***
Лестат де Лионкур живёт, как ему нравится, и при этом совершенно, совершенно одинок. Мать путешествует где-то, наверное, в Южной Америке или ещё дальше, с Луи они давно рассорились, Клодия мертва, а Арман и прочие не хотят иметь с ним общих дел. Боятся или завидуют, но Лионкуру, в сущности, плевать, потому как толку от знания причины никакого, а он всегда один. Его всё чаще одолевает тоска, всё чаще он чувствует себя никому ненужным. Самое страшное в том, что Богу он не нужен тоже, во всяком случае, это очень похоже на то. Лестат теперь часто молится, стоя на коленях в старой церкви, но Христос на кресте молчит, и вампиру от этого становится жутко. Он помнит, как священник в приходской школе говорил ему, что Господь никогда не оставит их, но что делать, если это проклятое никогда сбывается? А Лестат знает, что ему делать, он много чего знает, и иногда ему от этого знания так тяжело, что хочется умереть. На сей раз это жуткое и всепоглощающее желание перевешивает. Де Лионкур берёт с собой лезвие и ночью, как ему кажется, навсегда покидает свою квартиру. Он заворачивает в какой-то переулок, кажется, очередной неблагополучный район, которых в Париже немало, прислоняется к стене и одним движением вскрывает себе вены и намеренно не запускает процесс регенерации. А зачем, если особого смысла жить у него нет?***
Гильермо находит Лестата нечаянно, возвращаясь из круглосуточного магазина. Он чертыхается, сует пачку молока в карман старой куртки и осторожно переносит вес тела на себя, шепчет что-то, отдалённо похожее на молитву и почти силой тащит к себе, проклиная себя последними словами — он слишком хорошо знает, кому он сейчас поможет. Рок-звезде, участнику группы «Вампир Лестат». Вампиру Лестату, который на самом деле вампир и кровавый убийца — Гильермо читал его воспоминания, все эти нашумевшие книги. Это очень неправильно, это большой грех, но он ему поможет. Просто потому что никто не должен умирать. Лестат что-то неуверенно бормочет, отворачивается, пока Гильермо перевязывает ему руки, кусает красивые губы и качает головой, не понимая, зачем его спасли. Не то чтобы раньше этим кто интересовался, а теперь, да ещё незнакомый священник… какой чёрт тянет этих самоотверженных католиков помогать всем, кого они увидят? — Зачем ты это сделал? — мягко спрашивает Гильермо, заглядывая ему в глаза. — Что сподвигло тебя на это? — Одиночество? Ненужность? Тоска? — Лестат отвечает без особого желания, на ходу подбирая нужные слова. Он понятия не имеет, как описать то, что с ним творится на самом деле. — Не больше и не меньше. — Ты нужен Господу, раз ты рождён, — уверенно отвечает Гильермо. — Разве не так? — он очень хочет верить, потому что это должно спасти эту заблудшую душу. — Уж коли я ему нужен, — Лестат горько улыбается. — Почему я живу вечно совсем не по своей воле? Почему я не властен над своей жизнью? Мне не дал умереть, когда я этого хотел, но почти убили, когда не хотел. Как это назвать, священник? — Даром, — Барналь тяжело вздыхает. Он и сам нередко задаётся этим вопросом, но никогда не находит ответа. Он вынужден признаться, что даже такое бессмертие тяготит. — Я, как и ты, вынужден жить вечно. Господь дал мне шанс помочь страждущим, и я исполняю его волю. Быть может, и у тебя есть предназначение? — Я живу вечно, потому как меня обратили, — Лионкур недовольно кривит губы. — Если бы я был нужен Богу, он бы забрал меня, забрал бы не раз, но я выжил! А что если многие вот так не нужны? Что ты скажешь на это? — Я не знаю, — Гильермо впервые ловит себя на том, что в чём-то усомнился. Он не знает, плохо это или хорошо, но это просто есть, и с этим уже ничего не поделать. — Я не знаю, Лестат. Верно же? — Моя слава бежит впереди меня, — Лестат слабо улыбается. — Знаешь, мы говорим всего несколько минут, но мне уже расхотелось подыхать. Странно, но я больше не вижу в этом смысла. Что в тебе такого, священник? Как это выходит, если за это время ты не сказал ничего, что имеет хоть какой-то смысл? Ты даже не сумел разубедить меня в том, во что я верю. — А много ли смысла в словах? — усмехается Барналь. В самом деле, он не психолог и не психоаналитик, он говорит лишь то, что кажется ему нужным и важным. — Да, ты прав, ничего, но ты отвлёкся, развеселился, значит, в том, что я сделал, есть толк. У меня нет цели разубедить. У меня есть цель отвести нож. — Ты странный, священник, — Лионкур по-хозяйски разваливается в предложенном ему кресле и ухмыляется. — Поговорим о Господе нашем? — Поговорим, — Гильермо улыбается и устраивается поудобнее. В конце концов, они явно найдут общий язык. Лестату есть, что сказать и услышать, а Барналю есть, в чём покаяться. А всё остальное — это уже вопрос времени. И веры.