You fascinate me

Strange how there’s always a little more innocence to lose©The Outsider ________ В святилищах Чужого пахнет… Совсем не смертью, как это может показаться вначале: нет ни приторной сладости свежего разложения, ни гнилостного душка от давно умерших. Ничего такого. Просто сырость. Она пропитывает собой тяжелые драпировки, оседает конденсатом на покрытых надписями стенах и даже на металлических шляпках сосудов с ворванью – единственном источнике света в святилищах. Убранство в доме Старой Ветоши особенно торжественно: на металлических ступенях – многочисленные светильники, и этот голубой, холодный свет режет глаза, почти ослепляя привыкшего к темноте катакомб Корво. Темно-синяя, с черным узором ткань наводит на мысль, что старуха ограбила спальню какого-то аристократишки: уж очень эти драпировки напоминают балдахин роскошного ложа. Корво качает головой - сумасшедшие у его знакомого почитатели: варят похлебку из человечинки, носятся с костяными безделушками, боготворят китов. - Чему ты улыбаешься, Корво? – Чужой появляется сразу же, стоит только прикоснуться к руне (как будто ждал его, засранец). - Да вот, - голос сквозь маску звучит глухо, - размышляю о специфике декора. У твоих последователей непередаваемая тяга ко всем оттенкам синего. Корво отпускает глухой смешок и все же решается стащить маску. Рассеянно рассматривая материализовавшегося перед ним бога. На этот раз Чужой не парит призраком под потолком, а сидит на опустевшем алтаре, одну ногу поджав под себя, а второй болтая в воздухе – ни дать ни взять мальчишка-сорванец с Дануоллской набережной. Эдакий мальчишка с первобытной тьмой в глазах. Бог лениво смотрит на задрапированную тканью стену: - Я предпочитаю называть этот цвет индиго. - Ин… куда? – скептически переспрашивает Корво. Но Чужой не обращает внимания на дурачество смертного: - Как тебе не стыдно, мой дорогой Корво, стрелять в старую, немощную женщину? – журит подопечного создание с Изнанки. Корво округляет глаза в притворном возмущении: - Немощную?! Старую?! Она собиралась отобедать человечиной, а меня – скормить стае чумных крыс. Я защищался! – с негодованием в голосе восклицает Корво. Затем отводит взгляд и отвечает неохотно. – Цела эта ведьма, что ей станется… Дрыхнет вон на кровати, под портретом твоим. Чужой прищуривает лишенные белков и радужки глаза и спрашивает ехидно: - Я смотрю, портрет ты оценил. Корво порывается сказать, что еще как оценил! А еще ему чертовски хочется уличить бога во лжи: на обратной стороне холста экс-защитник рассмотрел подпись Соколова. А ведь Чужой говорил, что никогда не являлся ученому! М-м-м, правда, для этого нужно признаться, что он вытащил портрет из рамы и аккуратненько спрятал за пазухой – а Корво Аттано лучше сжует трехтомник секретных чертежей Пьеро, чем сознается в подобном своему богу. Но его бог ведь и так все знает. На то он и бог, правда же? Чужой встает с алтаря и, улыбаясь, шагает к Корво. Он всегда пахнет сыростью – это забытое Дануоллом существо. Сыростью, ворванью и солью. Кажется, что короткие черные пряди навсегда пропитались этим соленым, морским запахом. Чужой привстает на носки, чтобы оказаться с Корво лицом к лицу. Ухмыляется насмешливо в стиснутые губы смертного. И тянется рукой прямо сквозь металл нагрудных пластин, выуживая сложенный вчетверо портрет. Корво скашивает взгляд на зажатый между тонких пальцев бумажный прямоугольник: - Сувенир на память? – ехидно шепчет Чужой. - Подумаешь… - бурчит в ответ Корво. – Подожди… ты сейчас должен говорить что-то о молоте и наковальне, и о том, что я делаю странный выбор… - М-м-м, «должен»? – насмешливо тянет Чужой, касаясь клейма на руке своего человека. – Можно я сразу перейду к финальной фразе? Ответом ему служит замешательство Корво. - Корво Аттано, ты очаровываешь меня, - ухмыляется бог, приникая влажными, холодными губами к приоткрытому рту человека. ________ Корво просыпается резко, подрываясь на кровати. Он спит по-прежнему чутко, дергаясь от любого шороха. На этот раз причиной пробуждения служит сдача ночного караула: смена происходит ежедневно, ровно в пять утра, но Лорд-Защитник все равно не может привыкнуть к зычным голосам – и не просыпаться. Однако, заметив сидящую на подоконнике фигуру, Корво проявляет снисхождение к расшатанным нервам: причина его пробуждения в этот раз иная. На подоконнике привычно поджав одну ногу под себя, а другую свесив вниз, сидит Чужой. Темным пятном выделяясь на фоне начинающего светлеть неба. - Ты ведь знал, что я спасу Её? Еще тогда, в святилище у Старой Ветоши? – разглядывая бездну в глазах бога, спрашивает Корво. - М-м-м, в твоем сне я такого не говорил, - улыбается Чужой, довольно щурясь. Корво приходиться откашляться: - В моем сне? О, в моем сне ты делал гораздо более увлекательные вещи. Чужой моргает. Корво прекрасно знает, что тому нет никакой надобности совершать столь человечный жест; однако чертовски интересно наблюдать, как струящаяся наружу тьма скрывается за бледными веками. - Мне… повторить эти вещи из сна? – как будто спрашивает разрешения бог. - К-хм… Хотелось бы. В спальне Корво такой странный балдахин: неестественно синего цвета с черной вязью узора. «Индиго. Он называл этот оттенок индиго», - повторяет про себя Корво, разглядывая подошедшего к кровати Чужого. - Ты очаровываешь меня, Корво Аттано, - мягко произносит тот, беря подбородок смертного в холодные, пахнущие солью ладони. - А ты – меня. Раньше он считал, что продался тьме ради спасения Эмили и… мести. Но спасение, как и месть, не решают все. Даже в Дануолле, находящемся на грани краха. Сейчас, целуя эти холодные пальцы и отдающие сыростью губы, Корво понимает: раз заглянув в Бездну, невозможно отвести взгляда. Чужой был единственным существом, который прошел с ним Его путь от начала и до конца. Теперь, зажигая по вечерам светильники с ворванью и рассматривая свой тяжелый фиолетово-синий балдахин, Корво не может не признаться себе: он безумно рад, что Чужой наделил его своей меткой. Как будто пообещав, что он будет с ним рядом. Всегда. Когда Чужому хочется, он может быть почти человеком: тихо вздыхать, прикусывая бледные губы, раскрываться, бесстыдно сжимая бока Корво ногами, закрывать глаза, разрешая своему человеку прикасаться губами к бледной коже на веках. - Ты целуешь Бездну. - Я целую мою Бездну, - улыбается Корво. – Имею право. Чужой смеется в ответ своим соленым смехом. - Кстати, а куда ты повесил портрет? Что-то я не вижу его у изголовья. - Мой дорогой Чужой, - журит бога смертный. – Ко мне, между прочим, заходит Эмили, я не могу позволить себе такую роскошь. - Тогда где же ты повесил портрет? «И пусть кто-то скажет, что Он – всезнающ, а Бездна – не любопытна», - улыбается Корво, вновь приникая к губам бога. - Там, где им смогу любоваться только я. На рассвете святилище Чужого привычно пахнет солью, ворванью и морем: Лорд-защитник привык спать с открытыми окнами, даже несмотря на характерную для Дануолла сырость. Она для Корво полна своего очарования, эта сырость. ________ - Ты можешь заболеть, - отчитывает своего защитника вошедшая в спальню Эмили. Она хмурит тонкие брови, глядя на развалившегося на кровати мужчину. Уж больно усталый у него вид. Корво поворачивает голову и смотрит на девочку, которая совсем скоро превратится в очаровательную девушку. И тогда потребуется целый арсенал авторства Пьеро и все силы Чужого, чтобы защитить юную Императрицу от армий ухажеров. - И Вам доброго утра, Ваше Величество. - Не называй меня так, - привычно дуется Эмили. В ответ Корво лишь рассеяно улыбается.