречей, отталкивая своими словами и поведением. Это всё больно пронзало изнутри. И почему же именно сейчас всё должно меняться? Почему в такой обстановке? Эти немые вопросы читались в небесных глазах брюнета, но пока не получили ответа. Пока. А идти было некуда. Готовый уже вовсе поддаться эмоциям и разреветься, словно слабая женщина, ведь всё стало понятно, его раскусили и поймали с поличным, Малик удивлённо вздрогнул, когда немного обветренные губы накрыли его собственные. И он почувствовал губами тот самый шрам, который был лишь у одного известного ему человека. Его старого друга, а сейчас непонятно кого вовсе. Кого-то, кому он бы с радостью отдал ту заслуженную часть своего сердца. Альтаир вклинил колено меж ног рафика, коего он успешно разложил на стойке, и касаясь движениями ноги промежности, ещё скрытой балахоном, медленно проник языком в рот упрямого рафика, который подчиняться вот так сразу не собирался. Ибн Ла-Ахал надавил на подбородок брюнета, проводя кончиком языка по губам оного, другой рукой, соскользнув с плеча, забрался под затылок, нежно перебирая короткие и немного жёсткие волосы. Нет, он не хотел силой подчинять Малика, ибо это не внесёт изменений в их отношения, а только ухудшит ситуацию. Он хотел, чтобы Аль-Саиф сам пошёл навстречу к нему, чтобы всё было не напрасно. И, чувствуя это, рафик, тяжело вздохнув, поддался, приоткрыв губы, впуская нежный, но довольно-таки настойчивый язык юноши, сплетая его со своим. Альтаир же, наконец заполучив то, чего так желал, прижал брюнета к себе сильнее, проводя по его языку, по внутренней стороне щёк и нёбу, по ровному ряду зубов, желая ощущениями запомнить как можно больше, ведь, кто знает, что дальше может случиться. И Малик отвечал тем же, проходясь по нёбу медленно, словно растягивая удовольствие, после вновь переплетая языки. В это время в руке Альтаира блеснул клинок, и Малик вздрогнул, прерывая поцелуй. Юноша, отпуская подбородок брюнета, смотрел ему в глаза, шепча в самые губы: - Малик, доверься мне, как в старые времена. Я не подведу тебя и не сделаю больно вновь, - мягко коснувшись губ Аль-Саифа вновь, ловким движением клинка он разрезал белоснежную ткань, обнажая неровно вздымающуюся и опускающуюся грудь и полувозбуждённую плоть. Ничего не предпринимая, Альтаир перевёл взгляд на юношу под собой, который сейчас обдумывал одно из самых важных решений в своей жизни. Решался восстановить всё из пепла, построить заново, но уже на другом фундаменте, ибо они уже были явно не друзьями, а людьми, питающими друг к другу очень сильные чувства, которые были тщательно скрываемы в глубине их сердец. - Альтаир, неужели ты хочешь, чтобы я вновь поверил в тебя? Тогда ты оставил меня и Кадара умирать, - глаза снова наполнились невыразимой болью и Малик отвернулся, выдыхая. И Альтаир не стал ничего отрицать, прекрасно зная, что сейчас это бесполезно. Он отпустил брюнета, проводя кончиками пальцев одной руки по шее, чуть надавив на выпирающий кадык, затем по груди, уже почти ладонью, но при этом практически невесомо, что заставляло Малика вновь и вновь вздрагивать от прикосновений, хоть и не поворачиваясь. - Но теперь я рядом, - в эти слова, пожалуй, вложено было достаточно смысла, чтобы рафик повернулся и коротко кивнул, прикрывая глаза и расслабляясь, давая Альтаиру так нужный сейчас ему шанс, которым оный незамедлительно воспользовался, откидывая полы балахона в разные стороны, припадая к аккуратным клавишам ключиц, покусывая их нежно и бережно, но всё же оставляя следы. То укусами, то поцелуями постепенно спускаясь ниже, пытаясь прикоснуться буквально к каждому напряжённому от возбуждения кусочку желанного тела, Альтаир накрыл губами сосок брюнета на груди, вызвав этим у последнего еле слышимый стон. Поняв, что он хочет сегодня слышать этот голос на всё чёртово бюро, ассасин медленно провёл языком по напряжённой части тела, чуть прикусив кончиками зубов, после, накрыв всё теми же обветренными губами, посасывая, переместил руки на бёдра брюнета, который тут же содрогнулся и с тихим стоном позвал ибн Ла-Ахада. Отстранившись от соска, Альтаир медленно, всё ещё изредка касаясь кожи на шее, поднялся на уровень губ брюнета. Тот же, вовсе осмелев, обвил рукой шею теперь своего Альтаира. Да, несомненно, теперь он смог его приручить, взамен, конечно, сдавшись, но это сейчас казалось наименьшим из всех зол. Малик медленно провёл кончиком языка по шраму на губах любовника, вовлекая после в нежный поцелуй. И пока они переплетали языки и тёрлись ими, возбуждая друг друга больше, Альтаир успел, быстро и элегантно развязав пояс, небрежно скинуть балахон на пол, и, отстранившись буквально на мгновение, стянуть с себя бельё, в котором уже было довольно-таки тесновато. Также, стянув и бельё брюнета, на щеках которого промелькнул румянец. Медленно отстранившись, разорвав оставшуюся слюнку между языками, поднёс пальцы к припухшим и раскрасневшимся от поцелуев губам рафика, проводя по ним подушечками. Брюнет вобрал шершавые и тёплые пальцы в рот, посасывая и обильно смачивая слюной, при этом одаривая Альтаира таким взглядом, от которого у ассасина перехватывало дыхание, приходилось нервно сглатывать, ибо хотелось быстрее отыметь этого обычно ворчащего, но теперь такого развратного брюнета. Когда же терпения и вовсе не осталось, юноша вытащил пальцы, чмокнув в губы Малика и подставляя пальцы к сжатому колечку мышц. - Будет больно, - участливо предупредил ассасин, глядя в голубые глаза, затянутые дымкой похоти и желания. Рафик лишь фыркнул и запрокинул голову назад, прекрасно зная, как это бывает, хоть и не по собственному опыту, и готовясь к этой боли. Альтаир проникал внутрь медленно и постепенно, покрывая поцелуями подбородок Малика, спускаясь на шею, на которой уже не было свободного места. Свободная рука ассасина легла брюнету на возбуждённую плоть, пальцы сомкнулись, пока ладонью юноша производил движения вдоль возбуждённого члена. Правда, по приглушённому шипению Малика становилось понятно, что помогает это мало, а вот боль отступать не желает. От собственного нетерпения Альтаир проник в него сразу двумя пальцами, которыми сейчас начинал потихоньку растягивать вход, уже виня себя за это, ускоряя темп рукой. Когда два пальца проходили свободно, а при добавлении третьего коснулись простаты, до уха ассасина донеслись прекрасные звуки голоса Малика, который теперь был ещё больше разгорячён и возбуждён. Альтаир вынул пальцы и поспешно убрал руку с члена любовника, дабы тот не закончил ещё не начавшееся действо. Входить в Малика было сложно, но адски приятно. Чувствовать, как стенки ануса сжимаются вокруг собственной возбуждённой плоти, знать, что сейчас этот брюнет принадлежит одному тебе и всё иначе, ведь давно понятно, что брюнет тоже далеко не равнодушен к свободолюбивому ассасину. И когда, игнорируя болезненное шипение рафика под собой, Альтаир вошёл до упора, делая пару сильных, но приносящих неслабую боль толчков, он нагнулся вперёд, слегка меняя позу и проезжаясь прямиком по пульсирующей точке внутри брюнета, тот обхватил его плечи. Теперь уже у Альтаира просто снесло крышу от этих развратных стонов, издаваемых Маликом каждый раз, когда член внутри касался простаты, и он ускорял темп, рвано целуя стонущего брюнета. А тот, царапая короткими ногтями смуглые плечи, каждый раз стонал громче и уже не просто бессмысленные звуки, а имя того, кто владел сейчас и его телом, и его душой, и вдобавок сердцем. Они отдавались друг другу до самого дна собственных сил и возможностей, пытаясь быть как можно ближе, становясь одним целым. И пускай не будет той беззаботной дружбы, зато сейчас они будут у друг друга. Любящие, верные. Каждый толчок, с каждым разом всё более резкий и каждый новый стон в поцелуй подтверждали это. Когда же Альтаир почувствовал, что до финиша осталось каких-то несколько жалких толчков, он вновь обхватил плоть Малика, и так дрожащего всем телом. Проведя по ней всего лишь пару раз, сжимая пульсирующий член, он почувствовал вязкую жидкость на ладони и, похоже, самый развратный стон в его жизни и излился в податливое тело. И, навалившись от усталости на Малика, который рукой аккуратно стал поглаживать волосы Альтаира, ассасин прошептал куда-то в шею своему любовнику, что больше не оставит его. Но Малик и сам всё знал. Он был мудр и знал о том, что теперь их обоих ждут более светлые дни. Главное, чтобы они были живы. Выйдя из брюнета, Альтаир подхватил того на руки, относя на подушки. Тот уже не возмущался, лишь пытаясь бороться со сном, закрывавшим отяжелевшие веки. Аккуратно уложив Малика на подушки и накрыв каким-то попавшимся под руку покрывалом, он прижался к рафику, ухмыляясь. - А говорил, что сегодня я сплю на грунте. В ответ последовало лишь ворчание и сонный тёплый Малик прижался к нему сильнее.