***
Так, начинаем вспоминать… Темно… Много людей… Громкая музыка… Идём к Серёге… Алкоголь... Блять. Успеваю только заметить, что утреннее солнце снова заливает номер, а потом чувствую на обнажённой спине дорожку сухих поцелуев от затылка и до поясницы, и меня прошибает током. Не может быть. Опять?! Пытаюсь подняться на руках, но башка, как и вчера, раскалывается от этого неловкого движения. Обернуться, посмотреть, убедиться, что человек позади меня реален и это не сон, к слову, чертовски плохой, как никогда тяжело. Даже сомневаюсь, что физически возможно. Хочу позвать его, но опять из глотки вырывается какой-то скулёж, а во мне без труда, ну ещё бы, оказываются два скользких пальца. В голове в это время хаотично носятся вопросы, ответы на которые найти вряд ли получится из-за начавшейся паники. Что происходит? Как я оказался в постели, когда точно помню, что засыпал на диване, да ещё и опять с Шастом? Какого хрена он творит? Что делать, он же, блять, по-видимому, невменяемый, раз эта херня опять повторяется? За размышлениями пропускаю момент, когда он медленно входит. Блять, нет. Пытаюсь отодвинуться, но тело из-за слабости неохотно подаётся вперёд, что, к сожалению, не играет никакой роли, когда Антон за бёдра медленно притягивает меня обратно. К горлу подступает тошнота, и я понимаю, что ещё одно лишнее движение — и меня вывернет как бельевую верёвку. Надо сначала прийти в себя. С каждым толчком отодвинуться и вырваться становится сложнее: он слишком сильно сжимает меня, приближаясь к разрядке. — Ты совсем ебанулся? — как только он вышел из меня, сразу пытаюсь что-то сказать. Получается со второго раза. — Что ты, блять, творишь? — А ночью ты говорил по-другому. — А ты, наверное, забываешь, что я тебе говорил вчера. Не приближайся, блять, ко мне, конченый! И снова этот потерянный взгляд, нервное заламывание пальцев. Он издевается? Из тебя никудышный актёр, Антон. Бросаю в него первым, что попадается под руку. Прилетевшая ему в грудь подушка быстро выводит из транса, и он начинает собираться ещё быстрее, чем вчера. Как только за ним закрывается дверь, я сразу же поднимаюсь с постели и с ужасом понимаю, что я снова в своём номере. Блять, этот больной ублюдок перетащил меня ночью сюда? И Серёга ничего не сделал? Пиздец, надо валить отсюда да побыстрее. Того гляди, завтра вообще не проснусь: хер знает, что Шасту в голову взбредёт, может, глотку мне перережет, раз не гнушается — теперь точно — изнасилованием. Несмотря на то что зад болит, кажется, ещё сильнее, чем вчера, уверенной походкой направляюсь в ванную. Сначала душ, потом соберу вещи и сразу же в аэропорт, не хочу здесь находиться ни минуты больше. После душа снова чувствую себя живым человеком, даже если по мне этого не видно. Беру чемодан и с удивлением обнаруживаю, что джинсы и футболка, которые я вчера достал и носил весь день, почему-то снова лежат в чемодане так же, как и вчера. Списываю это на последствия стресса. В моём случае и не такое привидится. Когда собранный чемодан уже стоит у входной двери, готовый к возвращению домой, решаю всё-таки сжалиться над собой и спуститься позавтракать. Мне везёт: в ресторане снова мало народу, так что занимаю уже знакомый мне столик. Получаю меню из рук вчерашнего неулыбчивого официанта, и ко мне снова подлетает русоволосая девушка. Как и днём ранее, щебечет, что узнала меня, обожает нашу передачу, все выпуски пересмотрела, просит автограф. — Девушка, имейте совесть, — понимаю, что у меня нет ни времени, ни желания церемониться, и уже не могу остановиться: — Я же вам ещё вчера сказал, что это дурной тон — приставать к человеку, когда он кушает. Девушка краснеет, бормочет какие-то невнятные извинения и быстро исчезает из моего поля зрения. Так бы сразу. Пока жду свой заказ, достаю телефон, чтобы проверить ленту в инстаграме. Вчера совсем не до этого было. Снимаю блокировку, и телефон выпадает из ослабевших рук, хорошо, что на стол. Оглядываюсь по сторонам, вдруг кто мимо проходит или просто смотрит на меня, сидя за своим столиком, но рядом никого и всех посетителей больше интересует их еда, чем я. Так что беру телефон и снова смотрю на фото и видео, на которых меня ублажает Шастун. Я же их вчера удалил… Блять, это какой-то розыгрыш? Если да, то он вот вообще несмешной. Снова удаляю это безобразие и откладываю телефон в сторону, переводя взгляд на принесённый заказ. С тоской понимаю, что снова ничего в горло не лезет. В этот раз долго сидеть не собираюсь, нагоняя аппетит, который точно не придёт, но уйти не успеваю. Серёга снова присылает сообщение, в котором оповещает о переносе времени саундчека на час позже из-за неполадок с аппаратурой. Листаю сообщения выше, но вчерашнего, точно такого же, не обнаруживаю. Это точно розыгрыш, и эти сволочи ещё и сговорились! В голове не укладывается, насколько отбитыми надо быть, чтобы подговорить Шаста на то, что он со мной делал. Кто вообще ради прикола будет трахать своих друзей?! Блять, да что происходит?!Вы, 12:33 Какой ещё саундчек? Ты головой ударился?
Серый, 12:34 Обычный саундчек, Арс Мы вечером выступаем, не забыл?Вы, 12:34 Мы вчера выступали
Серый, 12:35 Ооо А я тебе говорил скоро память себе пропьёшь Не знаю где ты вчера выступал, но мы выступаем сегодняВы, 12:37 Бред Я уже собираюсь домой
Серый, 12:37 Мужик, да ты реально допился Домой завтра, сегодня работа Я совершенно перестаю что-либо понимать. Залезаю в календарь и убеждаюсь в невероятном — выступление действительно сегодня. А что было тогда вчера? Это я просто спал и мне вещий сон приснился? Бред. От такой психологической встряски наконец-то просыпается аппетит. Уплетаю блинчики, которые ещё пару минут хотел оставить, за обе щёки и заказываю ещё тосты и что-нибудь попить. За этим делом не замечаю, как пролетают свободные полтора часа до саундчека. — О, непутёвый вернулся, — первым ко мне обращается Дима, который так же, как и вчера, сидит с Серёгой и Антоном за одним из столиков для гостей. — Серёжа рассказал, как ты последние мозги пропил, домой уже собрался. Шаст не отрывается от телефона, угрюмо уставившись в экран. Интересно, о чём он сейчас думает? Может быть, о том, будто это я из-за него домой рвусь? Если да, то надеюсь, что его грызёт совесть. — Да вы бы и без меня справились, — подсознательно немного расслабляюсь и пытаюсь пошутить, потому что ладно, окей, я перепутал даты, и пьяный мозг сгенерировал мне безумно реалистичный сон, есть совпадения с реальностью, но сейчас уже всё вроде бы нормально и идёт своим — естественным — чередом. — Мы без тебя, конечно, справились бы, а вот ты — без нас? За старыми людьми надо постоянно присматривать. — Кстати, о постоянном присмотре, — подключается Серёга, — ты где пропадал? — и снова этот сердитый взгляд, который на самом деле обычный его взгляд. А у меня теперь сердце в пятки уходит. Этого не может быть. Почему вчерашний разговор повторяется? — Г-гулял, — вру специально: хочу кое-что проверить. — Гулял он, — так же, как и вчера, ворчит Серёга. — Меня бы с собой взял, а то я как дебил тухнул в номере. — Почему «как»? — так же, как и вчера, вставляет свой комментарий Дима. Матвиенко так же, как и вчера, переводит на него усталый взгляд и без слов говорит: «Ты что, серьёзно?». — Очень смешно, Поз. По телу проходят неприятные мурашки. Это точно не розыгрыш. Даже профессиональные актёры не могут дважды сыграть абсолютно идентично какую-либо сцену, чтобы одни и те же интонации, выражения лица, паузы, а эти трое точно не были актёрами, только если они втайне от меня не проходят обучение в театре драмы. Боже, что я несу? Проснись, Попов, ты обосрался. Блять, цитирую фанфик*, это уже клиника. Мы снова обсуждаем те же вопросы с звуковиком, проверяем микрофоны, выслушиваем убеждения, что никаких форс-мажоров во время выступления не произойдёт, ведь не все неполадки с аппаратурой удалось устранить. Опять никуда не разбредаемся, устраиваем разминку, снующие туда-сюда официанты и управляющие дают нам те же темы, что и вчера. И я всё больше убеждаюсь в том, что схожу с ума. На выступлении активно отметаю уже отыгранные мною вчера темы, предложенные зрителями — всё-таки я актёр импровизации. Успешно придерживаюсь своего плана, пока не наступает время «Вечеринки». Надеваю наушники и думаю, как лучше изобразить, что я не догадываюсь, в каких ролях пришли ко мне коллеги. «Вечеринка» выходит ещё хуже, чем вчера. В этот раз сливаюсь с корпоратива ещё быстрее Антона и Димы. Запираюсь в своём номере и укладываюсь на диване с целью побыстрее заснуть, чтобы наступил наконец следующий день. Сегодня я не пил, так что мой трезвый мозг не должен выкинуть никакой херни.***
Понимаю, что что-то не так, когда ощущения после пробуждения такие, будто я бухал всю ночь. А я точно помню, что ложился трезвым. Дорожка сухих поцелуев по спине мигом разгоняет туман в голове. Блять, опять сегодня. Опять Антон. Опять… В этот раз чувствую, что мне хватит сил подняться и что-то сделать, а не лежать как безвольная кукла. Или дело в том, что я быстро сориентировался в ситуации, или ещё что. Оборачиваюсь, и к горлу подступает лёгкая тошнота, которую мне, к счастью, удаётся быстро подавить. Сталкиваюсь с разморенным взглядом Шаста, который ещё даже не успел открыть тюбик смазки. Видимо, он что-то понимает, разглядывая моё мрачное лицо, поэтому ему удаётся в последний момент блокировать удар, который приходился точно в челюсть. — Я достаточно ясно выразился? — из-за потяжелевшего дыхания и отсутствия пока голоса разговор даётся мне с трудом, но что-то сказать всё-таки получается. Шаст бросает на меня ожесточённый взгляд и, не говоря ни слова, начинает собирать свои вещи. Как только за ним закрывается дверь, бросаюсь к телефону, чтобы заказать билет домой. Улетаю сегодня же на первом самолёте. Снимаю блокировку дрожащими пальцами и с матами удаляю эти чёртовы фото и видео. От переполняющего меня напряжения хочется кричать во всю глотку, чтобы сорвать голос. Только открыв рот, понимаю, что благодаря Шасту я уже докричался до того, что сорвал голос. За истеричным смешком следует такая волна злости, что от неконтролируемых рваных движений не сразу удаётся забронировать билет — пальцы тыкают куда угодно, только не в специальную кнопку. Куча пересадок, но мне плевать. Это единственный мой вариант покинуть этот проклятый отель и страну, чтобы этот кошмар наконец закончился. Почти через десять часов дороги добираюсь до своей питерской квартиры, заваливаюсь на неубранную постель и, не проверяя телефон, который разрывается от сообщений и звонков с того момента, как я приземлился в Питере, засыпаю крепким сном. Я дома, здесь можно расслабиться.***
Дорожка сухих поцелуев по спине будит лучше ушата ледяной воды. Вот сейчас я физически ощущаю, как страх заполняет каждую клеточку моего тела. В этот раз мне удаётся познакомить свой кулак с лицом Шаста. Запираюсь на весь день в своём номере. Никому не открываю и не отвечаю по телефону, ссылаясь на то, что мне нездоровится. Пытаюсь разобраться в ситуации, разложить всё по полочкам. Я догадывался, но теперь точно осознаю, что застрял во временной петле. Я должен как-то разорвать порочный круг: я не могу раз за разом переживать этот день. Если надо, то перепробую все способы, какой-то должен помочь.***
Я переселялся в другие гостиницы, как-то пытался изменить этот день. Это не помогало. Я снова возвращался в Питер, засыпал в своей постели, но всё равно просыпался в этом номере с Шастом. Я пытался не спать всю ночь, чтобы переместиться в следующий день, но отрубился почти в полночь с энергетиком в руках. Я даже обсуждал это с Серёгой и Позом, опустив некоторые обязательные детали моего дня, но вскоре понял, что и они не смогут мне помочь: им не хватало одного дня, чтобы придумать какой-нибудь способ изменить порядок вещей, который я ещё не пробовал. В конце концов, я пришёл к выводу, что отчаянные времена требуют отчаянных мер. Что-то радикальное точно разорвёт бесконечный круг повторов. Четвёртый этаж — достаточно высоко? На всякий случай буду прыгать вниз головой. Проснувшись утром, где-то глубоко внутри себя я даже обрадовался, что это не помогло. Ведь только в тот момент я задумался, а что было бы, если бы я действительно умер? В итоге у меня дикий стресс, я перепробовал всё, что только приходило мне в голову. Наверное, пора попробовать то, что за все эти дни в голову мне не приходило. Просто проживать этот день. Только я не учёл, что это скучно. Настолько, что я уже перестал использовать силу, чтобы спровадить Шаста на весь день. Конечно, он не выдавал меня. К вечеру, когда у него уже наливался синяк на лице, он говорил ребятам, что просто ударился утром об косяк, но при этом он так смотрел на меня, что мне становилось не по себе. Теперь я просто просил его уйти. К моему удивлению, он молча исполнял мою просьбу и потом весь день бросал на меня обеспокоенные взгляды. Меня это, прямо скажем, не волновало. В каком-то роде я смирился. День Сурка? Отличный повод сделать то, что так давно хотел, но духу не хватало, ведь не будет никаких последствий. Завтра не наступит никогда! Знаете это охуенное чувство, когда со сцены посылаешь матом зажравшегося уёбка? А я знаю. Знаете это охуенное чувство, когда выдуваешь столько алкоголя, что желудок в узелок скручивается и печень растворяется будто от кислоты, а тебе похуй? Тоже знаю. Знаете это охуенное чувство, когда ты вообще в душе не ебёшь, что ты принял, но судя по обдолбанному виду чувака, подсунувшего дурь, понимаешь, что это точно несовместимо с жизнью, а потом получаешь крышесносный минет в туалете ночного клуба? И это знаю. Не думал, что я быстро устану от такого образа жизни, но факт оставался фактом — я устал пропадать в клубах.***
В один из вечеров после выступления, которые я, несмотря ни на что, реально стараюсь отыгрывать на уровне, создавая хоть какую-то видимость, что для меня всё действительно импровизация, что-то толкает меня рассказать Серёге про Шаста. Этот разговор всё равно сотрётся, как только наступит новый этот день. Решаю не упоминать про то, что застрял во временной петле, а просто пересказать вкратце события прошлого вечера, перетекающего в ночь. На моё заявление, что меня по пьяни трахнул мужик, Серёга с долей скептицизма уточняет, кто это был и когда успел, ведь он сам видел, как Шаст меня прям до номера довёл. Моё молчание и прямой взгляд помогают ему отыскать причинно-следственную связь в этой истории. — Он… ты… Я его убью, — Серёга решительно встаёт с дивана, и я даже на секунду пугаюсь, что он реально сейчас может пойти разбираться с Антоном. Ну я ж не девка, чтоб мою честь защищать. Тяну его обратно на диван и говорю, что всё нормально и ему не о чем волноваться. Конечно, я вру, но так будет лучше.***
В один из дней я просыпаюсь и понимаю, что если так и дальше будет продолжаться, то скоро число раз, когда во мне бывал член, превысит число раз, когда мой член бывал в ком-то. Надо поправить статистику. В планах на сегодня прошвырнуться по ночным клубам и завести там приятные знакомства, но планы быстро меняются, когда спускаюсь на завтрак в ресторан. Снова подходит та русоволосая девушка. Щебечет что-то про то, что узнала меня, обожает нашу передачу, все выпуски пересмотрела, просит автограф, и мои губы впервые растягиваются в улыбке при виде неё. После недолгого разговора поднимаемся к Инге, так её зовут, в номер. По пути постоянно бросаю голодные взгляды на её аппетитные формы, скрывающиеся под тонким платьем, и предвкушаю, как оставлю ей автографы на груди и пояснице. Её номер совсем не похож на мой. Другой интерьер, другая планировка. И мне это чертовски нравится: не будет никаких отвлекающих ассоциаций. Когда за нами закрывается дверь, она первая целует меня, притягивая к себе за футболку, и меня это здорово заводит. В итоге Инга стаскивает с меня футболку, и я запускаю руку ей под платье, чтобы ощутить жар чужого тела. Активные прелюдии доводят нас до постели. Она трепетно отвечает на все ласки, что я ей дарю, и у меня почти что сносит крышу от её протяжных стонов. Смотрю на распростёртое дрожащее от возбуждения тонкое женское тело подо мной и понимаю, что… не хочу. Ни с чем возвращаюсь к себе и до конца дня хожу угрюмый, игнорируя все вопросы Серёги по поводу самочувствия.***
Снова просыпаюсь от дорожки поцелуев по спине и тяжело вздыхаю. Я устал. — Не хочу, — кое-как хриплю я, зарываясь³ лицом в подушку. Конечно, я уже много раз говорил ему, что не хочу, иногда добавляя ещё несколько причин, почему он должен отстать, но впервые я отказывал настолько флегматично и неоднозначно, так что дальнейшая реакция Шаста для меня была пока загадкой. — Хорошо, — отвечает он, и я слышу в его голосе тёплую улыбку. Антон последний раз целует меня в затылок и снова укладывается рядом, придвигаясь ещё ближе, но не обнимая, хотя по прожигающему темечко взгляду я чувствую, что он очень хочет это сделать. Но я не доставлю ему такого удовольствия. Мы лежим так ещё какое-то время, а потом я снова проваливаюсь в сон. Когда я просыпаюсь, его рядом уже нет. Зато весь оставшийся день носится за мной как хвостик, посылая мне улыбки и долгие взгляды. А меня это бесит, потому что я не могу. Не могу дать свободу своим чувствам.***
На следующий день снова выгоняю Шаста из постели и, вместо того чтобы пойти, как обычно, в душ, решаю ещё поваляться, как бы не было противно от засохших пота и спермы. Взгляд цепляется за телефон на тумбочке. Снимаю блокировку и абсолютно равнодушно смотрю на фото и видео, которые за все пережитые дни видел каждый раз и сразу же удалял. Отмечаю по новой все файлы и уже заношу палец над кнопкой «удалить», но в последний момент решаю всё-таки посмотреть впервые видео, снятое мной в ту ночь. Похоже, я сижу на кровати, привалившись спиной к её изголовью, и сверху снимаю Шаста, который расположился между моих ног, с усердием лаская мой член ртом и помогая себе рукой, что в освещении прикроватного светильника отлично видно. — Шаст. — М-м? — он отрывается от приятного нам обоим занятия и смотрит вверх, прямо в камеру. — Ты чё, придурок, что ли? Нахера снимаешь? — Я люблю тебя, — Антон краснеет на такое неожиданное заявление, и я не могу удержаться и не прикоснуться рукой к румянцу на его щеках. — Ну ты нашёл время, — он опускает взгляд на мой член, намекая, и снова смотрит поверх камеры прямо мне в глаза со всей страстью, которая у него есть. — Так, слышь ты, сам себе режиссёр, убирай свою видеокамеру и давай не отвлекайся. Запись обрывается на моём пьяном смехе. Блять, что я делаю? Я помню — всё это время помнил — что говорил Шасту в ту ночь, и пытался убежать от этих слов и чувств. Долго я ещё буду убегать? Долго я ещё смогу убегать?***
Путём долгих алогичных умозаключений и сеанса самокопания прихожу к единому выводу: кто я такой, чтобы указывать себе, что делать? Осознав, насколько глупую мысль я сейчас подумал, я разозлился; столько размышлений — и никакого адекватного результата. В итоге делаю самую тупую херню, какую только могу. Выкладываю одну из фоток, самую удачную, в инстаграм с подписью «Взгляд красноречивее любых слов..». А взгляд из-за чужого члена — так особенно, ехидно отмечаю про себя. Ухожу в душ, чтобы наконец смыть с себя всю грязь и подумать над тем, что я только что сделал. Пальцы как и в первый раз соскальзывают в растянутое отверстие, но сейчас я не спешу их оттуда вытаскивать. И до мыслительного процесса как-то не доходит. Из душа выхожу с новым опытом и с новыми мыслями. Пребывая в задумчивости, не сразу понимаю, что в номере я не один. А когда замечаю Антона, который раненым зверем бродит по комнате, мне становится не по себе. — Арс, это что за херня?! — за секунду он подлетает ко мне, становясь вплотную. Если бы на мне была одежда, я б уже висел в воздухе на его выставленных руках, схвативших меня за ворот футболки. А так на мне только полотенце, но я посмотрел бы, как он схватился бы за него. — Ты, блять, в своём уме? Я вижу, что моё спокойствие и деланое равнодушие злят его ещё больше, и ничего не могу с собой поделать. — А ночью ты говорил по-другому, — возвращаю ему фразу, которую он мне говорил в первые дни. На лице Антона неподдельный шок, даже рот приоткрылся, как у кота, который совершенно не втыкает, зачем совать ему палец в рот, когда он зевает. — Ты нахера выложил эту фотку?! — Он проигнорировал мой нелогичный, по его мнению, выпад. — Просто, — отвечаю я и с садистским удовольствием замечаю, что он закипает. Он стоит так близко, и его тяжёлое дыхание почти что обжигает меня. Сам дышу через раз. — Ах, просто! Ну, понятно, — Антон истерично усмехается, всплеснув руками, — ну, тогда это тоже просто! — говорит он перед тем, как занести кулак. Скулу жутко саднит, но я не обращаю внимания на боль: сейчас как-то не до неё. Я смотрю, как он уходит. Справедливо.***
Я просыпаюсь утром от привычных поцелуев в спину и задумываюсь. Что я там говорил насчёт того, что переделал всё, что приходило в голову, а теперь надо делать то, что ещё в голову не приходило? Я не делал самого очевидного. — Не хочу, — хриплю я, когда Шаст отстраняется. Как и в тот раз, он говорит: «Хорошо» и напоследок целует в затылок. Кое-как переворачиваюсь на спину и смотрю на него снизу вверх. За все дней семьдесят я ни разу не видел его утром с этого ракурса. В свете яркого солнца его вихры на голове отбрасывают причудливые слабые тени, а на лице играет тёплая улыбка, которую я слышал в его голосе в тот единственный раз. — Не так, — способность говорить пока ещё не полностью ко мне вернулась, но он понимает меня, — хочу лицом к лицу. Смотрю на его вытянувшееся от удивления лицо, а в следующую секунду чувствую прикосновения его рук на бёдрах — в ответ укладываюсь поудобнее на спине и медленно раздвигаю ноги, чтобы он мог меж них устроиться. С ленцой тянусь к нему, цепляюсь за шею, ласково поглаживая затылок, и аккуратно надавливаю. Он без слов понимает и опускается к моему лицу. В его глазах застывает немой вопрос, опасается, что потревожит маленькую ранку на нижней губе. Качаю головой — об этом точно можешь не волноваться. Наши губы, наконец, соприкасаются, и я чувствую, как его руки оглаживают меня, словно я хрустальная статуэтка. С силой хватаю его короткие волосы на затылке, и сразу же ответная реакция — его пальцы впиваются в мои бёдра, и по телу проходит горячая дрожь. Правильно, я не девушка, чтобы со мной излишне нежничать, я не сломаюсь от одного неверного движения. Вторая подушка отправляется мне под поясницу, пока он распределяет смазку по своим пальцам. Проникновение, как и всегда, сопровождается дискомфортом, от которого появляется только одно желание — быстрее избавиться от неприятных ощущений, но я стараюсь контролировать его и не зажиматься. Он всё делает медленно, на совесть, при этом смотрит мне прямо в глаза, отчего сейчас по цвету похож на варёного рака. Нахожу это забавным и ободряюще улыбаюсь, как ни странно, это помогает ему побороть смущение. Когда я уже ёрзаю от нетерпения, он всё так же медленно начинает раскатывать презерватив по своему члену. — Ты что, серьёзно? — Я не выдерживаю и обхватываю ногами его талию. — Не торопи меня, — он так шкодливо улыбается, что сразу понимаю: дразнит. Уже хочу проворчать что-нибудь о том, что я тут как бы не молодею, но он, хвала небесам, сам заканчивает мучить нас обоих. Поцеловав меня ещё раз в губы, Антон отстраняется и бережно укладывает мои ноги к себе на плечи, а у меня все поджилки трясутся от предвкушения. — Волшебное слово? — ехидно спрашивает он, войдя в меня до конца и замерев. — Фас, блять.***
Где-то полторы недели мы трахались как кролики, начиная с утра и до самого вечера, используя для этого все доступные горизонтальные поверхности моего номера, так что к концу дня у меня натурально отваливалась задница. Я даже не подозревал, что за ящик Пандоры мы с ним открыли. Ещё больше меня поражало то, что мою жажду плотских утех мог утолить только один человек. Секс был охренительный, но... был только секс. Когда мы находились в моём номере, я весь горел — и душой, и телом — в его руках, я чувствовал его, но как только мы оказывались за его пределами — он становился чужим. Будто никогда меня не знал и познакомился со мной только вчера. Причину его поведения я не мог разгадать, и каждый день угнетал меня только сильнее. Мне не нужен был только секс.***
Я просыпаюсь утром и чувствую на обнажённой спине дорожку пьянящих поцелуев от затылка и до поясницы, от которых тело моментально прошибает сладкой дрожью и на ногах поджимаются пальцы. Мозг уже прикидывает позы, какие можно сейчас опробовать, но… — Не хочу, — хриплю я, зарываясь лицом в подушку. — Хорошо, — отвечает Антон, и я снова чувствую тёплую улыбку в его голосе. Он в последний раз целует меня в затылок и укладывается рядом, придвигаясь ещё ближе. Выбираюсь из подушки и поворачиваюсь к нему лицом. Он сразу же отвечает на мою слабую улыбку своей, более живой и довольной. Выпрастываю⁴ руку из сбившегося одеяла и касаюсь его руки, невесомо проводя от плеча до запястья; кожа под моими пальцами покрывается мурашками. Он внимательно изучает моё измученное вчерашним загулом лицо и тихо шепчет: «Эй, куда?», когда я отворачиваюсь от него на другой бок. Впрочем, вопрос быстро отпадает, когда я закидываю его руку к себе на талию, чтобы он меня обнял. Он с чувством прижимает меня ближе и целует в макушку. А я, разморенный теплом чужого тела, снова засыпаю, чтобы потом, когда проснусь, всё ещё ощущать себя в объятиях любимого человека. Будит нас сообщение от Серёги — перенос саундчека. Только сейчас понимаю, насколько вовремя у них там сломалась аппаратура, ведь мы вообще-то проспали, и, если бы не эта заминка, пришлось бы топать к ребятам грязными и голодными. Для меня это в принципе не было проблемой, я уже столько раз пропускал саундчек и само выступление, что какая разница, завтра всё равно не наступит. Для меня. Но не для Шаста. Этот день так хорошо начался, что я просто чисто физически не могу позволить себе как-то его испортить. Мы по очереди принимаем душ, потому что оба понимаем, что если мы окажемся там вдвоём, то пропустим завтрак, саундчек, выступление и всё на свете. К моему удивлению, Шаст потом соглашается позавтракать вместе. До этого он всегда говорил, что не голоден или что у него неотложные дела. Когда мы спускаемся в ресторан, он игнорирует столик, который я всегда выбирал, и направляется к тому, что у окна. Мне нравится, там красивый вид. Пока мы ждём свой заказ, Антон залезает в инстаграм, и я тоже решаю пролистать свою ленту, которую уже запомнил как свои пять пальцев. Может, выложить вчерашнюю фотку из торгового центра? — Блин, — смущённо комментирую я, когда снимаю блокировку. Я и забыл про них, потому что всё это время не притрагивался к телефону. Шаст с интересом заглядывает в экран моего айфона, и через секунду его лицо заливает краской. — Удали, — с не меньшим смущением шепчет он, оглядываясь по сторонам, вдруг кто поблизости. Киваю и без сожаления стираю все компрометирующие файлы, они есть и будут в нашей памяти и этого достаточно. К слову, удаляю всё очень вовремя, потому что к нашему столику подходит Инга, которая на сегодняшний день уже закончила со своим завтраком. Щебечет что-то про то, что узнала нас, обожает нашу передачу, все выпуски пересмотрела, и просит автограф. Не успеваю ничего ей сказать, как Шаст уже с улыбкой от уха до уха спрашивает, на чём ей расписаться. Счастливая девушка подсовывает нам салфетку, и мне не остаётся ничего другого, кроме как добавить к автографу Антона свой. От волнения она говорит так быстро, что мы не в состоянии разобрать её слова благодарности, а потом исчезает, будто бы её тут и не бывало. И почему я не хотел уделить ей пару минут своего времени, чтобы расписаться на салфетке? Мне это ничего не стоит, а ей приятно. Поворачиваюсь к Шасту и вижу его довольное лицо. Ответная улыбка сама появляется на моих губах. — Ну наконец-то, где вы были? — спрашивает Серёжа, когда мы появляемся в зале ровно в два часа, как раз к началу саундчека. От вопроса Матвиенко внутренне напрягаюсь, потому что знаю ответ Антона, который первым заговаривал с Серёжей. Он обычно отвечал, что проспал, когда на самом деле мы приходили в себя после секса в душе в моём номере. В этот раз так же даю ему возможность ответить первым, а про себя как обычно скажу, что гулял. — Спали до обеда как все белые люди, — его озорная улыбка каким-то незаметным образом заряжает позитивом всю компанию, и я от его ответа на секунду забываю как дышать. Впервые он говорит про нас, а не про себя. — Это вы хорошо, конечно, придумали, а работать кто будет? — сразу же находится Серёга. — Мы думали, ты будешь. — Я вам чё, лошадь ломовая, что ли? — Он оглядывает всех по очереди с вдумчивым прищуром. — Если кто-нибудь из вас сейчас скажет: «А что, похож», задушу голыми руками, — угрожает Серёга, и я впервые за последнее время от души смеюсь. Этот день другой. На разминке заново открываю для себя все прелести стиля игры с Шастом, ведь мы с самого первого дня больше не импровизировали в паре. Я чувствую, что сейчас мы максимально настроены друг на друга. От каждой удачной шутки держимся за животы от смеха и от каждой неудачной — тоже. В какой-то момент осознаю, что скучал по этой атмосфере. К осознанию примешивается грустное понимание, что вскоре я буду скучать по этим прямым любящим взглядам и игривым улыбкам, которыми он одаривал меня весь вечер. Благодаря тому, что мы снова можем играть вместе, уже на выступлении получаем абсолютно новую тему импровизации для нас двоих, что для меня становится настоящим сюрпризом. Я уже чуть было не забыл, чем занимаюсь по жизни. Позже ещё для пары игр, в которых я участвовал, удалось придумать со зрителями новые темы. Например, я просил нескольких человек, у кого есть домашние питомцы, придумать персонажа, место и действие на первую букву клички их любимца. Подвыпившие гости генерировали такие варианты, что мы сгибались пополам от смеха. Когда пришло время «Вечеринки», я заметно напрягся, потому что вытерпеть эту игру, которая для меня уже стала заученным текстом, было тем ещё испытанием. Но когда в процессе импровизации я понял, что ничего не понимаю, то обрадовался как ребёнок. У них были новые роли, потому что в этот раз Антон активно участвовал в обсуждении с гостями. После выступления задерживаемся на набирающей обороты вечеринке, чтобы отметить успех, пропустив пару бокалов шампанского или чего покрепче. Как и в ночь перед этим днём, проводим время вчетвером и наслаждаемся своеобразным отдыхом. Ближе к десяти часам вечера возвращаемся с Шастом ко мне в номер и сразу заваливаемся в кровать. Сил нет, чтобы снять одежду и нормально устроиться спать, но даже в таком состоянии я не могу не подползти под руку к Антону в его тёплые объятия. Я и не знал, что эта близость, больше эмоциональная, чем физическая, будет так необходима мне. — Арс? — М-м? — Ты правда меня любишь? — Неожиданный вопрос, но да, а что? — Ничего, просто нужен был повод, чтобы сказать, что я тоже тебя люблю. Блять, этот день определённо стал лучшим из всех, что я прожил. Сердце разрывается от того, каким идеальным вышел этот день, каким он изначально должен был быть, если бы я не испугался того, что между нами произошло, того, к чему мы неосознанно шли почти два года. От понимания, что этот день сотрётся так же, как и все остальные до этого, хочется выть. Если завтра действительно не наступит никогда, у меня хотя бы будет этот день, который я буду стараться воспроизвести, чтобы снова ощутить, как сближаются наши души и сердца, что для меня важнее близости наших тел; чтобы снова увидеть, как Антон счастлив от взаимности наших чувств. Я обещаю, что буду делать его счастливым каждый день. Сколько бы ещё их ни было. — Хороший день, — шепчу я в полудрёме и чувствую, как он кивает, соглашаясь. — Завтра будет лучше. Слова Антона бьют по оголённым нервам. Не будет.***
Просыпаюсь утром, с нетерпением ожидая положенных поцелуев, которые начнут мой день, но их нет. Вместо них — обжигающее дыхание в шею. Только сейчас замечаю, что я до сих пор в одежде, в которой за ночь я весь взмок, что за окном солнце ещё не так ярко светит, что голова не раскалывается от любого движения, что… недоверчиво оборачиваюсь и вижу спящего Шаста, в объятиях которого я провёл всю ночь. На осознание уходят какие-то жалкие секунды, и облегчение от того, что вчерашний день не исчез, а, наоборот, стал знаменательным, накрывает с головой. Я вырвался из этой грёбанной временной петли, и Антон всё ещё тут, рядом со мной, ближе, чем когда-либо до этого. От радости хочется кричать, хочется сейчас же разбудить Антона и сказать, что он был прав: сегодня действительно лучше. Но как только разворачиваюсь полностью и натыкаюсь на его умиротворённое лицо, больше не хочется ничего, кроме как запечатлеть на нём несколько невесомых поцелуев. Что я и делаю, наблюдая потом с улыбкой, как он забавно хмурит брови. У нас всё ещё будет. Я обещал.