Консервы

Почерневшее солнце больше не греет Землю, контрастирующие с ним багряные небеса создают жуткую картину неизбежного конца и ужасающей смерти. Четыре века назад никто и подумать не мог, что все так обернется. Что люди, вершина эволюционной пирамиды, самые разумные существа (возможно) во Вселенной, вынуждены будут влачить жалкое существование чуть ли не тараканов в попытке сохранить остатки своего рода. Жизнь остановилась, вернулась на несколько эпох назад, опустилась до уровня первобытности и стала напоминать Преисподнюю. Люди больше не читают, они не умеют. Весь алфавит свелся к двузначному коду и надоедливому писку счетчика, предупреждающего об очередной лавине взрывов. Неубиваемая надежда и инстинкт самосохранения вынуждают людей бороться. Они готовы обвинять во всем произошедшем рок, природу, Бога, пришельцев — да кого угодно, но только не самих себя. Они больше не чувствуют ничего, кроме голода и опасности. Они твердят о сохранности популяции, но глотку готовы перегрызть друг другу за банку консервов. — «Одичавшие твари в пустыне, да.» — думает он, развалившись на склоне пыли, отдающей жаром и копотью, держа в руках злосчастные консервы. Она сидит напротив, вот-вот отрежет ему руку самодельным ножиком, пытаясь не смотреть на наведенный на нее пистолет. И неважно, что выросли вместе, в одном подвале. И наплевать, что вот еще сантиметров десять, и он сможет коснуться ее вспотевшей ладошки, что вот еще немного, и впервые сможет распустить ее волосы, заплетенные в косичку. И совершенно не трогает, что от этой мысли движок внутри переворачивает и на секунду наступает маленькая смерть. Вообще фиолетово, что внимание привлекает не острие ножа, не ее тихое рычание и даже не чёртовы блять консервы, а застрявшее в ее челке перышко. Совершенно все равно. — Отдай. — все то же упрямое рычание, похожее больше на мурлыканье. — Знаешь, ты меня всегда бесила, еще когда появилась у нас в этих обносках. — он устало смотрит на ее покрытые шрамиками руки, многие появились при нем. Некоторые он оставил сам. — Ты выглядел не лучше, придурок. — ее ни капли не задевает, он всю жизнь говорит ей это, а сам приносит непонятно откуда флягу воды каждый раз, как будто и нет на Земле острого дефицита этого сокровища. — Завали, ты сожрала наши запасы. — Я тебе сто раз говорила, что это не я. — Ври больше, кроме тебя больше некому. Мы с тобой вдвоем остались, как видишь. Она раздраженно фырчит, подползая ближе, вплотную к дулу пистолета. — Не я виновата, что все умерли! — Нет, это ты виновата, что осталась жить! — будь его воля, он лишил бы ее страданий, убив еще в детстве. Будь его воля, он воскресил бы этот Мир и отдал ей, как каждый раз отдает свою порцию воды. Она поджимает свои миниатюрные губки, с досадой всхлипывая. Еще немного, и будет истерика. — Ненавижу тебя, — закусывает губу и чуть не плачет, обнимает себя руками, опуская голову, — да пропади ты пропадом со своими консервами и этим миром заодно… Он резко наклоняется вперед, хватая ее за плечи и грубо встряхивая. — Повтори. — рычит куда-то в район губ. Горячо выдыхает, опаляя кожу знойным дыханием, выбивая приглушенный писк. — Ненавижу…- она всхлипывает, ее трясет. Теряется в его руках, что так крепко сжимают плечи, умирает под его прожигающим взглядом, который прямо в душу смотрит и вытаскивает оттуда что-то очень колючее и по определению мертвое в этом веке. — Еще раз. — он едва касается кожи, сцеловывая выступающие слезы. Она такая маленькая, сейчас испарится в его грубых и неумелых прикосновениях. У него у самого состояние на лихорадку похоже, еще секунда и умрет, сам не зная, зачем выбивает слова из несчастной девушки. — Ненавижу… — она слабо шепчет, очерчивая туманным взглядом давно выученные черты. Больно, очень. Почему именно им выпало родиться в этом веке? Она космос видит в его глазах, не может сдержать улыбку, подаваясь вперед вслед за его губами. — Люблю. — хрипит он и впивается в ее губы, давая распробовать это слово, вкладывает все ощущения, всех этих крылатых насекомых в животе и страх умереть прямо сейчас от разрыва «сердца». Осторожным движением убирает перышко с волос и чувствует, как она прижимается к нему и отдает то же, что только что он положил к ее ногам. Свою воду, свой годовой запас консервов, свое тепло, душу, сердце. И любовь.