Отчуждение

«Обрюхатил меня и вынудил пройти через ад беременности и родов! Ты хоть представляешь, каково это — рожать? А теперь ты постоянно оставляешь меня и все время тратишь на свои тренировки!» Эту фразу и все ее вариации Ушиджима слышал уже несколько недель. Однако, как бы ни сетовал Тоору, поначалу все было хорошо. Беременность проходила легко и даже без токсикоза: Ойкава чувствовал себя замечательно и единственные два изменения, которые произошли с ним — выросший по понятным причинам живот и постоянно испытываемый голод, да еще и такой по-гурманской изощренный, что порой Ушиджиме приходилось ехать на другой конец города, чтобы добыть своему ненаглядному еду. В остальном он был тем же Ойкавой Тоору, жизнерадостным, активным и разговорчивым. Таким же он оставался следующие несколько недель после родов и буквально лучился счастьем. С ребенком он проводил время даже тогда, когда тот спокойно спал, и — чего таить — Вакатоши чуть-чуть ревновал супруга к малышу. Но он тоже был бесконечно счастлив за свою семью: Ушиджима никогда не забудет испытанные ощущения, когда впервые взял новорожденного на руки, а улыбка любимого не могла не заставить улыбаться всех вокруг. Все рухнуло в один момент. Однажды Ойкава закрылся в ванной и по характерным и однозначным звукам альфа понял, что тот плачет. Истерично, навзрыд, и Вакатоши никогда не испытывал в своей жизни большего страха, чем за состояние своего омеги в тот момент. Он не отвечал ни на один вопрос, не открывал дверь, и Ушиджима на эмоциях просто выбил ее. Объяснений он так и не получил, но с того дня Тоору будто подменили. Он отстранился от ребенка, от своего альфы, постоянно лежал и ни разу искренне не улыбнулся. Его постоянно что-то тревожило. Ойкава мало ел — иногда и вовсе забывал и из-за этого происходили скандалы: альфа пытался его накормить, но тот сопротивлялся. Тем не менее, Ушиджима всегда старался держать себя в руках и не давать волю эмоциям даже тогда, когда слова Ойкавы приходились, как нож в спину. Тоору, конечно, бывало грубо выражался в его сторону, но больше всего задевало Вакатоши, когда омега начинал наговаривать на себя и их общее будущее: то он страшный и растолстевший и Ушиджима его точно бросит, то завтра он встретит кого-то более интересного на своих тренировках и оставит его с ребенком, то порой твердил даже о конце света и о том, что он в жизни ничего не видел, а уже обречен. Как альфе и главе семьи, Вакатоши было тяжело выносить слова неуверенности в нем со стороны возлюбленного. Его омега чувствовал себя нелюбимым и незащищенным рядом с ним — что может быть хуже для того, кто с каждым днем все крепче любил свою пару? Врач поставил диагноз: послеродовая депрессия. Но легче от этого никому не стало. Тоору отказался от помощи специалиста и еще сильнее замкнулся в себе, а мужа обвинил в том, что тот считает его сумасшедшим. Конечно, он знал, что альфа так не думает, но ему было легче переложить вину за все несчастья на сильного супруга. Ойкава не мог принять того факта, что долгожданный малыш стал причиной его страхов, неуверенности и постоянной подавленности. Он любил его всем сердцем, но чем сильнее омега убеждал себя в любви, тем реже ходил к ребенку, а кормление стало заботой Ушиджимы. Он просто сцеживал молоко молокоотсосом и молча оставлял на кухне. Сначала Вакатоши даже не понял, почему омега стал оставлять бутылочки на кухне, а когда понимание пришло — он сам едва не впал в депрессию. Как оказалось, Тоору прекратил кормить сына и даже ничего не сказал. Когда Ушиджима попытался поговорить на эту тему с супругом, уже не выдерживая и начиная отчитывать за безответственное отношение, Ойкава закрылся в подсобке и не выходил до самого утра, опять плача. За несколько часов Вакатоши разбил все костяшки на руках, на эмоциях вмазывая кулаком по стене в их спальне. Он пожалел, что не сдержался и отругал Тоору, зная, как остро он реагирует на все, но в тот момент мысли о том, что омега оставил ребенка голодным, снесли ему голову. С тех пор они еще сильнее отдалились и почти не разговаривали. Раньше Тоору сложно было заставить молчать, но теперь единственным, кто начинал разговор, был альфа. Но как бы он ни старался — Ойкава отвечал сухо и не был склонен к общению. Из-за небрежного отношения к кормлению и неправильного использования молокоотсоса у омеги случился лактостаз, и теперь к дурному настроению добавились боли и температура. Это стало последней каплей: омега больше походил на домашнее прихотливое растение, которое при малейшем изменении условий тут же чахло на глазах. Вакатоши пришлось встретиться с Семи Эйтой, с которым он играл в старшей школе. Тот бросил волейбол после выпуска и пошел учиться на психолога, как и его отец. Несмотря на свой характер, он быстро добился известности и популярности, заработал репутацию внимательного и тонкого специалиста и даже прослыл «спасителем браков». Семи охотно вызвался помочь бывшему капитану и встретился с ним после тренировки в кафе, где внимательно выслушал беспокоящие семьянина проблемы. — Это абсолютно нормальная реакция, — заключил он, когда бывший товарищ закончил свою историю. — Ему, конечно, не помешает помощь специалиста, но если от этого он начнет волноваться еще сильней — пока стоит повременить. Проблемы, как я понял, две, и одну из них приоритетнее разрешить. Он не выйдет из депрессии, пока у него лактостаз. Ему нужно кормить ребенка. — Он не хочет. Только мою мать слушает в этом плане и поэтому кормит лишь в ее присутствии. — Почему он слушает только ее? — Поначалу он ей не слишком нравился. Они даже ругались, но со временем нашли общий язык. Тоору был рад этому и обещал вести себя хорошо. — Так, значит, связь с реальностью он не потерял. Твоя мать может быть с ним днем? — Она не может оставить магазин, но приходит по возможности. — Понятно. Полагаю, выполнять супружеский долг Ойкава тоже не горит желанием? Ушиджима нахмурился от вопроса и сжал руки под столом. «Не горит желанием» — это даже не подойдет под понятие «мягко говоря». — Абсолютно. — Хорошо, — сказал Семи, но Вакатоши не видел в этом ничего хорошего, однако комментировать выбранное Эйтой слово не стал. — Тогда стоит попробовать выбить клин клином. Восстановленное либидо значительно улучшит его общее состояние, поэтому подойди к этому со всей серьезностью и выслушай.

***

Ушиджима вернулся со встречи с Семи уже поздно вечером и застал супруга в той же позе, в которой оставил несколько часов назад. Ойкава, бледный и вялый, замотался в шерстяной плед и, свернувшись в калачик, потупил взгляд на выключенный телевизор. Он даже не отреагировал на суету в коридоре, пока альфа раздевался. Когда тот вошел в гостиную, Тоору все же поднял на него воспаленные глаза, задержал холодный взгляд и, разочаровавшись по известным только ему причинам, вздохнул и отвел взор обратно на телевизор. Ушиджима уже знал этот зрительный жест: за последние несколько недель Ойкава встречал его с вялой, натянутой улыбкой и это означало, что он рад его видеть, или убивал одним таким взглядом, предвещавшим скандал. Тем не менее, Вакатоши подошел к супругу и мягко поцеловал в горячий лоб. У него опять была температура. Они оба нахмурились, и если Ушиджима сделал это из-за беспокойства о здоровье омеги, то тот насупился из-за вторжение в его личное и ныне неприкосновенное пространство. — Ты мерил температуру, Тоору? — поинтересовался Вакатоши, уходя на кухню. — Не мерил. Я знаю, что она высокая. Ты знаешь, что она высокая. И боги знают, что она высокая, но я по-прежнему страдаю от нее, — в его монотонной речи мелькали едкие нотки. Он заерзал на диване и выпрямился, включая телевизор и сразу переключаясь с новостей Японии на какой-то индийский канал. — Тебе нужно ее контролировать. Ушиджима вернулся с йогуртом и купленными в кафе блинчиками. Ойкава их любил, и альфа об этом помнил. Однако, радости от принесенной еды Тоору не испытал. Он уныло взглянул на протянутую ему тарелку, лениво потянулся за ней и разместил ту на своих ногах, под одеялом скрещенных, как в позе лотоса. — Где ты был? — вместо «спасибо» процедил Тоору. Вакатоши чувствовал напряжение, исходящее от пары, и устало вздохнул, открывая йогурт. — Не говори, что встречался со мной. Он надумает больше, чем ты можешь представить. Ты профессиональный спортсмен. Скажи, что тренировка длилась дольше, чем обычно. Он поймет, — наставлял Семи еще в кафе. — Может ты и не заметил, но у нас не самые дружеские отношения. Он будет ревновать, если ты не скажешь иначе. Ушиджима не любил врать, но в словах Эйты был смысл: альфа уже несколько раз выслушивал беспочвенные обвинения в неверности от Тоору. — Тренировки. Скоро товарищеские матчи с Кореей, Америкой и Китаем, — Вакатоши открыл йогурт и сделал глоток. Он чувствовал на себе подозрительный и недоверчивый взгляд омеги, но выдержал его. Тот немного расслабился и стал разрезать блинчики. Это был более, чем хороший знак. — Как эти американцы затесались в азиатские тренировочные матчи? — Волейбол по-прежнему был для Ойкавы любимой темой после завершения спортивной карьеры, и он более-менее охотно его обсуждал. Вакатоши целиком и полностью разделял эту любовь — они встретились исключительно благодаря волейболу и сошлись после того, как стали играть в университетской, а затем национальной команде. Но ему уже было тошно от разговоров о спорте. Они были семьей, и поговорить можно было о чем-то еще. — Как я понимаю, вы не успели расписаться — он родил чуть ли не на свадьбе, — с весельем вспомнил Эйта тогда ужасные для альфы минуты, когда у любимого начались схватки прямо на церемонии. Ей-богу, такое случается только в кино. — Напомни ему об этом. Смена фамилии — психологический ритуал, проводящийся многие века, чтобы и женщины, и омеги чувствовали себя частью новой семьи. На деле все было не совсем так, как думал Семи: они были расписаны. Только Ойкава на момент подачи заявления переволновался и неправильно заполнил графу о смене фамилии и ему оставили его отцовскую после росписи. Разбираться с этим, когда у омеги начались схватки, Ушиджима, конечно, не собирался, но хотел поговорить на эту тему после. Семи напомнил об этом желании, которое из-за более насущных проблем отошло на второй план. — Тоору, — позвал Ушиджима, проигнорировав тему волейбола. Ойкава вопросительно замычал, без аппетита жуя блинчик. Вакатоши помедлил, а после отставил бутылку йогурта и решительно придвинулся к супругу. Недовольство колючей, отталкивающей аурой тут же окутало омегу, но он даже не пошевелился. Альфа закинул руку на спинку дивана, точно позади Ойкавы, и склонился к его уху. — Ушиджима Тоору. Омега неожиданно вздрогнул и подавился блинчиком. Его доселе стеклянные и полные безразличия глаза вдруг загорелись. Он достаточно шумно сглотнул и повернул голову к Вакатоши, с каким-то щенячьим удивлением и выжиданием взглянув на альфу. — Пора исправить это недоразумение, разве нет? Ты — мой. Моя семья, — мягко заметил Ушиджима, пользуясь растерянностью любимого и пробираясь рукой под плед. Тоору сразу почувствовал его ладонь на своей талии, но не стал сопротивляться, продолжая вглядываться в лицо супруга с пугливой завороженностью. — Моя фамилия тебе идет. Ойкава чувствовал, как аритмично заколотилось его сердце. Слова, сказанные его альфой, сделали свое дело. Он чувствовал радость, которую давно не ощущал. Вся его омежья сущность трепетала, а он сам таял от родного голоса и внимательного взгляда напротив. — Правда? — неловко переспросил Тоору, и Вакатоши кивнул. Омега закусил губу. Ему вдруг стало неловко за один свой грешок перед свадьбой, но он думал, что лучше оставить это в тайне, чтобы лишний раз не провоцировать пару. Однако, благодаря своему длинному языку, все же развил эту тему, полностью осознавая риск. — Знаешь, я долго думал об этом «Ушиджима Тоору» перед тем, как мы подали заявление… и… ну, понимаешь, я сделал ошибку не из-за волнения, а из-за того, что это «Ушиджима Тоору» звучит очень странно… Ушиджима чуть склонил голову в немом, но очевидном вопросе. Сомнения Тоору по поводу русла разговора усилились. — Нет, я не не хотел брать твою фамилию. Просто… я перенервничал. И вообще, я был беременным и нерешительным. Смена фамилии после свадьбы — это ведь такая бумажная волокита, и я подумал, что рожу ребенка и об этом вообще все забудут… — Сейчас ты хочешь взять мою фамилию? — Вакатоши достаточно хорошо знал Ойкаву, чтобы понять то, что он искренне раскаивается. Скандалистом альфа тоже не слыл, а потому решил закрыть глаза на поступок любимого. Он его всегда прощал. — Из твоих уст это прозвучало так… красиво и… уверенно. Ойкава смущенно улыбнулся — и сердце Ушиджимы пропустило удар. Как же давно он не видел его улыбки. Каким он был красивым, любимым и желанным, когда улыбался. Тоору уловил изменение мимики альфы и тоже забыл, как дышать. Когда-то он его терпеть не мог, но уже давно Ушиджима был его парой. Самым родным человеком, от которого он родил ребенка. Тоору никогда не стремился создать семью, но с ним, с противным «Ушивакой», которого он привык ненавидеть в школе и по уши влюбился в университете, омега решился на такой ответственный шаг и ничуть не жалел о своем решении. Так что же с ним происходило все это время?.. На обоих супругов нахлынули те целомудренные чувства, в которых они признались друг другу в студенческие годы. Тот момент, когда эти слова были произнесены, стал одним из самых счастливых в их жизни, и сейчас он воспроизвелся уже в серьезных отношениях. — Я люблю тебя, — высказал свои чувства Ушиджима, крепче сжимая руку на талии омеги и подключая вторую с другого бока. — И я люблю тебя, — отозвался Ойкава, совсем раскрасневшись и забавно фыркнув. — Фу, как ты любишь меня смущать! Это незаконно! — Я могу смутить тебя еще сильнее, — на полном серьезе заметил Ушиджима и горячо выдохнул в желанные губы. Одному дьяволу известно, как сильно он хотел сейчас накинуться на своего омегу и не просто заняться любовью, а хорошенько оттрахать. Но было нельзя: во-первых, Тоору плохо себя чувствовал, а, во-вторых, их разработанная с Эйтой стратегия только начала приносить свои плоды, причем неожиданно быстро. Он не мог его спугнуть. Но хотя бы поцелуй… пожалуй, думать только о поцелуе, когда штаны готовы были порваться от крепкого стояка, было сложно. Поэтому Ушиджима решил, что лучше вообще ничего не предпринимать. Но растаявший от нежных слов супруг лишь подливал масло в огонь. Его лицо робко приближалось к лицу пары. Он сам хотел его поцеловать, но в момент, когда Вакатоши почти ощутил бархатистые губы омеги на своих, сработала радио-няня и оба вздрогнули. Из рации донесся плач малыша. Ойкава пришел в себя. В того себя, каким был, когда альфа вернулся домой и каким был последние несколько недель. Его глаза больше не горели, а вмиг потемнели от накатившей тревоги. Сердце колотилось отнюдь не от трепетной любви к супругу, но от страха. Его мелко трясло и от румяных щек не осталось и следа. Вакатоши хотел обнять его, но он выкрутился из объятий, плотно завернулся в плед и взглядом уставился в телевизор. Тоору сделал вид, что не слышит душераздирающий крик собственного ребенка. Ушиджиме пришлось самому подняться за сыном. Он бережно взял малыша на руки, проверил памперс и, убедившись, что тот чистый, пришел к выводу о том, что ребенок голоден. — Ты знаешь, что такое лактостаз и как с ним бороться? Лактостаз — застой молока, — пояснил Семи. — С ним это случилось из-за того, что он только сцеживает молоко и, вероятно, неправильно. Ему нужно кормить, иначе воспаление плохо закончится. Молочные пробки начнут гноиться, если он не будет кормить ребенка. Отсасывание молока — это единственное, что ему нужно, чтобы прийти в норму. Поэтому его нужно заставить покормить малыша любимыми способами, но не просто пятнадцать минут, а делать это подолгу и часто, и даже если ребенок спит — будить. Вакатоши выдохнул. Заставить Тоору что-то сделать было непростой задачей. Но сейчас, возможно, он сможет. Нет, он был уверен, что Ойкава покормит ребенка. Странно, но когда альфа только пришел домой, он ни за что бы не сказал с такой уверенностью, что все получится. Однако теперь, увидев улыбку и счастливые глаза омеги, в нем появилась надежда, что он сможет уговорить Тоору. Потому, прижав чуть утихшего, но всхлипывающего ребенка к себе, Ушиджима направился в гостиную. Ойкава, казалось, даже не пошевелился с тех пор, как Вакатоши ушел. Он смотрел на экран, но точно не видел картинку. Омега старался абстрагироваться и игнорировать все вокруг. — Тоору, — сел рядом Ушиджима, укачивая ребенка, чтоб тот опять не расплакался. — Наш сын хочет есть. — Молоко на кухне, — каким-то не своим голосом, звучавшим будто из другого мира, произнес Ойкава. — Молоко на кухне, — скорее для собственного спокойствия повторил Тоору. Омега чувствовал вину за тот свой проступок, когда оставил малыша голодным и не сказал альфе, что не кормил его. Он полностью осознавал, что его тогда отругали не зря. Мало, что просто отругали. Ойкава был готов задушить себя, когда вспоминал о том дне, когда так поступил с собственным ребенком. — Ему нужен ты, — со всей лаской, на которую был способен, заметил Вакатоши. — Ты нужен своему сыну, Тоору. Покорми его. — Я ужасный папа, — Ойкаву затрясло еще сильнее, его голос дрогнул и по щекам побежали горячие слезы, которые он даже не пытался сдержать. Он повернулся к ребенку и положил дрожащую руку поверх его ползунков. — Боги, как тебе не повезло со мной, мой хороший. — Тшш, — Ушиджима уже не знал, кого успокаивать. Ребенок, чувствуя состояние родителя, опять расплакался. Омега громче всхлипнул и тоже содрогнулся в рыданиях и одернул руку, закрывая ладонями лицо. — Тоору, ты должен его покормить. Понимаешь? Тебе будет легче. И малышу. Он тебя любит, а ты его сейчас пугаешь своими слезами. Он волнуется из-за тебя. Возьми и покорми его. С тобой он успокаивается быстрее, чем со мной. Ушиджима не стал церемониться и передал ребенка супругу, несмотря на его отчаянную попытку отказаться от ноши. Но Вакатоши знал, что уронить его он точно не уронит, а малыш, когда почувствует руки омеги, утихнет. Так и случилось: Тоору цепко, но аккуратно взял сына на руки и инстинктивно начал укачивать. Он смотрел на него любовно и вымученно, но слезы в его глазах застыли и высохли, как и затихали всхлипы ребенка. Ушиджима осторожно перекинул руку через плечо омеги, а второй поддерживал ребенка поверх рук любимого. Он укрыл обоих в объятьях, оберегая и защищая от всего мира, и вся семья медленно, но верно успокаивалась. Только ребенок все еще был голодным. Вакатоши склонился к волосам любимого и коснулся макушки губами, целуя. — Покорми, — как молитву повторил он. — Пожалуйста, Тоору. Омега не выдержал. Он отстранил альфу от себя и, кивнув, попросил поднять футболку. Ушиджима помог и отсел чуть дальше, чтобы не мешать кормлению. Он был бы счастлив своей маленькой, но значимой победе, если бы не искаженное болью лицо Тоору, когда малыш припал губами к соску. Ему было действительно больно из-за воспаления, но он терпел, сопя носом на каждом выдохе. — Тебе будет легче, — постарался утешить Ушиджима. — Вот увидишь, просто дай ему хорошо покушать. — Больно, — надрывно проскулил Тоору. — Он щипает… от этого еще больнее… на кухне молоко, пожалуйста, дай ему его. — Потерпи, Тоору. — Не могу, не могу, не могу. И все равно он терпел. Омега страдал на протяжении всего процесса, но не предпринимал попыток отдать ребенка альфе. По своей натуре Ойкава был борцом и никогда не сдавался перед болью. Ушиджима уважал его силу воли. Мучительные сорок минут кормления тянулись целую вечность, но Тоору превозмог боль и собственные необъяснимые страхи, чтобы его малыш чувствовал себя хорошо. Насытившись, ребенок отпустил сосок и тут же мирно уснул на руках у родителя. Ойкава с нежностью, известной только рожавшему омеге, поцеловал сына и аккуратно прижал к себе. — Прости, — извинился он. — Я люблю тебя, мой хороший. Теперь Ушиджима был действительно счастлив. В семью вернулась давно покинувшая их гармония. — Ты молодец, Тоору, — тихо похвалил супруга Вакатоши. — Я тобой горжусь. Ойкава выдавил из себя улыбку. — Уложи его спать, — он устало вздохнул, передавая ребенка мужу и сразу уходя в ванную. Ушиджима проследил глазами за омегой. Мимолетное беспокойство вновь зародилось в сердце, но, взглянув на сытого и довольного малыша, он расслабился и принялся за исполнение просьбы Тоору. Он вновь поднялся в детскую, уложил уже спящего сына в кроватку, по традиции поцеловал, и, поправив легкий балдахин, вновь спустился вниз. Ойкава лежал на диване без футболки, часто и громко дыша, что-то прижимая к своим соскам. Издаваемые омегой звуки и соблазнительное зрелище не оставили альфу равнодушным, а его штаны вновь мгновенно уплотнились спереди. Он подошел к дивану и присел на пол рядом с омегой, выжидая сам не зная чего. Кажется, было благоприятное время, чтобы напомнить Тоору не только о его обязанностях, как омеги, но и как мужа. С другой стороны, он и так сегодня перевыполнил свой план. Нравственность и мораль вдруг барьером оградили супруга от неудовлетворенного альфы. Ушиджима готов был рычать. Он чувствовал себя голодным зверем перед беззащитным кроликом. Вакатоши никогда бы не подумал, что многомесячное воздержание от полноценного секса сделает его озабоченным. Либидо било ключом одновременно и в мозг, и в трусы. И как он жил все то время до своего первого раза, если сейчас он не может и года протянуть, чтобы не пожелать своего омегу? Тут Тоору открыл глаза, отвлекая Вакатоши от самобичевания. Только тогда Ушиджима заметил то, что он прижимал к соскам. Мокрые ватные диски. Ойкава перевернул их другой стороной и в мгновенье, когда влажная вата была поднята, альфу вновь поглотили мысли о сексе. Его покрасневшие и торчащие соски магнитом тянули к себе. Ушиджима вновь проникся какой-то необъяснимой завистью к сыну, который мог в любой момент коснуться их, ущипнуть… Ушиджима напряженно стиснул обивку, бесконтрольно утробно зарычав на самого себя. Тоору поднял бровь, прижимая диски обратно к соскам и поворачивая голову в сторону альфы. Он немного опешил от его пожирающего взгляда. Ойкава был достаточно большим мальчиком, чтобы понять, что его пара злится не на вату. С одной стороны, он сам на него рассердился: его тело горело огнем из-за чертового лактостаза, а Вакатоши вдруг приспичило. С другой стороны, он не трогал его, как бы сильно ни хотел, а значит он понимает, что ему плохо. Нежность к сомнительной заботе любимого пересилила раздражение, и Ойкава погладил его по щеке. Вакатоши, ведомый инстинктами, потерся о его ладонь и соизволил перевести глаза с его груди на лицо. — У меня вообще-то все болит, — сообщил общеизвестную информацию Тоору. — Я могу умереть от этого! — Не можешь, мне… — Ушиджима едва не спалился в том, что Семи объяснил трудности лактостаза, но вовремя остановился, -… на форуме пришлось прочитать обо всем. Ойкава в очередной раз оценил заботу супруга и даже проигнорировал слово «пришлось». Ему было приятно, что он действительно думает о нем и волнуется. Тоору давно не чувствовал себя так спокойно и расслаблено. — Тебе… не стало легче? Ведь малыш… — Ерунда, — отрезал он, предвосхищая бред о том, что с одного кормления лактостаз будто по велению волшебной палочки пройдет. — Это… долго. Меня так это раздражает. Черт, еще так неприятно твердо. А если сцеживать, то оно потом бежит само по себе. … Ушиджима вспомнил некоторые кадры из фильмов для взрослых, где соски омег истекают молоком. Он представил на их месте Тоору — горячего и возбужденного. Как бы он сжал его соски руками и как бы брызнуло молочко вверх маленькими белыми струйками, а сам он… — Потрогай, — безо всякого подвоха предложил Ойкава, убирая с соска диск и укладывая пальцы альфы на ареолу. Вакатоши почувствовал плотные комочки воспаленных желез под кожей. Скорее всего, это было действительно невыносимо. — Они совсем не рассасываются. — Самое главное — чтобы молоко уходило, — пояснил Эйта. — Нельзя прекращать кормление, а, наоборот, необходимо увеличить его время. Чем чаще и дольше — тем лучше. — Значит, чаще и дольше, — повторил вдруг вслух слова Семи Ушиджима. — Что? — не понял Тоору и отстранил руку альфы от себя. Но Вакатоши решил, что он поможет и себе, и любимому. — Нужно освобождать тебя от молока. Я это сделаю. Ушиджима разместился поудобнее рядом с омегой, убирая ватные диски и оглаживая бока любимого. — Я же тебе сказал, что мне плохо… — забрыкался Тоору, но альфа приложил к его губам палец, прося помолчать. Ойкава сердито прищурился. — Я помогу, — рыцарственно пообещал Ушиджима, искренне веря, что омеге станет лучше. Он наклонился к больным, стоящим соскам Тоору, обхватывая один из них ртом — мягко и осторожно, чтобы не причинить боль. Чуть плотнее сжав губы вокруг, он оттянул сосок и сладкое молочко хлынуло в его рот. Альфа даже не думал, что оно могло быть настолько вкусным. — Твою мать, Вакатоши, оно для малыша! — зашипел Ойкава, хватая Ушиджиму за волосы и пытаясь отстранить от себя. Пусть тот и старался быть осторожным, но рот взрослого мужчины никак не сравнится с маленькими губками младенца, для которого предназначались его соски самой природой. К тому же, его тело, также истосковавшееся по любви, реагировало на пару мгновенно и чувственно. Чтобы завестись, ему стало достаточно мысли о том, что альфа отсасывает молочко из его сосков, а увлеченное причмокивание дразнило слух и сознание, а потому уже через несколько секунд Вакатоши услышал запах своего омеги, ставший резче и явственней от возбуждения. — Для малыша… — беспомощно повторил Ойкава, ослабив хватку, но зарывшись пальцами в волосы альфы — он любил так делать, когда ему было хорошо. — Оставь… Ушиджима отстранился, но лишь для того, чтобы уделить внимание второму соску и освободить и его от молока. Он обвел ареолу языком и припал губами к самому главному, проделывая то же самое, что и с предыдущим соском — стискивая и начиная отсасывать молоко. Это занятие и вкус любимого пришлись по душе Вакатоши, и он бы с радостью продолжил пить предназначенное для сына молоко, но возбуждение давало о себе знать. Альфа уже понимал, что он не остановится на простой «помощи» своему омеги. — Хочу тебя, — его голос стал еще ниже, чем обычно, от нахлынувшего возбуждения, и Тоору вздрогнул, подчиняясь его тембру и разделяя его желание. Его шорты, в которых он сидел под одеялом, покрылись пятнами смазки, красноречиво говорящей «я тоже тебя хочу». Ушиджима сдернул с любимого плед и, отпрянув от сосков (он все же понимал, что может сделать больно, если увлечется), развернул омегу на диване так, чтобы он принял сидячее положение и расставил ноги. — Я давно хотел сказать, что мне нравятся эти чулки, — отметил плотное черное чулочное изделие Ушиджима. Ему нравилась привычка Тоору носить шорты и длинные чулки, а не штаны с носками, но вдоволь насладиться этим не удавалось: омега лишь дразнил фантазию альфы, ходя по дому в таком виде и при этом строя из себя Саму Целомудренность. — А мне не нравится, когда ты становишься болтливым во время… мм. Претензии Ойкавы сошли на нет, когда Ушиджима стал покрывать поцелуями нежную, чувствительную кожу бедер, не закрытых чулками и шортами. Тоору шумно выдохнул, непроизвольно разводя ноги шире для своего альфы и его новых поцелуев. Вакатоши любил его отзывчивость и продолжал доставлять удовольствие, теряя самообладание от сладкого запаха. Воздержание не прошло бесследно и для омеги: он тек так, что в какой-то момент его шорты небесно-голубого цвета стали по большей части темно-синими от смазки. В последний раз он был настолько влажным во время течки, после которой понес ребенка. Сейчас же сознание омеги затуманилось от возбуждения так сильно, что его состояние вполне можно было сравнить с течкой. Он потерял контроль и забыл обо всем: ни температура, ни болящая грудь, ни многонедельная депрессия теперь не могли заставить его отказаться от секса с альфой. Вакатоши тоже забыл обо всей морали и осторожности, которые беспокоили его еще несколько минут назад, и грубо дернул шорты омеги вниз, выворачивая и откидывая подальше. Ушиджима закинул ноги Тоору на свои плечи и прошелся губами по солоноватой головке члена, вниз по стволу, мошонке и достиг желаемого, пульсирующего входа, истекающего смазкой. Он вылизывал его влагу, заставив тихо и чувственно скулить от удовольствия. Когда альфа протолкнул внутрь своего омеги язык, Тоору выгнулся дугой на диване, уперевшись головой в его спинку и издавав протяжный стон. Ушиджиме показалось, что он слишком узкий. Возможно, альфа просто забыл, как соблазнительно тесен и горяч его возлюбленный внутри, но он готов исследовать его тело вновь и вновь. Его напряженный язык кругом прошелся по сжатым мышцам, а затем хаотичными движениями стал надавливать на нежные стеночки. Ушиджима слышал, как Ойкава скреб ногтями обивку дивана, шумно дышал и порой переходил на томные стоны, подстрекающие альфу к более радикальным действиям. Он немного отстранился под недовольное мычание пары, а ноги омеги инстинктивно сжались на шее Ушиджимы, не позволяя оставить себя без внимания. Альфа успокаивающе огладил бедро на своем плече одной рукой, а два пальца второй без труда ввел внутрь омеги, отчего его тело напряглось еще сильнее, а сам он закусил запястье, чтобы не вскрикнуть на весь дом от забытых ощущений наполненности. Но едва ли сейчас он чувствовал себя наполненным. Если Ушиджима думал, что забыл тело любимого, то его собственное тело помнило все: пальцы мгновенно нашли чувствительную точку внутри омеги и надавили на нее, затем проникли глубже и вновь вернулись к исходной. Не прекращая повторять свои незамысловатые махинации, Вакатоши взял в рот головку аккуратного члена омеги. Тоору трясло от возбуждения и было достаточно того, что Ушиджима несильно надавил языком на впадинку, через которую сочился преякулят, и одновременно на интимную точку внутри него: он бурно кончил прямо в рот своего альфы. Оргазм накатил столь неожиданный и сильный, что Ойкава подавился собственным стоном и лишь всхлипнул, содрогаясь в экстазе. Вакатоши опустошил его член полностью, пройдясь по органу от головки к основанию и наоборот, сглотнул тягучую и горьковатую после долгого воздержания сперму, а затем отодвинулся, убрав с себя расслабленные ноги омеги. Он разомлел и тяжело дышал, распластавшись по дивану, а стоило альфе изменить положение его ног, как Тоору безвольно съехал по спинке в горизонтальное положение. Ушиджима сумел подняться и более-менее крепко встать на затекшие ноги. За те несколько секунд, пока кровь приливала к покалывающим конечностям, альфа успел вновь восхититься красотой возлюбленного. Он выглядел чертовски соблазнительно и сексуально: его волосы растрепались, лицо раскраснелось, тело блестело от влаги, а диван рядом с ним пропитался вытекавшей смазкой. Чулки неожиданно стали портить всю картину, скрывая за своей плотной тканью красивые ноги омеги. Потому, пока тот отходил от оргазма, Ушиджима, превозмогая возбуждение, стянул ненужный предмет гардероба с Ойкавы. — Хорошо, — промурчал Тоору куда-то в пространство между подлокотником и пуфами дивана. — Мне та-а-ак хорошо. Ушиджима не выдержал. Он подхватил пассию на руки и под его сдавленное оханье понес в спальню. Тоору цепко обнял альфу за шею и начал покрывать сумбурными поцелуями его губы, лицо, шею, ключицы, оставляя влажные следы и алые отметины. Вакатоши пришлось остановиться, чтобы не упасть с лестницы от настойчивой пульсации внизу живота. — Знаешь, я поклялся себе, — заговорщически прошептал Ойкава, улыбаясь так пошло и развратно, как будто они вновь оказались на первом курсе в кампусовском туалете, накаченные алкоголем. — Я никогда больше не дам вставить эту штуку в себя. — Омега чудесным образом протолкнул одну руку вниз между их телами и коснулся ширинки альфы. Тоору ловко сжал промежность своими пальцами поверх ткани спортивок. — Но теперь я больше всего на свете хочу, чтобы ты вставил мне. Па-ра-докс, — по слогам отчеканил Ойкава, распутно усмехнулся и вновь страстно поцеловал, кусая и оттягивая губы пары. Ушиджима, наконец, донес омегу до их спальни — задача оказалась не из простых, с учетом того, что Тоору постоянно извивался на нем в нетерпении, а собственное возбуждение было столь сильным, что ходить со стояком было затруднительно. Он был готов нагнуть его на лестнице и отыметь на холодных ступенях так жестко, что у омеги бы все колени и локти были в синяках и кровавых потеках. И тем не менее — за минувший год в нем пробудилась зрелость и сдержанность в вопросах секса. Вакатоши бережно уложил своего сладко благоухающего малиновым печеньем и молоком омегу на супружескую кровать и без промедления раздвинул тому ноги. Муки совести больше не грызли Вакатоши: Ойкава сам попросил себя трахнуть, а желание омеги — закон. Ушиджима погладил пару по животу, бедрам и, невинно поцеловав в лоб, выпрямился и стал стягивать свои штаны. Спортивки вместе с боксерами оказались на полу у кровати, и, более не медля, крепкой эрекцией альфа прижался к пульсирующему входу. Где-то на закромах сознания мелькнула здравая мысль: он ведь растянул его только двумя пальцами, а раньше Тоору с трудом принимал его и после четырех. Наверное, нужно… — Я достаточно мокрый, — будто прочитав мысли альфы, успокоил Ойкава и обнял ногами торс пары, не позволяя отстраниться. Он улыбнулся и блаженно закатил глаза в момент, когда сам попытался насесть на головку члена супруга. Вакатоши напрочь снесло голову: животные инстинкты альфы взяли вверх. Он резко навалился сверху, одна его ладонь вжалась в матрас, а другая направила член внутрь омеги. Он был действительно чертовски мокрым и проникнуть в него оказалось посильной задачей, хотя мышцы все равно противились вторжению и зажимали его. Но это было отнюдь не жгуче-болезненное ощущение, а приятная горячая теснота вокруг плоти. Тоору опять начал выгибаться под ним, на уровне рефлексов пытаясь принять положение, при котором альфа полностью его заполнит. Вакатоши избавил его от необходимости напрягаться: сведя и сдавив ноги омеги под коленями, он согнул пассию едва ли не пополам и прижал конечности к вздымающейся груди, а с новым толчком вогнал орган на всю длину в полностью раскрывшееся тело. Ойкава вскрикнул сладко, пошло и удовлетворенно, напоминая своим голосом Ушиджиме о сказанных однажды под сильным алкогольным опьянением слова: «Я чувствую себя настоящей шлюхой, когда ты имеешь меня та-а-ак глубоко и сильно. Но только твоей шлюхой, аха.» Он говорил это надрывно, едва связывая слова из-за заплетающегося языка, но так томно и эротично, что вспомни Ушиджима об этом во время матча — вся концентрация уйдет в пах. И сейчас мельчайшие подробности той ночи сделали свое дело: по внутреннему наитию, по зову собственных инстинктов альфы, он перешел на темп грубый и настолько быстрый, что происходящее на матрасе привело в движение тяжелый каркас кровати и та, то и дело, скрипя, ударялась о стену. Тоору сходил с ума, захлебываясь стонами и вскриками, пока супруг добросовестно исполнял его желания под кодовым названием «Оттрахай меня». — Вака-чан, — заходился во вскриках имени любимого Ойкава. — Вака-чан. И Ушиджима гортанно зарычал: он накрыл шею омеги животным укусом, оставляя жгуче-красную метку и обильно кончая в любимого. Ойкава не выдержал ни физически, ни психологически: омега беззвучно вскрикнул, все мышцы сжались в тугой клубок и, снова излившись и крупно задрожав от блаженного экстаза, обмяк. Сознание ускользнуло от Тоору и через секунду он провалился в ласковую темноту посторгазмного обморока. Вакатоши спешно вышел из него, чтоб не допустить сцепки. Риск забеременеть не во время течки был не слишком высок, но что-то подсказывало альфе, что случись это — Ойкава точно отгрызет ему хозяйство. Ведь это был Тоору. — Это ведь Ойкава, он всегда вредничает и ведет себя нестабильно. Из-за этого и случилась депрессия. Полагаю, он из нее выйдет также неожиданно, как и впал. Зная его переменчивость и легкомыслие, — в своем манере успокаивал Ушиджиму Эйта. — И все будет прекрасно, Вакатоши. Не сомневайся. Альфа не слишком часто улыбался, но сейчас уголки его губ дрогнули вверх, глядя на бесчувственное и разомлевшее тело Ойкавы. Лицо пары было безмятежно и спокойно. Ушиджима мягко коснулся его лба поцелуем, укутал в одеяло и, плотно прижавшись к горячему телу супруга, быстро забылся сном. На самом деле, Вакатоши никогда и не сомневался, что все у них будет хорошо.