Странности

      Гильермо Барналь устал от жизни. Она всегда была днем сурка, а теперь вдруг резко сменила курс, и сейчас один из лучших служителей Конгрегации доктрины веры нервно курит вторую сигарету в своей жизни и смотрит на проезжающие внизу машины, тщетно пытаясь успокоиться и понять, что же за чертовщина с ним всё-таки происходит все тридцать пять лет, а особенно в последний год. Он, если честно, не понимает толка и смысла ни в курении, ни в распитии спиртного, ни в прочих богомерзких и абсолютно бесполезных для здоровья вещах, которые, по его мнению, совершенно не дают расслабиться, а наоборот напрягают и мешают сохранять ясный рассудок. Особенно Аврора. Нет, конечно, это семнадцатилетняя оторва и его племянница совсем не бесполезна для остатков его нервной системы, а даже напротив, готовит нормальную еду и следит, чтобы он не угробил себя окончательно, но вот на прозрачность мыслей эта юная мадмуазель влияет исключительно пагубно — усиленно отвлекает.       Гильермо в самых мельчайших деталях помнит, как у него вновь, после стольких лет появилась семья. И, собственно, Аврора. Сначала это глупое расследование, тюрьмы и допросы, а потом вдруг подозреваемый оказывается родным братом, а список родственников пополняется его дочерью и приёмным отцом — вдруг Гильермо впервые в жизни не чувствует себя одиноким. Он быстро свыкается с тем, что Николя звонит ему каждый вечер, чтобы поболтать о работе и прочих ежедневных делах, Давид хлопочет о душевном состоянии, а Аврора кормит потрясающими завтраками и ужинами и тщательно следит за тем, чтобы он хотя бы раз за день улыбнулся. Вскоре к этой шумной компании присоединяется Мадлен, и теперь уже Барналю никуда не деться от всеобъемлющей заботы этих дружных и любящих людей. И от милого личика родной племянницы, которая щебечет о коллеже, одноклассниках и известных актёрах, готовя очередной кулинарный изыск на его полутёмной кухне.       — Аврора, как ты умудряешься произносить столько слов в минуту? — несколько ворчливо спрашивает он, всякий раз не успевая за её скачущей мыслью, и девушка хохочет, оборачиваясь к нему и пожимая тонкими плечами. Гильермо часто ловит себя на мысли, что ему нравится смотреть на неё и разглядывать её весёлое лицо, изучать её образ, а потом тщательно сохранять его в памяти. Гильермо ловит себя на мысли, что хотел бы быть среди её поклонников, таким же мальчишкой-подростком.       Гильермо часто ловит себя на мысли, что хочет ей нравиться.       Это повторяется день за днём и всё меньше и меньше становится похоже на испытание веры — вряд ли Господь планировал так над ним издеваться, зная всю сложность ситуации, но кто их, небожителей, знает. Да никто, наверное. И они, похоже, так укоряют его, ворчат и ругаются, так и слышится, будто сердито бубнят что-то про неправильную и грешную любовь, ироды.       Измывательство и полное отсутствие совести у всех, кто наверху, а это именно оно, переходит все границы, когда Николя с подачи Авроры женится на Мадлен. Конечно, Гильермо понимает, что всё к тому шло, даже радуется за брата, но совсем не ожидает подставы в лице медового месяца, звонка в дверь и улыбающейся Авроры, стоящей на пороге его квартиры с любимой, уже изношенной сумкой в руках.       — Гильермо, папа принял волевое решение не оставлять меня на дедушку, а доверить тебе, — она привычно проходит в дом, снимает любимые кеды и откидывает назад копну пшеничного цвета волос, вешает лёгкую куртку в шкаф и оглядывается в поисках не менее любимых тапочек. Барналь толком не успевает ничего сказать, как она уже сидит на его кухне и пьёт чай.       — А предупредить? — он явно тушуется, неуклюже прячет от Авроры невидящий глаз, закрывает рукавом очередной ожог и вообще старается выглядеть максимально непринуждённо, но получается плоховато, и девушка укоризненно качает головой. Чёрт подери, да ведь ей совсем не надо этого всего видеть, какое ей должно быть дело до его проблем, когда как он обязан о ней заботиться и помогать?       — Это был сюрприз, — Аврора улыбается. — Эй, что произошло? Почему тут повсюду мои фотографии? Неужто тебе тоже стало не чуждо земное? Раньше тут этого не было. Гильермо, тебя расколдовали?       — Аврора, я… э-э… я сходил к психологу, — Барналь врёт напропалую, наплевав на то, грех это или нет, лишь бы только не выдать истинного отношения. — У меня были некоторые трудности, и он посоветовал мне окружить себя тем, что меня радует. Это вы, моя семья, и…       — Врёшь, — тоном знатока сообщает ему Аврора. — Тут только мои фотографии, — девушка улыбается шире, качает головой и перехватывает запястье. — Не увиливай.       — Аврора, — Гильермо устало вздыхает и поднимает вверх свободную руку, признавая поражение. — Если ты думаешь, что нравишься мне, то ты права. Скрывать это теперь бессмысленно. Ты, конечно, можешь не отвечать мне, я уже не очень молод, мы родственники, и Богу это…       — Ты идиот, Гильермо, — заключает Аврора, в одно мгновение оказываясь у него на коленях и обнимая. Она бормочет что-то на идише, и Барналь отчётливо понимает, что это значит. Полную взаимность.       В крохотной кухоньке Гильермо Барналь, представитель Конгрегации, бессовестно целует свою племянницу и не планирует её куда-либо отпускать, и ему чертовски хорошо.       И плевать, что там думает человек на кресте.