Хочешь, я свяжу тебе шарф?

Ваня дышать от обиды не может, ему горько, страшно и больно так, что вот-вот расплачется. Саша все это время думает, что правильно поступил, не пустив Едешко в свою палату. Ведь смотреть на это уже невозможно. На то, как Ваня сидит рядом все это время и улыбается так, будто ничего не происходит. Будто это не Белов совсем к койке больничной прикован уже третий месяц. Словно он тут просто так, по простуде слег, выпишется скоро и снова пойдет в баскетбол со всеми гонять. Парень даже не знает, проснется ли завтра. Ведь врачи год-два давали, а уже второй идет и страшнее с каждой минутой все больше. Все чаще сердце больное стучит в преддверии последнего стука. В понимании того, что завтра может и не стучать больше. А кудрявый в коридоре все рвет и мечет, пальцами хватается за длинные пряди своих волос и не понимает — за что с ним так? За что его заботу всю, все эмоции — вот так, вдребезги, чтоб до дыры в сердце. Почему самый близкий человек даже видеть его не хочет? Ему нужен этот чертов пас на доверие. Этот глупый жест, который никогда ничему не поможет, но так важен, так нужен сейчас, что загнуться можно к чертям. И Едешко стучит в это чертово стекло — туда, где по ту сторону Сашка лежит. Ждет, когда тот повернется к нему, а потом в сложенные руки дует, кидая. А Сашка ловит, но не улыбается вовсе, а после головой качает. И так тошно, обидно становится.       Он столько всего не сказал, он так и не признался еще ни в чем. Ведь Сашке нельзя говорить, от него последний человек отвернется. Ну, а как еще? Даже Шура — и та ушла, устав уже от всего этого. Нашла себе кого-то получше, поинтереснее, поздоровее. И так обидно было, что болен. Жить не хотелось вовсе. И вот пришел он — этот мальчик-солнце, что рядом был все время. Пришел, начиная все чаще рядом быть и влюблять в себя так безжалостно, необратимо, что даже если бы Белов бежать от этого всего мог — не убежал бы. Не нужен он никому такой — больной, слабый и глупый, что хоть убейся. А ему нужен Едешко. Тот, который сейчас за дверьми палаты стоит и злится, кажется, так, что из палаты можно эти крики дикие увидеть, услышать, почувствовать. И Саша не может — кивает медсестре, чтоб та дверь открыла и ушла от них подальше. Ванька к открытой двери бросается, вбегает в палату и защелкивает замок. Смотрит на Сашку и столбенеет разом, потому что лицо у того белое, словно умрет именно сейчас. Сердце удар пропускает, а он все на Белова смотрит, думая, что еще вчера все совсем не так ведь было. Больной же лежит просто и смотрит, думая, что стоит сказать что-то, но молчит, будто забыв, как говорить нужно. И из-за этого еще страшнее и сердце колотится медленнее в разы, потому что страшно. Потому что не хочет Едешко всего этого. Не так. Ванька думает, что никуда уже отсюда не уйдет без Белова, что не так уж много он потеряет, если не появится на тренировках. Думает, что Саша важнее, что он что-то больше, чем сокомандник. И плакать хочется о того, что не исправить уже ничего, что Саше все равно жить осталось неделю. Но Едешко верит, думает, что впереди у них все, что жить они будут долго и вместе. Потому что видел эти искры в глазах Белова однажды, а теперь знает прекрасно, что же они значили. Ваня целый час сидит рядом, мучает в ладонях чужую руку, гладит, целует и говорит о том, что любит Сашку больше всего на свете. Что не уйдет никуда, что будет жить с ним долго, до самой старости и что найдут уже это чертово лекарство, чтоб Белову помочь. А Саша смотрит на кудрявого и ничего не может сделать. И слезы катятся вниз по щекам, пока Ванечка, мальчик его светлый, рассказывает о том, что гулять они будут по парку и зимой в снежки играть вместе со всеми. Понимает, что теперь все по-другому совсем, что обречены они оба на страдания до самой Сашкиной смерти. А Ванюша, солнце его кудрявое, теперь и после смерти его обречен и от этого горько так. Больно сердцу, сильнее, чем от болезней всяких. — А хочешь я тебе шарф свяжу? — восклицает Едешко и смотрит на Сашу, что плачет горько, а на лице его широкая улыбка расцветает. Конечно он хочет, он все это хочет, да только до зимы бы дожить.