***
Кенма позвонил ему посреди урока мировой литературы. Куроо едва не подавился Шекспиром, когда телефон ожил на парте и вспыхнул его именем на экране. Сенсей что-то увлеченно декларировал, бурно жестикулируя, поэтому Куроо нырнул под парту максимально глубоко. Над столешницей наверняка остался торчать его всколоченный вихор (великолепный, но иногда жутко непрактичный), но Куроо это волновало в последнюю очередь. Поэтому разговор Куроо начал первой пронесшейся в голове мыслью: — Кенма? Умираешь?! Из трубки донеслось лишь многозначительное молчание, дающее волю воображению: Кенма забыл, ради чего звонил, и медленно закатил глаза. Наверняка он посреди развороченной постели со сбитой простыней и в своей огромной фланелевой пижаме, в которую Куроо, невзирая на протесты, так нравилось иногда утыкаться носом. — Кажется, да, — хрипло ответил Кенма каким-то не своим голосом. Куроо стало не по себе, и он нагнулся ниже под парту, практически складываясь пополам. Здравствуй, кошачья растяжка. — Ты пил что-нибудь? — спросил он. — Твоя мама дома? Сколько температура? Я приду? Сейчас? Кенма явно подтормаживал: телефон замолчал еще на несколько секунд. А потом на том конце провода излюбленным способом просто проигнорировали всю пулеметную очередь вопросов коротким: — Мне плохо. И замолчали, давая бурной фантазии Куроо вообразить предсмертную пену у рта, выпадающую из пальцев игровую приставку и мерцание «GAME OVER» на полутемном экране. Какие к черту Ромео и Джульетта, тут творится кое-что похуже шекспировских трагедий. Куроо открыл рот, чтобы что-то сказать, как вдруг сверху оглушительно грохнуло, а потом еще раз — но уже оттого, что Куроо испуганно подскочил и ударился головой о столешницу. Где-то между вспыхнувшей болью в затылке и подкатывающим к языку ругательством Куроо, все еще не в силах разогнуться нормально, увидел у своей парты начищенные ботинки, а потом запоздало понял, что по кабинету больше не разносятся монологи Гамлета. — Куроо? — донесся до него голос Кенмы. — Ты там в обмороке, что ли?***
— …и он меня выгнал, — Куроо трагически вскинул руки к потолку, забыв, что Кенма его не видит. Зато медсестра, подозрительно выглядывающая из-за перегородки, смешливо хмыкнула. Его стоны о сотрясении мозга от удара об парту ее явно не впечатлили. Кенма сочувствующе шмыгнул забитым носом. Если их беседу можно было назвать разговором по телефону, то каким-то односторонним: Куроо болтал, а Кенма шуршал одеялом и тихо дышал в динамик. — Температуру померь, — распорядился Куроо, зачем-то оглядываясь по сторонам словно в поиске градусника. Громыхая кашлем, Кенма на том конце провода завозился. Было слышно, как он встал с постели, как упало на пол одеяло, как зашуршал всякий хлам на полках и даже как Кенма тяжело вздохнул. Куроо так ясно представил его себе, растрепанного и с лихорадочно горящими щеками, остро пахнущего лекарствами и какао, которое Кенма во времена душевных и физических раздраев глушил литрами. Куроо даже как-то гуглил о какаозависимости. — Тридцать девять и один, — просипел Кенма через несколько минут. Куроо растерянно взъерошил волосы, чувствуя себя так, будто раненый товарищ умирал на его руках, при этом категорически запрещая утаскивать его с поля битвы. В своей лихорадочной простуде Кенма начисто растерял логику, но восполнил очки упрямством: заявил, что не пустит Куроо дальше порога, пока он сам в таком состоянии, но при этом все еще висел на линии и как будто просил о помощи. Куроо чувствовал, что еще немного, и о помощи будет просить и он сам тоже. — Выпей жаропонижающего и поспи, — добавляя в голос ложной уверенности, посоветовал он. Кенма, судя по звукам, забрался под одеяло с головой. Какое-то время они помолчали, вместе слушая, как Кенма пытается дышать забитым носом. А потом Куроо услышал глухое: — Я боюсь спать. — Почему? Кенма закашлялся прямо в микрофон, а вздрогнувший было Куроо машинально убрал телефон чуть дальше от уха и едва не пропустил ответ с заминкой: — Я прочитал, что если температура поднимется до сорока двух градусов, я умру во сне. Куроо попробовал рассмеяться, но не получилось. — Но это же глупо, — неуверенно проговорил он, пытаясь найти аргументы. — Ты же… ну, жаропонижающее выпил? Оно типа понижает жар? Ты не можешь умереть. Да? — Могу, — уперся Кенма. — Нет. — Могу и умру. — Нет, не умрешь, — с нажимом закончил Куроо и услышал знакомые шорохи: — И вообще, вылезай из-под одеяла, тебе от этого только хуже. У тебя там мозг перепекся! С ума сходишь. В динамике протяжно шмыгнули носом. — Холодно, — в голосе Кенмы прозвучали редкие жалобные нотки. Под любопытным взглядом медсестры Куроо устало потер глаза. Чужая беспомощность, такая редкая и ценная, вызывала в нем иррациональное чувство вины. Было бы лучше, если бы Куроо заболел. Что с ним, двухметровым лбом, станется? Ну поваляется пару дней в постели, пропустит пару контрольных и, наверное, огребет потом от Яку — что угодно лучше, чем сидеть в полном порядке в школе и слушать, как у Кенмы от озноба зуб на зуб не попадает. — Я приду? — уже, наверное, в сотый раз предложил он без особой надежды. Ответ не заставил себя ждать: — Нет. Кенма опять замолчал, сопя в трубку, и Куроо даже прикрыл глаза. Облизнул пересохшие губы. — Совсем не можешь уснуть? — уточнил он. Из динамика послышался шорох: Кенма кивнул и наверняка зажмурился. Иногда его замыкало. Куроо так это и называл: короткое замыкание. Ладно, иногда — не очень короткое. Однажды во время сильного ветра семилетний Куроо (тупой, как валенок, как он всегда мысленно добавлял) неудачно пошутил о том, что еще немного — и свистящие развевающейся листвой деревья сейчас начнут падать. Ему шутка показалась отменной. Падающие от ветра деревья посреди Токио! Ха. Ответом на его собственный смех (алгоритм «сам пошутил-сам посмеялся» был доведен до автоматизма уже тогда) стали расширившиеся глаза молчаливого Кенмы и вежливая просьба зайти уже, наконец, к кому-нибудь из них домой. Куроо не придал этому значения. Зато в восьмой раз проиграв Кенме в видеоигре, Куроо на свое предложение пойти и немного развеяться во дворе получил железный отказ. В глазах шестилетнего тогда Кенмы плескался настоящий ужас вперемешку с неловкими порывами позвонить своей маме, чтобы она быстрее шла домой. Все недоуменные увещевания Куроо о том, что он пошутил и вообще дурак, заканчивались лишь тем, что Кенма уходил в глухую оборону и переставал разговаривать. Кажется, это была их первая ссора. Снова же односторонняя: Куроо наговорил глупостей, ушел, а потом вернулся и взял все свои глупости обратно. Кенма не выглядел обиженным, зато загруженным, тревожным и испуганным — да. Тогда Куроо впервые стал что-то понимать. Смерть от простуды? Кенма мог. — Постоянно думаю об этом, — шепотом добавил Кенма через несколько секунд, видимо, устав ждать от Куроо ответа. — Ну, я мог бы проследить, чтобы ты не умер, пока спишь. Хочешь? — неуверенно предложил Куроо и прежде, чем Кенма снова напомнил о недопускании Куроо в свою квартиру, быстро добавил: — Прям по телефону. Ответом ему послужило молчание. Недоуменное, как понял Куроо. — Просто положи телефон рядом и спи, сколько влезет, — торопливо проговорил он, пока его не прервали возможным категоричным отказом. — Если я перестану слышать, как ты дышишь — а ты шмыгаешь носом так, что в Китае слышно! — то… типа, вызову скорую? Кенма все еще молчал, явно задумавшись. Куроо даже представил, как крутятся шестеренки в его мозгу, отыскивая в гениальной идее Куроо варианты, при которых он все-таки может умереть. Куроо бы не удивился, если бы ему сейчас радостно их озвучили: Кенма проявлял удивительный энтузиазм во всем, где Куроо мог допустить ошибки. И, видимо, простуда все-таки немного притупила его IQ, потому что через несколько секунд Кенма ответил почти удовлетворенно: — Может сработать. А возможно, он и правда просто очень-очень хотел спать и был рад возможности хоть немного утихомирить свою нездоровую тревогу. Даже таким способом. И Куроо поспешил предупредить: — Не могу гарантировать, что твоего баланса на телефоне хватит надолго. — У меня безлимит, — несколько заторможено отозвался Кенма как будто сквозь вату. Видимо, он включил громкую связь и действительно положил телефон рядом с подушкой. — Зачем человеку, который ненавидит говорить по телефону, безлимит?! Ответа не последовало. Отрубившийся Кенма исправно сопел в трубку.***
— Йо! — к нему за парту обрушился взъерошенный Яку, на ходу открывая свой бенто. Сидящий в наушниках Куроо вздрогнул. Ученики вокруг него сновали туда-сюда со своими обедами, где-то недалеко стайка девочек заливисто смеялась над очередной шуткой, кто-то вытирал какие-то адские вычисления с классной доски, сбоку шумно рубились в приставку… а у Куроо складывалось ощущение, как будто он только что проснулся. Легкая дезориентация в пространстве и навалившиеся поверх звуков из наушников разговоры, видимо, заставили его глянуть на Яку как-то по-особенному. Тот подозрительно склонил голову к плечу, готовый то ли подтирать сопли за Куроо, если тот в своем фирменном драматичном настроении, то ли дать ему пинка под зад, если… да зачем Яку вообще нужны причины, чтобы дать кому-то пинка? Так он рассуждал, и эта философия его еще ни разу не подводила. (за одним небольшим двухметровым исключением, но об этом вполне можно было умолчать, пока бестолковое восторженное недоразумение вновь не появится на горизонте) — Привет, — медленно произнес Куроо как можно тише. — Тебя опять на песне какой-то замкнуло, что ли? — по-своему понял его заторможенность Яку и, долго не церемонясь с личным пространством, привычно выдернул один из наушников Куроо и воткнул себе в ухо. Куроо был настолько умиротворен, что даже не стал ничего говорить. Даже тогда, когда лицо Яку становилось все более недоуменным. Он уже открыл рот, чтобы спросить, когда Куроо красноречиво прижал палец к губам. — Там… кто-то дышит? — шепотом спросил Яку. Куроо кивнул. — Кто-то спит? — уточнил Яку. Куроо кивнул и в ответ на неутихающее недоумение друга коротко ответил: — Кенма. Кенма на том конце трубки заворочался в постели и приглушенно закашлялся. Его дыхание было уже спокойнее, чем час назад, и Куроо был уверен, что температура действительно упала, и о смерти можно уж точно не беспокоиться. Но чтобы сказать об этом Кенме, нужно было его разбудить, и вот это уже казалось чуть ли не богохульством. Кашель стих, и тихое дыхание возобновилось. Куроо, несмотря на неутихающий шум вокруг, почувствовал, как его снова закачало на волнах спокойствия, как будто посреди развороченных одеял в теплой фланелевой пижаме спал он сам. Нестерпимо захотелось в постель (не свою), сгрести эти пижаму и ее ценное содержимое в охапку и уткнуться носом в загривок. Кенме поначалу всегда было щекотно, и он упрямо ерзал в его руках, пока не привыкал к теплому дыханию в шею. Куроо с некоторым смущением почувствовал, как по-дурацки приятно защемило что-то в груди при мысли об этом, и решил избегать взгляда Яку. Чувство внутри все не уходило, тепло расползаясь по телу, и Куроо с ужасом понял, что уже несколько минут просто лыбится в пространство. Он бросил все усилия на то, чтобы состроить умное выражение лица, и в противовес своим порывам изо всех сил нахмурился. Одноклассница рядом бросила на Куроо косой взгляд, но тот для профилактики напряг лицевые мышцы еще сильнее. А Кенма сонно всхлипнул, опять с шорохом переворачиваясь в одеялах и наверняка сбивая все простыни в кучу, как всегда, и Куроо уже был ни над чем не властен. Он осторожно глянул на Яку и наткнулся на насмешливый взгляд: наверняка его пантомима никого здесь не обманула. — Вы, ребята, долбанутые, — спокойно поделился Яку, отдавая наушник. — Но крутые, конечно. Куроо просиял: они крутые. Да.