Фарс

      Эмили безмерно любит и уважает своего отца, но были в его жизни решения, которые она не может принять. Например, милосердие Клинку Дануола. Пендлтоны, Кемпбелл, Берроуз — эти люди были политическими пешками, и какими бы негодяями они не были, юная Колдуин понимала какие могли быть последствия, если она взойдёт на трон, ступая по трупам. Пусть они и заслуживали смерти, как никто.       Дауд не был политической фигурой, не был персоной, за гибель которой жители города потребовали бы возмездия. Он убийца Императрицы, её матери. Не могло существовать разумной причины, по которой этот человек мог быть помилован. Однако же он жив.       Корво пытался объяснить. Правда, пытался, и Эмили оценила его усердие, но она не понимала. В день, когда Хэвлок был заключён под стражу, а отец, прижав к себе дочь, шептал куда-то в её волосы «всё закончилось», будущая императрица твёрдо решила для себя: если она когда-нибудь встретит Дауда, его будет ждать смерть. Она не забывала об этом решении.       Когда знаменитый Клинок Дануола оказывается в трюме «Падшего Дома», Эмили думает, что это похоже на дурацкую шутку. Вся её жизнь, если призадуматься, это одна сплошная шутка.        «Я пришёл помочь», — говорит он. — «Я уже имел дело с Делайлой». А ещё: «Я сожалею о случившемся», и не совсем понятно, имеет он в виду убийство её матери или переворот Делайлы, или всё сразу.       Меган Фостер изучает карты за столом, старательно делая вид, что её здесь нет.       Эмили скрипит зубами. Эмили хочет вогнать меч в глаз проклятому убийце, хочет закричать, выпустить наконец всё, что варилось и гнило в её груди все эти годы, сказать, что её отец совершил ошибку, пощадив его. Ей приходится сжать кулак до судорожной дрожи. Судьба Империи и её жителей важнее её разбитых чувств. Она цедит, что он может делать, что пожелает, и спешит скрыться в каюте, где полночи сидит, держа в руке Сердце и прислушиваясь к приглушённому голосу.       Он сожалеет.       Он пришёл помочь.       Он смог одолеть Делайлу и спас её, Эмили, жизнь.       Но всё это не отменяло того, что он убил Джессамину.       Через пару дней Эмили обнаруживает себя в каюте Дауда, в объятьях Дауда и с его губами на своей шее, и думает, что дурацкая шутка превратилась в настоящий фарс. А ведь он не просто старше её — он старше, простите боги, её отца. Это за пределами самых допустимых приличий. Даже её связь с Виман общество Дануола приняло бы более благосклонно.       Эмили зарывается пальцами в волосы Дауда, гладит их. В её прикосновениях нет ласки или нежности, но и агрессии тоже. Только предупредительность ремесленника, знающего свою работу. Глотки бандитам она перерезает с такой же аккуратностью.       — Когда всё закончится, — шепчет Императрица. — Я объявлю на тебя охоту.       Она считает это отличным способом сказать «спасибо» за помощь: заранее предупредить и дать возможность исчезнуть до того, как ему начнёт грозить опасность. Это большее, что Эмили может дать Дауду.       Ассассин кивает, не отрываясь от её кожи. Его лицо невозможно прочесть — он насмехается? Злится? Огорчён? Или благодарен, потому что, в отличие от Эмили, читает её душу с лёгкостью? Она не знает, это заставляет её нервничать, и императрица впивается ногтями и зубами в чужую плоть, удерживая себя от того, чтобы переместиться куда-нибудь в окно — прямиком в открытый океан, к миногам. Ей нужна сейчас эта близость. Ей нужно что-то, чтобы не сойти с ума от навалившихся испытаний, не начать вырезать ни в чём не повинных стражников, просто выполняющих свою работу. Секс — отличный выход.       Дауд мягко подхватывает императрицу за бока и опрокидывает на койку. Эмили выдыхает и позволяет себе расслабиться.