Камелия на ладони

      Цубаки. Сколько ассоциаций вызывает это слово: воспоминания о цветущем саде, окружающем родовое поместье клана Уэсиба, образ вечной Аматэрасу, страшное поверье, долголетие, а вместе с этим и роковую переменчивость судьбы.       Я был уверен в благосклонности богов ко мне. Ах, как же я заблуждался! Мне до сих пор сложно поверить в происходящее, ведь все кажется дурным сном, который уйдет с рассветом; все будет так, как было всегда, и покой моей семьи не нарушится.       Я смотрю на плывущие рваные облака, в которых вижу свою жизнь, успевшую вспыхнуть яркими красками на столь короткое время. Цензор, зачитывающий обвинение, заставил меня вернуться в реальность. Он читал мой приговор, который должен исполниться сейчас же. Самурай не показывает страха, поэтому я сидел под навесом со спокойным и почти что умиротворенным лицом, но в голове и сердце все эмоции и чувства перемешались. Для воина сэппуку(1) никогда не было чем-то особенным. Нас готовили к этому едва ли не с младенчества, однако каждый в глубине своей души, несмотря на такое воспитание и выдержку, боится неизвестного. Он может это отрицать, может прятать под маской холодности, но страх перед пустотой и неизведанным пугает сильнее, чем что-либо еще.       Сегодня настал мой день совершить священный обряд. Цензор как раз указывает причину, по которой я обязан совершить сэппуку. Я — Уэсиба Кохэй, самурай невысокого ранга, служащий знатному клану Араи. Я являюсь чем-то вроде телохранителя и помощника Араи Хакусэки, который несет службу нынешнему сёгуну Токугава, он его главный советник. Чуть больше недели назад я имел неосторожность не согласиться с неоконфуцианскими идеями господина, за что тот приговорил меня к смерти. Сейчас я осознаю, какую глупость совершил, вступив в дискуссию с таким человеком. В его руках множество жизней, он волен распоряжаться ими так, как захочет. Я же не осуждаю его действия, ведь господин всегда прав. Чтобы позор не лег на мою семью, которая с доблестью служила клану Араи, я преисполнился решимостью умереть достойно.       Церемония уже подходила к кульминационному моменту. Слева и справа от меня сидели двое моих слуг, готовых в случае чего меня заколоть. Напротив меня, на некотором расстоянии, стояла пара цензоров, а вместе с ними и хозяин дома, где проводилась церемония. По совместительству он был еще и моим господином, Араи Хакусэки. Все они были одеты нарядно, как того требовал этикет. Наши с Араи взгляды встретились, но никакого раскаяния, сочувствия или сожаления я в его глазах не увидел. Проявление эмоций строжайше запрещено, так что я мог только догадываться, о чем думал Араи-сама, наблюдая за моей смертью. Позади меня слева стоял кайсяку(2). Господин Араи пожелал, чтобы им был мой старший сын Мамору. Он объяснял это тем, что у Мамору большой потенциал, он видит его своим новым помощником. Однако все зависит от того, как он отрубит мне голову.       Один из ассистентов нес ко мне поднос с танто(3), а также лист бумаги, кисть и флакон с тушью. Что бы я хотел написать в прощальном хокку? Вряд ли можно передать все мои чувства в трех строках, но я постарался уложиться. Думать долго не пришлось, меня как будто молнией поразило. После написания мои слуги помогли мне скинуть верх моей белоснежной одежды и закатать ее под ноги так, чтобы я не упал на спину. Я достал танто из ножен. На меня сильно давило то, что все присутствующие в саду смотрят на меня. Покрепче сжав рукоять ножа, я воткнул его себе в левую часть живота, ощущая, как первые струйки крови уже стекают по телу. Медленно ведя нож вправо, старался сохранять спокойное выражение лица, но это было адской мукой. Я остановил нож в правой части живота и повернул его вертикально, подняв вверх, отчего кровь брызнула еще сильнее. Рука предательски дрогнула, а корпус произвольно наклонился вперед. Я ничего не осознавал, не видел перед собой людей, а только слышал пение соловьев в саду и ощущал быстрое биение медленно затихающего сердца.       Кайсяку поднялся с колен и нанес молниеносный удар катаной в шею осужденного. Голова упала с плеч, но не покатилась по помосту, на котором восседало уже безголовое тело самурая. Тишину нарушал звук сочившейся крови из шеи, даже соловьи затихли. Мамору поклонился, а затем, протерев меч клочком бумаги, поднял лезвие вверх. Это означало, что осужденный выше рангом, чем он. Его лицо не менялось. Он не знал, как долго нужно было носить беспристрастную маску. К горлу подступал комок, когда юноша думал о том, что совершил. Как можно сохранять спокойствие, когда ты собственноручно сносишь голову с плеч отцу? Но если бы он выказал хоть одним взглядом свою печаль, это сочлось бы как отказ от должности кайсяку. Мамору вспоминал последний разговор с отцом. Кохэй говорил, что «держать лицо» важно, но самурай никогда не должен забывать об эмоциях, даже если ему запрещено их проявлять. Мамору уже скучал по отцу, но ради семьи Уэсиба, ради матери, младшей сестры и своего будущего он был готов терпеть боль, страдания и несправедливости правительства.       Церемония завершалась. Цензоры и хозяин дома долго молчали, пока один из них жестом не приказал ассистентам и слугам отправиться в дом за благовониями, чтобы зажечь их в саду после того, как тело накроют белыми тканями, которыми было огорожено место совершения сэппуку. Больше ничего не будет изменяться в этом саду. Место проведения обряда должно почитаться, и оно не подлежало очищению. Сад, где прошла церемония, сохранял свою печальную и недолговечную красоту даже после ритуального самоубийства, обагрившего кровью травы, смешавшего чистый воздух с запахом свежей смерти, который позже сменится мерзким трупным ароматом, который не заглушится даже благовониями. Иногда кажется, что красота садов, полей, лесов держится благодаря крови, которая регулярно проливается самураями на этой земле.       Господин Араи двинулся вперед, к помосту, где были письменные принадлежности умершего. Жестом он остановил цензоров и слуг, чтобы те не суетились и не поднимали голову с земли для опознания. В этом не было необходимости. Те ушли в дом, так как все закончилось. Хакусэки же решил забрать хокку Кохэя, чтобы сохранить. На листе было аккуратно выведено:

«Камелии слышат пение соловьев — биение моего сердца».

      Араи вспомнил, как в день спора с Кохэем самурай ходил по саду, любуясь цветами. Весной много чем можно было любоваться: свежепахнущее разнотравье, цветы, с любовью взращенные садовником, нежные трели соловьев. Как трагично расстаться с жизнью во время пробуждения природы. Уэсиба поднес руку к пышному ало-лиловому цветку камелии и слабо прикоснулся к нему. Цветок упал с ветви на ладонь самурая, и тот побелел. Согласно древнему поверью, самурай, прикоснувшийся к цветению цубаки, будет обезглавлен в скором будущем. Араи покачал головой. «Кто же знал, что поверья могут сбываться…», — подумал он. Было ли это совпадением или действительно камелии несут смерть самураям?.. Глоссарий: 1. Сэппуку («seppuku», 切腹) представляет собой одну из форм японского ритуального самоубийства посредством вспарывания живота и изначально практиковалось только самураями. 2. Кайсяку (яп. 介錯?) или кайсякуни́н (яп. 介錯人?) — помощник при совершении обряда сэппуку (харакири). Кайсяку (обычно друг или родственник) должен был в определенный момент отрубить голову совершающего самоубийство, дабы предотвратить предсмертную агонию. 3. Танто (яп. 短刀 танто:, букв. «короткий меч») — кинжал самурая.