Молитва

— Но почему ты никогда меня не слушаешь? — вздрагивающим голосом спросил парень в кожаной куртке и с совершенно больными глазами. Похоже, что он проплакал весь день и только сейчас смог прийти в себя. Он угрюмо ходил по комнате, устало скрестив руки на груди. — Она поит тебя наркотой и всякой отсебятиной! Почему ты не можешь это понять? — Крист, к чему всё это? — ломанно-железным голосом спросил тот, от которого все внутренности сжимаются внутри и колит в висках; тот, кто одним ласковым взглядом способен вернуть к жизни и одним лишь злым словом забрать её. Тот, о ком переживаешь день и ночь, рвя на себе волосы; тот, о ком заботишься, наплевав, что он не ребёнок, а взрослый мужчина. — Я люблю Кортни, чувак. Понимаешь? — слабо улыбнулся, дрожащими пальцами сминая края дряхлого и пропахшего пылью пледа. Лицо его было обугленное, глаза заплывшими и чужими. Он часто дышал, и тело его вздымалось и дрожало. Тонкая, щемящая боль сковала сердце, и Крист, обречённо опустив голову, проговорил: — Я просто переживаю, Курт. Уж больно ты худой стал. Сам на себя не похож. Подошёл, сел рядом, нежно коснувшись светлых прядей волос. — А ты не переживай, — с детской наивностью пробубнил он, — тебе не идёт это. Лучше давай порубимся во что–нибудь? Крист довольно кивнул головой. Всё—таки его друг сам решает, как ему быть, и он совершенно не имеет права мешать его счастью. Ведь что может случиться? 4 апреля, 1994. Крист спокойно сидел на диване, пылко охватив колени руками. Голова его гудела, живот неприятно скручивался внутри. По телеку крутили заезженную мелодраму, где главный герой, улыбаясь, стоит на мосту, признаваясь своей ненаглядной в чувствах, и мозолистыми руками предподнося ей кольцо. Она чуть ли не плачет, смеётся, шепчет что-то заледеневшими губами. Это так трогательно, так красиво, что Крист хмурит брови, выключает. Он внезапно думает о том, как там его старинный друг. В прошлый раз, когда они виделись в студии, Курт был сам на себя не похож. Хмурый, закрытый в себе. Стоило спросить о Кортни, о дочке, так он упрямо молчал, уходя в другую комнату. Крист прекрасно помнил, как он ругался с ней по телефону, а затем закрывшись в ванной, протяжно стонал. Она окончательно успела его замать и испортить ему жизнь. Разве он не говорил, что так и будет? Он практически уснул с мыслями, что всё нормально и ему незачем беспокоиться, пока до него не донёсся звонок. Вскочил, спешно снял трубку, прислонил к уху и услышав такой хриплый, но знакомый голос, радостно выдохнул. — Здарова, старичок. — Курт, что случилось? Неприятное чувство клубилось где-то в районе солнечного сплетения. Волнение, тревога, как в старые, добрые времена. — Старичок, лучше не спрашивай. Я опять поругался с этой стервой, ты можешь приехать? Сглотнул, спросил: — Ты где? — В каком-то помещении… Я не знаю. Я ничего не знаю. — Хорошо, я выезжаю. Опустил трубку. Нельзя было медлить. Курт стоял в помещении, ощущая, как холодный ветер из окна резко обдувал его бледное лицо. Руки дрожали, тело ныло, и он по своей старой привычке забрался куда-то в угол батареи, сбито дыша. Набегающие слезы, наполненные болью и усталостью, вызвали стон и желание застрелиться, но что-то держало, не давало делать этого. Он подумал о Фрэн, своей милой принцессе, о Кристе и Дэйве, по большей части о Кристе, который всегда, как наседка около него. Усмехнулся. Веки слипались, вены иссушались и ныли. Подумать о другом. Нужно подумать о другом. На следующий день его нашли мертвым.