восходит солнце (и я говорю, что все в порядке)

Юнги немножечко устал. Чонгук был спокойным ребёнком, чаще закрывался в спальне с книжкой Ремарка, в которой мог прочесть разве что два слова, чем по детской неуклюжести сваливал с полок посуду, стесняясь спросить, но Юнги выдохся. Он думал, будет весело, думал, что с появлением ребенка они по полной развлекутся, перестанут спать (и вовсе не определенным причинам, вроде новой серии «Мыслить как преступник» или, ну там, секса), предвкушал даже, потому что они так долго пытались, так этого ждали, готовились и обсуждали, но… Все оказалось совсем иначе. Чонгук не закатывал истерик, не выпрашивал приставку или все существующие конструкторы Лего, хотя они вполне бы могли все это ему купить, не рисовал на стенах, хотя, зная, что он это любит, они еще в процессе усыновления обклеили стены обоями, которые руки так и тянулись подпортить. Но Чонгук молчал и бесшумно рисовал в альбоме, который подарил ему Намджун в день его переезда. Он не говорил, что проголодался, спрашивал, можно ли сходить в туалет, хотя Юнги и Намджун несколько раз объясняли, что это теперь его дом и он может даже разгромить свою спальню и разбить дурацкий сервиз, который им подарили на свадьбу, потому что он отстойный, но Чонгук только кивал и снова молчал. Юнги был вспыльчивым по натуре, совсем не таким, как Намджун, но одна только мысль о том, что он теперь папа, заставляла весь этот ураган внутри него улечься, бури успокоиться, а взгляд на маленького человечка, свернувшегося в кресле, убеждал его, что бесконечный процесс усыновления того стоил. Чонгук был нелюдимый, тихий, совсем крохотный, и Юнги и Намджун, чьей мечтой он был, старались, так старались, что боялись дышать в его присутствии. Но Юнги устал. У него, кажется, опускались руки. Юнги сам решил, что это он останется дома с Чонгуком. Не было никакого большого спора, списков за и против, Юнги просто знал, что хочет это сделать. Его доход составлял 70 процентов их семейного бюджета, но его студия не развалится без его присутствия, а люди, которым Намджун зашивает артерии, вполне себе могут. Он просто чувствовал, что эта родительская роль для него. Ему нравилось успевать делать все домашние дела, но он точно не ожидал, что они вкупе с маленьким ребенком будут занимать всего несколько часов в день. Он успевал попытаться завести с Чонгуком разговор несколько раз, приготовить ему чего-нибудь вкусненького, хотя он даже не знал, что тот любит. Единственный раз, когда Чонгук хоть как-то дал понять, хоть и не нарочно, был две недели назад. Поздно вечером они пошли за продуктами, потому что им просто было скучно, и Чонгук как-то на долю секунды задержался в молочном отделе, поджав губы. Они уложили в тележку целую упаковку бананового молока, на которое тот смотрел, поджав губы, и сердце Юнги, кажется, разбилось. Он совсем не знал, что тот любит, а Чонгук не говорил. Когда его спрашивали, он пожимал плечами. Когда приводили в отдел игрушек, он соглашался взять что-то только после уговоров Намджуна, а потом дома спрашивал, можно ли ему с этим поиграть. Юнги не может сосчитать, сколько раз он плакал за последние несколько недель в руках своего мужа. Это пугало. Ему даже не было пяти, а он каким-то образом мог отказываться от игрушек и сладостей. Он не баловался, не раскидывал вещи, исправно шел чистить зубки с утра, ставил свою тарелку в раковину после еды и вообще, кажется, не делал лишних движений без просьбы своих пап. Как малыш, совсем, казалось бы, несмышленый, может быть таким взрослым? В агентстве им сказали, что мальчик был в нескольких семьях до них, но все они от него отказались, и Юнги честно был готов, что тот оторви и выбрось, хоть на встречах тот всегда был таким, какой есть сейчас с ними. Но Чонгук был тише воды ниже травы абсолютно всегда. Иногда казалось, что его будто не было совсем. И Юнги, для которого так же, как и для Намджуна, этот мальчик стал жизнью, правда не знал, что делать. — Он рисует в своей комнате. Я только что проверил. Кажется, нужно купить ему новый альбом, этот почти кончился, — Юнги немного поежился. Была середина апреля, Нью-Йорк еще не прогрелся, и вряд ли было умным решением выходить на балкон без пальто, но он не хотел, чтобы Гук его услышал. — Он не говорил с тобой? — Намджун сейчас зашивал кому-то руку в приемном и звучал приглушенно через маску. Юнги был на громкой связи, но вряд ли это волновало чувака под морфием. Намджун сказал, что он обдолбался и заливал ему до этого про то, что правительство подмешивает им в еду препараты для подавления воли. Скорее всего, подмешивает только он себе что-то увеселительное в водяру. — Я пытался позвать его посмотреть Дору-следопыта, но он только сказал спасибо и что лучше побудет в комнате, — Юнги пожал плечами, оглядываясь. — Я не думаю, что это нормально. Я был спокойным ребенком, но он… Замкнутый? Он будто боится нас, да? — Ага. И это именно то, чего боюсь я, — шепчет Юнги, теребя край домашней футболки. — Он должен понять, что мы его любим. Вряд ли это получится сделать быстро. — Разве это не очевидно? — Может, для обычного ребенка, но… Намджун не договаривает, потому что Юнги, на самом деле, не хочет этого слышать. — Я понял. Просто не так я себе это представлял. — Я тоже, но… — Но мы оба никогда бы не променяли его ни на кого другого, я знаю. — Потому что он наш сын. — Да, потому что он наш сын. Чего Юнги не ожидал, приводя сына к мужу на работу, так это воплей. Нет, он привык, что на работе Намджун выпускает пар, а домой приходит весь такой ласковый и нежный, но маленький Чонгук, укутанный так, что видно только расширившиеся от ужаса глаза, явно не ожидал, что папа может так орать. Но папа орал. — Как, ну как можно было удалять человеку аппендицит и перерезать кишку? Как? Господи, вы рубились на парах в Сабвей Серф? Потому что я порублю сейчас вас, потому что это просто. Намджун орет самозабвенно. Ему уже который год дают интернетов для подготовки, и он, не кривя душой, признается, что проводить их через те круги ада, через которые прошел он сам — благодать. Юнги обычно было пофиг. Приходя к бойфренду, а затем мужу, он садился в уголочек, рубился в Сабвей Серф и радовался, что Намджун его муж, а не босс. Было бы не весело, зато сейчас вот очень даже. Ну, теперь тоже нет, потому что Чонгук, схватившись от неожиданности за край пальто Юнги, застыл, в ужасе глядя на папу. — Ким Намджун! Юнги честно не был готов, что сын напугается. Он обещал себе не делать резких движений, но что-то в нем — позже он поймет, что такая вещь называется родительским инстинктом — побудило его взять Чонгука на руки, гневно глядя на Намджуна, который медленно соображал, какого хрена он натворил. — Брысь! — рявкнул он. Чонгук немножко вздрогнул, и Юнги нежно — ложь — пнул Намджуна по ноге, взглядом указывая на сына. Кучка интернетов оперативно выскользнула за дверь, а Намджун протянул руки к Юнги. Чонгук перекочевал к нему, пряча взгляд. — Гук, прости папу, — Намджун стянул с сына шапку и потрепал по волосам. — Он ругал глупых дядей и тетей, потому что они сделали больно другому дяде. Чонгук понимающе кивнул. Юнги закусил губу. — Хочешь, папа покажет тебе музыку? Раньше папочка часто приходил и играл здесь на пианино. Оно еще стоит на четвертом этаже. Это недалеко. Чонгук повернулся к Юнги. Впервые его лицо выражало настоящий детский энтузиазм и любопытство перед чем-то новым. Юнги иногда забывал, насколько он маленький. — Правда? Юнги и Намджун переглянулись, стараясь сдержать визги. — Правда. Пианино стояло в холле онкологии. Те, кто находился здесь, чаще всего были прикованы к постели или задерживались на длительное время, и им нужно было всеми возможными способами дать не впасть себе в уныние. Иногда, когда выпадал случай, это делал Юнги. Несколько лет назад, провстречавшись на тот момент с Намджуном всего лишь около полугода, он настроил это пианино, которые было плачевно расстроенным, сыграл ‘Билли Джин’, на мелодию которой собрались те, кто мог это сделать, и это стало небольшой традицией. Ему нравилось приходить сюда, собирать небольшую аудиторию и коротать время в ожидании Намджуна, который вечно был занят. Уже позже, когда его самого поглотила работа, он стал приходить намного реже, пока не начался процесс усыновления и он не перестал совсем, и вот теперь его пальцы водили по клавишам, которые его знали. Которые знал он. В последнее время он все чаще придавался ностальгии. Намджун усадил Чонгука рядом с Юнги на стульчик и сел в кресло рядом, наблюдая за двумя главными людьми в своей жизни. Мальчик заворожено глядел то на папу, то на пианино, и Юнги очень сильно старался не сломать своей лыбой собственное лицо. Получалось плохо. — Ты когда-нибудь играл, малыш? Чонгук помотал головой. Он не выглядел стесненным или напуганным. Он был в восторге и предвкушении. Это было чем-то новым. — Давай я сыграю, а потом сыграешь ты, хорошо? — Но я же… Я не умею. Чонгук немного сник, но на помощь пришел махнувший рукой Намджун. Он старался выглядеть расслабленно, но Юнги видел по его лицу, как отчаянно он старается сгенерировать правильные слова. — И папочка твой когда-то не умел, лупил по клавишам как не в себе, но теперь ведь умеет. Не переживай. Будем учиться. Чонгук кивнул, улыбнувшись, и развернулся к пианино. Юнги водил по клавишам, думая, что бы понравилось Чонгуку, и, когда он на секунду остановил взгляд на детских пальчиках, гладящих клавиши, песня пришла к нему сама. — Она называется ‘Here comes the sun’. Она напоминает мне о тебе, Чонгук. Этот взгляд Юнги никогда не забудет. Эти большущие глаза, которые однажды уже дали им понять, что Чонгук тот самый, теперь смотрели так доверительно, с обожанием и восхищением, пока пальцы Юнги играли знакомую мелодию. Она не была сложной, он в свое время мог осилить даже Рахманинова, но отсутствие практики сделало свое дело. Пианино уже не было его самой огромной страстью, но, сидя тут, играя мелодию и напевая текст, который он, сам того не зная, выучил наизусть, Юнги понимал, почему когда-то он его так сильно полюбил. Это нельзя было объяснить, но это всегда было с ним. Они с музыкой были едины, и это, казалось, было и в Чонгуке. Когда Юнги закончил, казалось, что Чонгук не дышал. Намджун тихонько похлопал в ладоши и выгнал кого-то, кто нашел его даже тут, в онкологии, чтобы сказать, что его интерны снова на кого-то покушались. Его мир сейчас крутился вокруг маленького Чонгука, который впервые был с ними так открыт и счастлив. Раньше Юнги бы не нашел ответ, но теперь, когда он видел многое, поднакопил опыта, если бы его спросили, почему он так любит музыку, он бы рассказал о маленьком замкнутом Чонгуке. И о первом разе, когда тот перестал бояться. — Папа, теперь я, да? Можно? Юнги глянул на Намджуна. Тот улыбался. Это был первый раз, когда Чонгук назвал его папой. Первый раз, когда он в полной мере почувствовал себя им. — Конечно, крольчонок. Момент, когда маленькие пальчики впервые нажимают на клавиши, меняет что-то вокруг них. Позже, вспоминая его, сидя в объятиях Намджуна поздно ночью в темноте, он поймет, что именно он и стал началом их новой жизни. Жизни как настоящей семьи. Этим вечером, когда Чонгук, все еще немного зажатый, — Намджун не перестает напоминать, что это долгий процесс, — находит в себе силы выйти из спальни вместе со своим альбомом для рисования в гостиную, Юнги додумывается позвонить женщине, которая занималась их делом по усыновлению. Это гложило его так давно, не давало заснуть по ночам, и теперь, под каким-то адреналином, оставшимся после больницы, он решает, что, наверное, пора узнать что-то, что он не хотел. Чонгук и Намджун сидят на ковре, положив альбом на журнальный столик, и рисуют все, что приходит Гуку на ум, и Юнги уходит в коридор, чтобы их не тревожить. Трубку берут с пятого гудка, к тому времени Юнги уже сомневается в том, есть ли смысл в звонке, но, когда раздаётся неизменно бодрый голос, Юнги выдыхает с облегчением. — Здравствуйте! Это Мин Юнги, помните меня? Я папа Чонгука. Слышится копошение и легкий смех. — Спрашиваешь еще, милый! Все хорошо? Как у вас дела? Юнги улыбается, заглядывая в гостиную. Там ситуация не изменилась. — Намного лучше. Чонгук только начинает привыкать, но делает большие успехи. Хочет играть на пианино, много рисует и хорошо кушает. А как у вас? Я слышал, вы были в отпуске. — Честно? Я сейчас так перепугалась, что мне понадобится еще отпуск. У океана. Юнги напрягся, облокачиваясь на стену. — Все в порядке? — Да, просто… Я уже получала такой звонок, не самый приятный опыт. Ну, ты знаешь, как у Чонгука сложилось с другими семьями. И я правда подумала, что это еще один, хотя в вас с Намджуном была уверена на сто процентов. Юнги выдохнул. Он-то знает, что от них такой звонок никогда не поступит. Даже несмотря на то, что зарекаться нельзя. Он просто знает. — Я поэтому и звоню. Хотел узнать, почему другие семьи отказались от него. Он кажется слишком осторожным и напуганным, и мне постоянно кажется, что это мы виноваты. Юнги не интересовался этим прежде, считая, что это в принципе больше не важно. Их заверили, что с мальчиком все в порядке в плане психического и физического здоровья, и большего о его состоянии они знать не хотели, потому что с ними у Чонгука начиналась счастливая и насыщенная жизнь, положенная каждому ребенку. — Ох, Юнги. Я правда не должна об этом говорить, но ради него же самого… После того, как его мама бросила его, Чонгука поместили во временную семью. У них были свои дети, они не планировали брать его себе, так иногда делается, чтобы не оставлять совсем маленьких детей в детских домах, но Гук привязался. Он очень нежный и доверчивый, ты и сам знаешь. Столько слез было, когда его забирали. Другая семья хотела усыновить его, он прожил с ними какое-то время. Это была семья военного, очень строгая, но Чонгук все равно умудрился их полюбить, потому что он такой. Не знаю почему, но они решили, что он не для них. Он долго не шел на контакт, и в итоге… Сам видишь. К концу ее рассказа в Юнги закипело все, что могло. Он не понимал, как кто-то мог оставить его мальчика. Да, наверное, в нем говорил родитель, для которого свой ребенок самый лучший, но ведь он был их. Он жил с ними, любил их, был частью их дней. Конечно, ему на руку, что они не приняли решение его оставить, потому что это дало возможность принять такое решение им с Намджуном, но как, как кто-то мог отказаться вот так от ребёнка в целом. Намджун уже не раз говорил ему в моменты, когда паника и сомнения его одолевали, что они лучшие родители для Чонгука, и теперь он убедился. Они распрощались, пожелав друг другу всего, чего только можно, пообещались оставаться на связи, и Юнги даже пригласил ее в гости, а затем, оставив телефон на кухне, вернулся в гостиную, где Чонгук, кажется, рисовал портрет позирующего Намджуна. — Можно я присоединюсь? — Юнги прислонился к дверному косяку, наблюдая за творческим процессом. Чонгук кивнул, указав на место рядом с Намджуном. — Садись, я нарисую вас с папой вместе. Только не двигайтесь, а то не получится! — Так точно! — ответил Юнги, сдерживая смех, пока Чонгук сосредоточенно выводил линии на альбомном листе. Было уже за полночь. Намджун уложил Чонгука час назад, успев прочитать только первые несколько страниц ‘Русалочки’ перед тем, как тот уснул, а теперь этот же самый Намджун пытался засунуть свои пальцы куда подальше, пока Юнги, лежа на нем, хихикал ему в плечо, то и дело кусаясь. — Это был такой насыщенный день, — счастливо проговорил юнги, чмокая Намджуна в губы. Тот улыбнулся, но свои посягательства на чужую задницу не прекратил. В принципе, как он считал, у него были на нее все права. — Я правда так рад, что мы сдвинулись с мертвой точки. Нам нужно забрать пианино обратно со склада, — Юнги поёрзал и тяжело выдохнул в шею мужу, потому что тот, наконец, добрался до туда, до куда планировал. — Меньше слов, больше дела, хорошо? — Намджун мягко поцеловал Юнги в плечо, одной рукой поглаживая его поясницу. Юнги выдохнул. Чонгук был в соседней комнате, и нужно было быть экстратихими, чтобы тот не проснулся. С момента его переезда настоящий секс у них был всего раза три, потому что они оба слишком нервничали, чтобы сделать это с ребенком в доме, но сегодня, переполненные эмоциями, они не могли остановиться. Они оба соскучились, оба так хотели близости, горячих поцелуев и влюблённого шепота. Боже, сколько бы они оба отдали за эти поцелуи. — Вы самое дорогое, что у меня есть, ты знаешь, да? — прошептал Намджун, целуя чужую шею. Юнги быстро закивал, потому что он, кажется, готов был рассыпаться на крохотные частички. — Я знаю. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, — и уткнулся носом мужу в шею, потому что дальше сдерживать стоны было уже невозможно. Теперь, когда Юнги владел всей информацией, он постарался донести до Чонгука, что с ним не случится то, что уже случалось с другими семьями. За завтраком, когда мальчик как-то несчастно посмотрел на овсянку, а потом на папочку, Юнги, заговорщецки приложив палец к губам, попросил не говорить ничего другому папочке, достал пачку печенья и разогрел молока. Ему нужно было расположить Чонгука к разговору, а делать это, когда он набивал щеки печеньем и бананами, было куда легче. Юнги уселся рядом, обратив взгляд на сына. — Чонгукки, ты же знаешь, что папочки тебя любят, да? — Юнги погладил его по спине, стараясь вселить в малыша уверенность Чонгук кивнул, посмотрев на Юнги, но напрягся. Кажется, он ждал чего-то плохого. — И что они тебя никогда не бросят? Потому что это так, и мы хотим, чтобы ты не сомневался в этом, хорошо? Помнишь миссис Кейси? — Чонгук кивнул. — Я вчера звонил ей, и она рассказала мне про тетей и дядей, у которых ты жил. Тут Чонгук совсем перестал жевать. Все его внимание было обращено на папу, ручки с силой сжали пижамные штаны на коленках. — Так вот, папа Юнги и папа Намджун так никогда не сделают. Ты наш сын, Чонгук, и что бы ни случилось, ты всегда будешь с нами. Чонгук кивнул, уже собираясь встать из-за стола, но в последний момент кинулся в объятия Юнги, который усадил мальчика к себе на коленки, ошеломленный и едва дышащий. — Пап? — Что, крольчонок? — Мы пойдём сегодня гулять? К папе Намджуну? — Сегодня мы пойдем гулять с Чимином. Ты за? Чонгук довольно закивал. Такую его сторону, жаждущую общения, Юнги тоже видел впервые. Чонгук только начинал становиться настоящим собой. Тэхен и Хосок были теми, кто заставил Намджуна и Юнги собрать те оставшиеся крупицы абсолютной уверенности, необходимой для усыновления ребенка. Три года назад они сами взяли чудесного пятилетнего мальчика, который перевернул их жизнь с ног на голову, и теперь каждой паре, которая не могла родить ребёнка, но хотела его, они в красках расписывали чудеса усыновления. Конечно, не забывая предупредить, что до момента, когда ребенок переступит порог вашего дома, вас протащат через это. О, это Юнги и Намджун прочувствовали на собственной шкуре. Агентство по усыновлению перерыло все их грязное белье, допросило о каждом штрафе за парковку, проверило в доме каждое место, где из потенциальный ребенок мог бы поставить заносу или споткнуться, отправило их на курсы для будущих родителей, подняло школьные записи, ну и, конечно, на руку им не сыграло, что они были гей-парой. Несмотря на всю эту все равно частично мнимую толерантность, абсолютную легальность их брака и полное право на усыновление, штат не очень-то горел желанием отдавать им в руки ребенка, но, тем не менее, день, когда они забрали Чонгука домой, стал днем, который по важности не сравнится даже с днем их свадьбы. Хосок и Тэхен были нереальной помощью, давали им много советов и даже не разбили им с Намджуном лица за то, что они звонили им посреди ночи в панике, не зная, что делать. Наученные собственным опытом, они так легко на все реагировали, пока Юнги с Намджуном метались, нервничали и паниковали, и, хоть это немного и бесило, нельзя упустить из виду то, что Юнги и Намджун не сдохли от ужаса в первую же неделю жизни Чонгука с ними только благодаря их помощи. В феврале Хосок отпраздновал свой день рождения, и это было первое совместное торжество их компании с Чонгуком. Они планировали отметить с ним еще Рождество, но к тому моменту еще даже не была назначена официальная дата суда, и потому им удалось лишь передать ему подарки. Тем не менее, в середине февраля они уже забрали его домой, и чувствовалось по-прежнему странным не устраивать попойку в день рождения одного из них, как было много лет до. С появлением Чимина в жизни Тэхена и Хосока изменилось все. Прежде они могли сорваться в путешествие в Европу буквально посреди недели, снять номер в отеле на окраине города и несколько суток не отвечать на звонки, могли всю неделю не вставать с дивана или пробухать все выходные, но ребенок принес им то спокойствие, которого им не хватало. Он сгладил все неровности, показал бесполезность конфликтов, сделал их настоящей семьей, и это, как говорили они сами, было лучшим, что они сделали в своей жизни. Чимин был действительно замечательным малым. Он редко перечил, имел отличную успеваемость в школе, всегда обсуждал все с родителями и был безумно добрым. Это подкупило даже Чонгука, когда в день рождения Хосока только у его сына получилось разговорить Гука, а затем и вовсе увести его к себе в комнату, чтобы взрослые не смущали мальчишку, показывать ему книжки с комиксами и плакаты, которые папы разрешили повесить на стенах. После этого им удавалось собраться вместе всего пару раз, потому что Тэхен и Хосок были заняты работой, как и Намджун, но каждое упоминание Чимина вызывало в Чонгуке что-то, что не вызывало ничто другое. Кажется, это можно было бы назвать радостью. — Ему нравится пианино. Намджун должен позвонить сегодня насчет перевозки, — Юнги сильнее кутается в шарф. Тэхен, сидящий рядом на лавке, радуется солнышку, но оно какое-то немножко бесполезное, как кажется Юнги, когда ветер продувает до косточек. — Это невероятно, да? Быть отцом? — Тэхен улыбается. Чонгук машет им с горки, и они машут в ответ. Чимин ждет внизу, чтобы подстраховать мальчика во время катания. Кажется, что это сильное чувство опеки и заботы он взял от Хосока и Тэхена. — Лучшее, что с нами случалось. Только никто не говорит, насколько это страшно. И к этому никто не готовит, — Юнги немного понижает тон голоса, хотя отсюда Чонгук его точно не услышит. — Прошлой ночью он обмочил постель, пришел и стоит в дверях такой напуганный, думал, что мы будем его ругать, и Намджун просто чуть не умер. Разбудил меня, и мы целый час сидели рядом с его постелью, объясняя, что все хорошо, что такое случается и что он молодец, что пришел к нам, а Чонгук расплакался, и Намджун баюкал его, пока он не заснул. Тэхен мягко рассмеялся, поглядывая за детьми на площадке. — Я не уверен, что спал в первые два месяца, когда у нас появился Чимин. Постоянно бегал в его комнату проверять, все ли с ним хорошо, а он сопел как сурок. Юнги улыбается, проверяя телефон. Намджун кинул смску, что его засос спалили интерны. Юнги написал ему, что они завидуют, потому что Юнги не их муж, а еще у них нет личной жизни. Намджун нежно его послал. — И еще секс, — добавил вдруг Тэхен, говоря больше с облаками, чем с Юнги. — Мы занимались им везде, кроме дома, потому что там был Чимин. Это теперь у него школа и дополнительные занятия, и у нас есть на это время, но сначала это был кошмар. Юнги хихикнул. Ему стало немножко стремно от мысли, что сейчас вся его грудь покрыта укусами и засосами. — Чонгук пойдет в детский сад только осенью, а пока у нас частичный целибат. — Соболезную. Но на самом деле нет. Тэхен засмеялся, и Юнги, засмеявшись тоже, пихнул его в плечо. Чонгук и Чимин в нескольких метрах от них играли в догонялки. Чимин поддавался. Чонгук смеялся так, что, кажется, начинал таять последний лед. Тем же вечером, когда Юнги отлучился на работу, что приходилось делать время от времени, чтобы однажды не прийти и не увидеть сожженное здание, Намджун и Чонгук ужинали на кухне, пытаясь скушать суп наперегонки. Это была идея Намджуна, и Гук быстро подхватил чувство азарта, и к моменту, когда отец начал играть не по-честному, собираясь просто пить из тарелки, мальчик уже сидел с пустой, хитренько улыбаясь. — Я выиграл! Теперь ты должен со мной порисовать! Намджун не говорит, что сделал бы это и так, а только строит грустную гримасу побеждённого, и, засунув тарелки в посудомойку, плетется за сыном в гостиную. Тот скачет вприпрыжку. Несколько часов назад привезли пианино, и Юнги пообещал, что они с Чонгуком обязательно сыграют, потому что Намджун в этом деле не помощник, и поэтому, кинув взгляд на инструмент, Чонгук нетерпеливо закусывает губу, но все равно проходит мимо и садится на пол, раскрывая на журнальном столике альбом. — Что будем рисовать сегодня? — Намджун устраивается рядом, опираясь на диван. Чонгук задумчиво окидывает взглядом гостиную. — Нашу семью! Намджун улыбается и кивает. То, что случается внутри него, когда Чонгук зовет их с Юнги папами, приравнять можно только к стихийным бедствиям. — А кто есть у нас в семье? Чонгук откладывает карандаш и уверенно начинает загибать пальчики. — Я, ты, папа Юнги, а еще щеночек, но папа Юнги сказал, что надо спросить у тебя и пока это секрет. Ой… Намджун смеется в кулак. Когда они с Юнги только поженились, они планировали завести животное, но потом, когда они погрязли в работе, у них засохли даже кактусы, и с идеей пришлось распрощаться. Теперь же, когда у них был ребёнок, все остальное на этом фоне казалось возможным. Юнги с Намджуном, кажется, нужно было кое-что обсудить. — Я не скажу папе Юнги, пусть будет и наш секрет. Ладно, это все, кто есть у нас в семье? Чонгук задумался. Иногда Юнги говорил, что видел, как у Намджуна в голове крутятся шестеренки, когда тот был сосредоточен. Теперь Намджун видел то же самое в голове сына. — Папа, а у меня есть бабушка и дедушка? Взгляд Чонгук был искренне заинтересованным. Он очень хотел услышать да. — Сегодня мы гуляли, и Чимин сказал, что скоро приедет его бабушка. У него их целых две, а еще дедушка. Намджун мягко улыбнулся. Их с Юнги родители порывались прилететь из Кореи с той самой минуты, когда узнали, что скоро у них будет внук. Хоть родители Юнги, в отличии от намджуновых, длительное время были настроены немного скептически по отношению к их браку, новость о малыше перечеркнула все существующие сомнения. Их мамы звонили практически ежедневно, заставляя высылать фотографии Чонгука, и не могли дождаться момента, когда сядут в самолёт и смогут увидеть нового члена семьи. Тем не менее, как бы они сами этого ни хотели, Намджун и Юнги попросили дать мальчику время привыкнуть к ним и новому дому, а затем уже к своей большой корейской семье, которая от него уже авансом в восторге. Прошло полтора месяца, и они знали, что слишком долго их родители не выдержат, и теперь, кажется, пришло время сообщить кому-то радостные новости. — Крольчонок, у тебя целых две бабушки и два дедушки, можешь себе представить? Глаза Чонгука становятся такими большими, какими бывают всегда, когда он в шоке. — И они безумно хотят с тобой познакомиться. А ты хочешь? Чонгук начинает безостановочно кивать. Это был один из плохих дней. Дней, когда Чонгук с утра угрюмо ковырялся ложкой в тарелке, а затем, односложно отвечая на вопросы пап, уходил в свою комнату, не реагируя даже на звуки пианино. Юнги и Намджун предполагали, что это что-то, с чем им придется бороться еще длительное время, иногда побеждая, иногда проигрывая, но сердце каждого из них уходило в пятки, когда они понимали, что Чонгук снова закрывается в себе. Иногда он просто просыпался счастливым на следующий день после такого вот неудачного, иногда помогала прогулка с Чимином или разрешение поковыряться палочками в грязи, но иногда не работало ничего. Иногда Чонгук сидел в своей спальне, тихо и молча, пока Юнги сидел в их с Намджуном и плакал, спрятав лицо в ладонях. Он говорил себе, постоянно напоминал, что они хорошие отцы, что это вина людей, которые были до них, но осознание того, что он не может помочь своему ребенку, было худшим чувством на земле. Оно больно царапалось изнутри, обвиняло, наказывало, и Юнги был слишком близок к тому, чтобы впасть в отчаяние. Намджун остался дома, потому что хватило одного взгляда на сына за завтраком, чтобы догадаться, что день простым не будет. Он не мог оставить Юнги и не мог оставить Чонгука. Изначально он собирался работать до обеда, потому что потом ему нужно было забрать из аэропорта их родителей, которые, услышав новости, купили билеты так быстро, будто уже сидели на чемоданах, но как он мог ковыряться в чьем-то сердце, когда что-то внутри ковыряло его собственное. Юнги сидел на диване в гостиной, поджав под себя ноги и поглядывая на приоткрытую дверь в комнату Чонгука. Он рисовал что-то в альбоме, хотя вчера они делали это все вместе на стене. Нарисовали какую-то подозрительно зеленую собачку, о какой мечтал Чонгук, а потом еще большую машину, на которой привезли пианино и которую Чонгук видел в окно, и все вместе раскрашивали, пока не пришло время спать. А потом Чонгук проснулся таким, и Юнги оставалось только поглядывать на его любимое лицо сквозь щелочку. Он считал себя отвратительным родителем и ненавидел это чувство, но оно было сильнее его. Было сильнее их с Намджуном вместе взятых. Было неясно, почему это происходило с Чонгуком. Может, ему снилось что-то плохое, может, он слишком много думал и возвращался назад в плохие моменты своей жизни, может, он слишком много себя накручивал, но это происходило, происходило внезапно и резко, ставило подножку, напоминало, что нет, все не будет гладко, нет, они не такие как все, и Юнги с Намджуном учились это принимать. Учились справляться с этим правильным путем, не давя и не заставляя. Они знали, что так сделали бы только хуже. Вечером Намджун забрал родителей из аэропорта, счастливых, укутанных и с кучей подарков для внука (Юнги и Намджун бы даже немножко приревновали, потому что раньше подарки всегда были для них, если бы не обстоятельства), чтобы те зашли в квартиру и увидели помятого Юнги в помятой домашней одежде и с помятым лицом. Они ожидали увидеть крошку, сладкого и улыбчивого Чонгука, который бы смущенно прятался за папочек, но его не было. — А где… — начало было мама Намджуна, но тот приложил палец к губам. Он разулся, повесил куртку и встал перед родителями так, словно собирался читать лекцию. — Сейчас мы вас познакомим, но, пожалуйста, не кидайтесь его целовать и обнимать. Он напугается. Все непонимающе переглянулись, но кивнули. Юнги поприветствовал родителей, его расцеловали в обе щеки, заобнимали, и он вспомнил это ускользнувшее за время, что он не видел семью, чувство единения и родительской любви. Такое же, он надеялся, почувствует и Чонгук. По дороге в спальню Чонгука он объяснил родителям, что делать и чего не делать, почему это и зачем, а затем тихонько постучал в дверь, просовываясь затем в приоткрытую щелочку. — Малыш, к тебе тут пришли. Ты не против? Чонгук поднял взгляд и помотал головой. Он был удивлен. Родители тихонько прошли в комнату. — Это твои бабушки и дедушки. Все четыре, как я и обещал, — Намджун сел на кровать рядом с Чонгуком, положив руку ему на спину. — Поздороваешься с ними? Чонгук ошарашено кивает и встает, аккуратно откладывая альбом. Он поднимает взгляд на Юнги, спрашивая взглядом, и тот кивает, ободряюще улыбаясь. Ему требуется несколько секунд, чтобы собраться с силами. — Здравствуйте, — тихо говорит мальчик, — я Чонгук. — Привет, Чонгук, — папа Юнги опускается перед ним на корточки и протягивает ему руку для пожатия. Это точно его подкупает. — Я твой дедушка. Слышится чей-то всхлип. Родители проводят с ними три дня. В первый же день Чонгук сам выползает из своей комнаты и сидит в углу дивана рядом с Намджуном, слушая чужие разговоры и тихонько улыбаясь, пока семья делится всем тем, что произошло за время, что они не виделись. Его подкармливают печеньками, конфетками, и, когда Юнги ворчит, что они перебивают ему аппетит перед ужином, его мама показывает ему кулак и говорит, чтоб не умничал, мол ты ж не помер, а я вас троих таких вырастила. Вечером Чонгук помогает постелить бабушкам в гостевых спальнях, показывает им свою комнату и разбирает вместе со всеми новые подарки. Юнги и Намджун жалуются на то, что им не подарили радиоуправляемую машинку. Их никто не слушает. Впервые Гука укладывают спать не родители, и он долго не засыпает, потому что дедушки рассказывают ему кучу смешных историй. К моменту, когда он вырубается, от смеха у него болит живот, а у Юнги с Намджуном от одного взгляда на него от счастья щемит в сердце. Намджун берет выходные, и в остальные дни они гуляют по городу, идут в парк развлечений, обедают в любимом семейном кафе, кормят уток в Центральном Парке хлебом из любимой булочной Чонгука и пекут пироги. В какой-то момент Юнги с Намджуном даже не замечают, что остаются дома одни, но не успевают обидеться. В конце концов, у них есть занятия поинтереснее. Чонгук действительно становится членом семьи. Братья Юнги сюсюкают его в фейстайме, потому что один из них в армии, а другой работает в Европе, и оба пока не могут встретиться с мальчиком лично. Бабушки и дедушки не выпускают его из вида все три дня, и это буквально первый раз, когда они не находят повод для спора либо между собой, либо с Юнги и Намджуном. Чонгуку нравится внимание, хоть оно его и смущает, и, наконец, становится очевидным, что вот теперь он точно чувствует себя в своей тарелке, осознает, что все эти люди — его настоящая семья, с которой ему не придется расставаться. Когда наступает время прощания, все мотают сопли на кулак. Чонгук просит не уезжать, Юнги с Намджуном едва сдерживают слезы в аэропорту, а бабушки Чонгука по очереди зацеловывают его и говорят, что заберут его летом в Корею и что ему там понравится. Чонгук понятия не имеет, где эта Корея и насколько она далеко от их дома на Манхэттене, а еще едет ли туда такси, но он хочет к бабушкам и дедушкам, и даже если это далеко, он попросит папочек его подвезти, а они точно не откажут. Он хлюпает носом по дороге домой из аэропорта, спрашивая Намджуна, когда они поедут в эту самую Корею и почему, ну почему его бабушкам и дедушкам приспичило туда улететь. Юнги, сидя за рулем, улыбается, наблюдая за ними в зеркало заднего вида. Летом они едут к морю. Намджун берет отпуск, скрепя сердцем оставляя больницу, потому что он не уверен, что выживут даже послеоперационные пациенты с идеальными прогнозами. Он почти уверен, что его интерны найдут, чем их прибить. Тем не менее, именно он предлагает снять домик у пляжа в Ист-Хэмптоне, когда становится достаточно тепло, чтобы Чонгук мог поплескаться в воде, и Юнги всеми руками за. Они ездили туда до замужества и после, проводили там замечательные выходные и отпуска, много целовались, занимались любовью в лучах рассветного солнца на белоснежных простынях, но даже это, казавшееся тогда наивысшим чувством спокойствия и счастья, не сравнится с тем, что происходит у них внутри, когда маленький Чонгук наперегонки с их щенком бежит к океану, как только выходит из машины. Они взяли Пича в приюте в начале мая. Тогда Чонгук после месяца занятий с Юнги сыграл Хосоку, Тэхену и Чимину «Сияй, сияй, маленькая звездочка», жутко смущаясь и сбиваясь, но его нахваливали все, и в итоге Намджун, спасая ситуацию, сказал, что он в таком восторге, что вот теперь Чонгуку точно можно завести собаку, о которой тот так мечтает, и от восторга тот сыграл еще раз, а на следующий день сам выбрал в приюте Пича. Хотя, конечно, до конца было неясно, кто и кого там выбрал, потому что Пич и Чонгук были будто предназначены друг другу. Это была любовь с первого взгляда и мокрого поцелуя, когда Чонгук просунул кончик носа в клетку через решетку. Имя тоже дал он по абсолютно неясным причинам, но Гук вроде любил персики, и потому родители предпочитали думать, что в этом есть скрытый смысл. Самым важным и самым лучшим в том, что у них была собака, было то, что после появления ее в их доме количество плохих дней у Чонгука почти сошло на нет. Она не давала ему покоя, всегда вилась вокруг, они даже спали вместе, и у Чонгука буквально не было времени, чтобы успеть загрустить. За это Юнги и Намджун обожали Пича только сильнее. Их домик был светлый и просторный, со скрипучими деревянными полами и мансардой, которую Чонгук не занял только потому, что щенок не сможет забираться туда сам, а потому оккупировал спальню, которую прежде каждый раз занимали Юнги и Намджун, когда приезжали. Им повезло, что удалось снять именно этот дом в такое время года. Это было какой-то очень тихой, но важной мечтой: прошлым летом, валяясь на полу в гостиной этого самого дома глубокой темной ночью, они обсуждали, как замечательно будет приехать сюда уже с их ребенком. Что ж, это они и сделали. У них в распоряжении была целая неделя, они знали каждое кафе, где готовят вкусные вафли и молочные коктейли, и собирались прикидываться, что тут отвратительная связь, если им кто-то позвонит по каким-то делам. Каникулы обещали быть замечательными еще на стадии планирования, и они были. Чонгук ковырялся в песке, пытаясь построить замок. Пока у него получалось только засыпать мокрый песок в ведерко и опрокидывать его, но Юнги и Намджун с шезлонгов показывали ему большие пальцы. Пич с глупым лицом плавал прямо у кромки воды. Намджун поглаживал обручальное кольцо на пальце Юнги, прижавшись губами к его виску. Чувство, которое они разделяли, ощущалось на кончике языке. Чувство, о котором, чтобы не сглазить, не говорят вслух. Но Юнги и Намджун никогда не считали себя суеверными, а еще точно знали, что это было за чувство, а потому с уверенностью могли сказать. Это было счастье.