Nickelback Saving me
Виктор Никифоров — успешный русский фигурист. В свои двадцать семь — пятикратный чемпион мира. Но он погряз в грехах. В славе, в своей обольстительности и даже в некотором распутстве. За это он потерял вдохновение. За это судьба сделала его трупом на льду. За это он страдает. Фигурист не может жить без вдохновения. Никифоров не может жить, чтобы не удивлять. У него нет вдохновения — ему нечем поразить публику. Замкнутый круг. Безысходность. Виктор сидел на диване в своей уютной квартире в центре Петербурга, просматривая ролики на YouTube и поглаживая кудрявого Маккачина, который удобно устроился у него в ногах. Неожиданно на глаза попалось видео «Stay Close To Me». Странно. Так называлась его произвольная, которую он откатал на прошедшем финале. Никифорову стало любопытно. Он поставил видео на воспроизведение. Что он испытал, когда увидел Кацуки Юри, исполняющего его программу? Шок? Возможно. Злость? Ни в коем случае. Радость? Почти что да. Вдохновение? Безусловно. Но не это главное. Надежду на спасение — вот что он почувствовал. То, как Юри двигался, его движения, его взгляды — всё было идеальным. Да и вообще, Виктор считал, что этот паренёк слишком хорош для него, потому что не тянулся к нему, как мотылек к лампе, а значит у него не было в нём потребности. Никифорову нечего ему подарить. И безумно хотелось быть рядом. И он на неопределенный срок прервал свою карьеру, что, несомненно, вызвало шок у всей общественности, даже у тех, кто никак не связан с фигурным катанием. А Виктор просто отправился к своему спасителю, но он очень сомневался, что Юри его примет. Оттолкнет, потому что не нужен. Выбросит и сломает окончательно, как старую куклу. Но русская легенда не понимала своей власти над ним. Никифоров зря боялся.Hurry I'm fallin' I'm fallin'
— Я буду твоим тренером, Юри, — красив, как чёрт, как античная статуя: идеально вылепленное тело, четко очерченные мышцы, правильные черты лица и эти голубые глаза. И — о, боже — этот греческий бог стоит голый, по колено в воде. Юри чуть не умер. Чуть не задохнулся от переизбытка прекрасного. А потом осознал всю неловкость ситуации, покраснел так, что шея заалела — Виктор пропал, растворился весь в этом до ужаса смущенном взгляде из-под пышных тёмных ресниц. Никифоров нашел своего спасителя, приехал к нему, считай что с другого конца света. Никифоров улыбался, и на душе было так легко-легко, как никогда раньше. Кацуки очень неловко: он понимает, что его божество посетило его не просто так — ему что-то очень-очень нужно, что-то, что может дать ему только Юри, и он знает, что Виктор может ему дать то, что есть, наверное, только у одного человека в мире — у него самого. Японец последнее время часто размышлял над вопросом: почему к Никифорову так тянутся люди? И понял, что тут дело не только в его убойной харизме и заоблачной популярности. Виктор дарит ощущение полной свободы. Но, к сожалению, только лишь ощущение. Он не умеет отдавать что-то безвозвратно и безвозмездно. Кому-то это покажется странным, кто-то может меня за это осудить, но люди никогда не отдают ничего, не требуя ответа на свой посыл. Неосознанно каждый из нас ждет и надеется на отдачу и, не получая желаемого, начинает требовать своего. Сам того не понимая, раня этим других. Особенно когда люди не могут дать того, что ищешь. Мало кому везёт настолько, что потребности взаимно выполняются от и до. Но это настоящее счастье, когда находишь этого человека. Кажется, этим двоим повезло.Show me what it's like To be the last one standing. And teach me wrong from right. And I'll show you what I can be.
— Юри, расскажи мне о себе, — Виктор сидит близко, непозволительно близко, нарушая все мыслимые границы личного пространства. Интересно, он вообще о такой вещи слышал? Никифорову правда хотелось узнать о Кацуки как можно больше. И не только как тренеру. Ему хотелось стать ближе. Другом, например. Хотя нет. Хотелось чего-то большего. Он не понимал, что с ним происходит. Виктору нравилось наблюдать за Юри, нравилось проводить с ним время, нравилось дразнить и смущать его. Нравилось, как он катается. Мужчина узнавал своего подопечного в катании, чувственном, как самый интимный поцелуй. Виктор видел обнажённую душу, видел самого Юри. И его хотелось спрятать ото всех и любоваться-любоваться-любоваться им. Вечно. До скончания веков. Что это? Любовь, которую воспевают поэты в своих стихах чуть ли не с возникновения человека? Смешно. «Ну какая может быть любовь между парнями?» — спрашивал себя Виктор, глядя в темные блестящие глаза Кацуки, которые в кои-то веки не прятались за толстыми стёклами очков. — Что ты конкретно хотел бы знать? — спрашивает Юри, смешно хмуря брови. И Никифоров улыбается. — Всё. Такое короткое слово — три какие-то ничтожные буквы — заставляет сердце пропустить удар. Юри смущается, краснеет и не может отвести взгляд от этого невозможного во всех смыслах человека. А Виктор придвигается ещё ближе, касается носом щеки смущенного юноши и горячо шепчет ему на ухо: — Расскажи, я хочу знать о тебе всё, — волна мурашек пробегает по спине, бросает в кратковременную дрожь. — Вот например, у тебя была девушка? — в это время волна с шумом ударилась о прибрежный камень, приводя брюнета в чувство. Он резко, даже как-то слишком резко, отодвигается, краснея-краснея-краснея и глядя в землю. — Нет, — тихо и раздавленно, прозвучало почти как шелест листьев. — А парень? — продолжает допрос Никифоров, широко ухмыляясь — его ухмылке позавидовал бы Чеширский кот. — Господи! Почему ты не можешь спросить что-то попроще?! Да хотя бы какой у меня любимый цвет! — кричит Юри. «Девственник», — довольно мурлыкнуло подсознание Виктора. Он еле сдерживается, чтобы не сказать этого вслух. — Хорошо, хорошо! — поднял руки, якобы сдаваясь. — Кстати, а какой? — снова наклонился ближе. — Синий. Практически голубой… — «…как твои глаза» — …как море. А твой? — Шоколадный… — «…как твои глаза» — …как шерсть Маккачина, — Юри показалось, что прозвучало это с еле слышимой долей ехидства. Боже, он что, почувствовал, что в сравнении его обманули?!I'm on the ledge of the eighteenth story. And oh I scream for you Come please I'm callin', — And all I need from you Hurry, I'm fallin' I'm fallin'.
Юри давно уже понял, что влюбился в этого невероятного, невозможного человека. Ещё будучи подростком, увидев юниорское выступление Виктора сквозь тусклый экран старенького телевизора. Тогда у юноши были длинные волосы, которые шлейфом тянулись за ним в воздухе, повторяя каждый изгиб тела. Ещё когда Кацуки был зелёным подростком, он уже замирал при взгляде на это чудо. Именно тогда в комнате появились первые плакаты с изображением Никифорова, которые со временем заполнили все стены, практически заменив собой обои. Парня, конечно, можно назвать обыкновенным фанатиком, но это не так. Это было по-настоящему искреннее чувство, у которого, к сожалению, не было шанса на взаимность. До сих пор не было. Может быть, поэтому у Юри не клеилось с девушками. То есть вообще не получалось. Да, он мог мило с ними беседовать, поддерживая разговор практически на любую тему, но на этом всё. «Ни одни девичьи бедра не сравнятся с этими мускулами», — так думал Кацуки, в очередной раз пуская слюни на предмет своего обожания. «Красивый… Боже, какой же он красивый», — такой была первая реакция на новую стрижку Никифорова. Юри увязал всё глубже…Show me what it's like To be the last one standing And teach me wrong from right And I'll show you what I can be Say it for me Say it to me And I'll leave this life behind me Say it if it's worth saving me
— Покажи мне, как я могу стать другим? — вдруг сказал Виктор, глядя на усыпанное звёздами небо, когда они сидели на горячих источниках. Юри быстро-быстро захлопал ресницами, не поняв вопроса, и растерянно посмотрел на русского фигуриста. Никифоров рассмеялся. Как-то печально. Он смеялся над собой. — Прости, просто мысли вслух, — сказал мужчина, также печально усмехаясь. — Расскажи мне, о чём ты думаешь? — вопрос вырвался сам собой, и брюнет смутился от собственной дерзости, покраснев, как маков цвет, — неприлично вмешиваться в дела других людей. Виктор с удивлением посмотрел на юношу, удивляясь его внезапной смелости. Они меняют друг друга, сами того не замечая. — Знаешь, я ведь приехал не из чистого желания стать тренером. «Так и знал, что он это рано или поздно скажет». — …меня привел сюда ты, — Никифоров усмехнулся, оборачиваясь в полупрофиль, а сердце Кацуки пропустило удар. В который раз за последнее время? — Я увидел, как ты танцуешь, в том танце я смог мимолётом заметить твою душу. Юри, ты так чист и невинен, что я кажусь себе ещё порочнее… — Порочнее? — тихим шёпотом переспросил брюнет. — Именно. Уж ты то знаешь, что на экране показывают далеко не всю нашу жизнь. Я не такой, каким меня все привыкли видеть. Я не ангел, Юри, я, скорее, Люцифер в самом страшном его воплощении — я скрытен, лукав, развратен, — у Кацуки запылали кончики ушей, а Виктор, заметив его ещё большее смущение, продолжил свою пламенную речь, — похотлив… «Почему-то я в этом даже не сомневаюсь». — …а ещё мне нравится тебя — «…соблазнять» — …смущать, — Никифоров рассмеялся, снимая с головы влажное полотенце, позволяя ветру трепать его серебристые волосы. Юри невольно залюбовался им, позволяя себе подробно рассмотреть изящный изгиб тонкой шеи, — чем-то похожей на женскую — опустить взгляд ниже, к ключицам, заметив во впадинке собравшиеся капельки воды. В голову полезли совсем ненужные сейчас мысли. Не сейчас, вот позже, в своей комнате, он может дать своей фантазии полную свободу действий. — А теперь честно, — Виктор внезапно стал серьёзным. — Я почувствовал, что ты сможешь меня изменить. Так же, как я меняю тебя. «Я сам меняюсь в твоих руках, Виктор. Ты меня не контролируешь». Виктор сделал длительную паузу, которая, казалось, была спланирована этим коварным человеком. Да, он старался быть с Юри честным, но о некоторых своих качествах предпочёл умолчать. — А знаешь, — Никифоров моргнул, но продолжил смотреть прямо перед собой, избегая внимательного взгляда японца, — я, кажется, тебя люблю… Виктору стало очень легко после этого признания, хотя он ещё сам себе не смог толком сказать о своих чувствах к Кацуки. Он редко говорит незапланированные фразы. Вот что с ним делает Юри. Учит жить, лавируя на обстоятельствах. Учит честности. В первую очередь, с собой. А будешь честен с самим собой — легко получится стать честным с другими. Сердце брюнета снова пропустило удар, — да сколько может над ним издеваться это исчадие ада, действительно дьявол во плоти — а потом пустилось галопом, грозя сломать хрупкую клетку из ребер. «Нет. Нет, так не бывает. Не может же всё так сложиться. Это не похоже на реальную жизнь», — Юри шумно сглотнул и съехал вниз, практически полностью уходя под горячую воду — только нос да глаза остались на поверхности. — Эй, ты чего? — взволнованно спросил Никифоров, подплывая ближе к ученику. — Я настолько противен тебе, что ты ищешь любой способ от меня спрятаться? Он подобрался ещё ближе, практически нависая над юношей и глядя ему в глаза. Взгляд чистый радостный — нет ни капли прежнего смущения. Виктор видит улыбку, хоть и искаженную водой до неузнаваемости, но улыбку. — Напротив, я очень рад. Рад настолько, что и сказать-то особенно нечего, — юноша занял прежнее положение, оперевшись на бортик. По верхней губе ползла крупная капля воды, смещаясь вниз: на нижнюю, на подбородок, шею, грудь, задержавшись во впадинке между ключицами, на живот, пока не слилась с остальной массой воды. Виктор шумно выдохнул, вдруг осознав, что ему безумно нравится смотреть на обнаженного Юри. — Вообще-то, — Никифоров запустил пальцы в свою серебристую шевелюру, — я привык, что люди от радости не топиться пытаются, а смеются, улыбаются там. А ты меня даже здесь смог удивить, — он усмехнулся, покачав головой. Брюнет смутился ещё больше, хотя казалось бы — куда дальше-то?! Кацуки всё ещё не смог привыкнуть к манере общения Виктора да и, наверное, никогда не сможет. Это просто нереально. На грани фантастики. Юри сделал глубокий вдох и медленный выдох, успокаивая взбесившееся сердце. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. И ещё раз повторить процедуру. Чтоб наверняка. — Прости, — юноша попытался усилиями лицевых мышц слепить какое-нибудь подобие — хотя бы плохонькое — улыбки. А щёки снова залил предательский румянец. Эх, это невозможно. Мужчина пристально посмотрел на него, изучая. Чёрт возьми, Юри ощущал себя словно под рентгеновскими лучами, чувствуя, как внутри всё переворачивается под этими пронзительно синими глазами. Явно недовольный результатами своих исследований Никифоров нахмурился и сказал: — Во-первых, никогда не улыбайся, чтобы показаться вежливым, — он назидательно поднял указательный палец вверх, — собеседник сразу поймёт, что твоя улыбка фальшивая: ты не умеешь притворяться, Юри. А во-вторых, за что ты вообще сейчас извинялся?! — брови в недоумении взлетели вверх, скрываясь под густой чёлкой, а губы надулись, словно бы Виктор обиделся. — Глупый Виктор, — «Никогда не делай так при мне», — я извиняюсь за испорченный момент. — Чего?! Кацуки прикрыл глаза ладонью. Да, этот любимец публики либо до невозможности забывчив, либо непрошибаемо глуп. Фигурист даже не знал, что из этого может быть наиболее вероятным. — Вообще-то, — Юри прокашлялся, — ты минуты две назад признался мне в любви. Или мне послышалось? Три. Два. Один. Виктор покраснел, неловко закусывая губу, выглядя при этом офигительно соблазнительно. Кацуки хотел запомнить это лицо, покрытое густым оттенком алого, эти пылающие уши. Боже, как он жалел, что под рукой не было фотоаппарата — Юри бы сделал миллионы кадров со смущенным Никифоровым, распечатал бы фотографии и увешал ими весь дом. Купался бы в них. Какая прелесть, он научился не только смущаться, но и смущать остальных. Первый опыт весьма убедителен — смутить ледяного бога не так-то и просто. Кацуки мог считать себя достойным учеником своего учителя. — Прости… — Виктор старательно отводит глаза, избегая Кацуки, стараясь даже не смотреть на него. — А ты-то за что извиняешься?! — возмущённо прошипел японец. Только не говорите, что его идол сейчас откажется от своих слов. Он этого не переживёт. Утопится в горячей воде, как Виктор сначала и подумал. — Ну… — Никифоров неловко взъерошил влажные волосы. — Понимаешь, я, видишь ли, признался тебе в своих чувствах, но моя любовь не подразумевает исключительно платонические отношения, — недавнего смущения как не бывало. Он снова ухмыляется, вгоняя расслабленного Юри в краску. Один — ноль — Да знаешь, я как бы тоже на платонические отношения не рассчитывал, — он отзеркалил ухмылку Виктора. — Я молодой, здоровый юноша. Моему телу необходимо как можно чаще получать сексуальную разрядку, — Кацуки беспечно откинулся на бортик, наклонив голову набок, глядя на мужчину с лукавым прищуром. — Ах да, а ещё я подразумевал, что буду сверху. Виктор доигрался: Эрос фигуриста активирован на сто процентов. Охо-хо… для никем не тронутой задницы Никифорова дело запахло керосином. Один — два — Да? А к такому ты готов? — мужчина встал, подходя к Юри, вставая ровнёхонько перед его лицом. Взгляд брюнета упёрся прямо во внушающее уважение достоинство Виктора, которое, кстати говоря, очень требовало внимания — у него стояло. А это говорило, что — кхм — Никифоров полон сил и в крайней степени возбуждён. Дьявол. Грязный. Развратный. Похотливый сатана. А Виктор стоял и, коварно улыбаясь, смотрел на растерянного Юри сверху вниз из-под опущенных ресниц. Конечно, тут крыть было нечем. Пять — два Никифоров лидирует в личном зачёте с сокрушительной победой. Но ему этого мало. — Ты же спасёшь своего развратного Виктора от окончательного падения? — томно прошептал он на ухо сражённому Кацуки. Юри вспыхнул и часто-часто задышал.Prison gates won't open up for me On these hands and knees I'm crawlin' Oh, I reach for you Well I'm terrified of these four walls These iron bars can't hold my soul in All I need is you
Парочка стремительно поднималась по лестнице, быстро миновав посетителей и Хироко, которая хотела предложить им поздний ужин. Юри и Виктору было очень неудобно вежливо отказываться от всего предложенного, скрывая своё… увлечение друг другом, а банные юкаты ох как этому не способствовали. Поднявшись на этаж, Виктор затащил донельзя смущенного Юри в свою комнату, заперев дверь трясущимися от возбуждения пальцами. Мужчина старался дышать глубоко и ровно, пытаясь сохранить этим хоть какие-то остатки самообладания. Никифоров безумно улыбался, и в его глазах скакали дьяволята. Но ему было очень легко: рядом с Кацуки воздух казался чище, и тренер не чувствовал себя таким изуродованным подле своего подопечного. Виктору хотелось навсегда остаться рядом с этим до невозможного милым юношей, и это желание не казалось ему постыдным или неправильным. Напротив, всё наконец-таки встало на свои места. Виктор считал свою способность легко мириться с судьбой чуть ли не единственным своим достоинством. Поэтому да, он легко принял свои чувства к Юри, принял как данность. Как подарок. Находясь рядом с Кацуки, мужчина чувствовал, как все его грехи и мелкие грешки сползают с его души змеиной шкурой. Нет, правда. Никифоров чувствовал себя каким-нибудь линяющим питоном, например, и от этого становилось смешно и одновременно спокойно. Юри спас его, вытянул из болота, в котором тот увяз. Вытянул очень вовремя, потому что Виктор уже начал захлебываться тиной. Подпустив к себе, Кацуки вытянул его из вонючей жижи; позволив быть рядом, — снял клочья пожухлой травы, а приняв его чувства, — смыл комья грязи. Теперь Никифоров чист. Остается только закрепить результат.And I'll leave this life behind me Say it if it's worth saving me
— Юри, Юри, — бессознательно бормотал Виктор, выцеловывая на руках юноши какой-то дикий узор. — Мой Юри. А сам Кацуки плавился, растворялся под этими горячими губами, хотя мужчина занялся пока что только кистями рук. Прикосновения были такими яркими, такими чувственными, что коленки трястись начинали. Было стыдно: он же не девчонка какая-нибудь. Его личный бог — который, очевидно, был богом не только на катке — продолжал свою сладкую пытку. Никифорову, наверное, впервые в жизни хотелось быть по-настоящему нежным, хотелось затянуть прелюдию до бесконечности. Ему нравилось наблюдать за щедрым на реакции Юри, нравилось доставлять удовольствие. В конце концов, здорово тешил самолюбие тот факт, что именно он являлся причиной этих растрепанных волос, искусанной нижней губы, мутного взгляда, разнообразной гаммы томных вздохов и тихих полустонов, во сто крат обострившегося возбуждения, которое Виктор чувствовал, но упорно игнорировал, стремясь найти на теле юноши другие чувствительные точки, чтобы заставить его звучать, как музыкальный инструмент. Фортепиано, например. Никифоров очень любил фортепианную музыку. Своеобразной нотой до оказались внутренние стороны запястий. Если поцеловать то местечко, где виднелись просвечивающиеся сквозь тонкую нежную кожу едва пульсирующие венки, Юри издаст тихий высокий стон, а если чуть прикусить — шумно выдохнет, жмуря глаза. Ноты ре — внутренние сгибы локтей. Когда Виктор чуть надавил кончиком языка на мягкую кожу в этом месте, Кацуки издал низкий протяжный стон. Да, ему повезло, что с такими чувствительными руками он родился именно в Японии, где лишнее прикосновение просто недопустимо. Высшая степень бескультурия. Родись он, например, в России, где-нибудь в Москве, на родине Никифорова, ему бы было весьма проблематично ездить в общественном транспорте, где практически любой незнакомый человек может невзначай ухватиться за чужое запястье, чтобы удержать равновесие. И что прикажете делать, если руки, считай, — одна сплошная эрогенная зона? Хорошо, что об этой слабости знает только Виктор. Ми — впадинка между ключицами. Стоило только ненавязчиво, но очень чувственно её коснуться, и Юри не выдержал — зарылся пальцами в волосы своего искусителя, жалобно поскуливая, рвано выдыхая, когда ему даруется передышка. Фа — скрытое от посторонних глаз местечко за левым ухом. Юноша уже просто всхлипывал, а его пальцы в волосах Никифорова подрагивали, судорожно сжимая мягкие прядки. Оставаться у стены уже было невозможно: слишком мало открытого пространства для изучения своего инструмента. Поэтому Виктор решил переместить сцену на кровать. Он подхватил разомлевшего Юри под лопатки и колени и уложил его на постель, нависая над ним, закрывая собой ото всего остального мира. Юри восхитительно прекрасен, раскрасневшийся, запыхавшийся. Никифоров снял с него мешающие очки и ласково, невинно поцеловал в губы, обещая большее. С них очень быстро исчезла вся одежда, которая кучей осталась лежать на полу в изножье кровати. Отвлечься сейчас — смерти подобно. Соль — ямочка под коленкой. Обычно там щекотно, но Никифоров умеет правильно касаться. Кацуки до невозможного выгнул спину, стремясь поймать такие желанные руки Виктора, а он не позволяет и тихонько посмеивается, сдерживая себя: мужчина будет касаться только там, где посчитает нужным. Невесомую линию провел от ребер к спине. Ля — выпирающие косточки лопаток. У Юри уже нет сил издавать какие-либо звуки: он просто дрожит и сипло дышит. Обольститель понимает, что его простенькая мелодия — гамма, даже не мелодия — близится к концу. Си — напряженные ягодицы. Это предпоследняя капля. Юноша на грани. До — Виктор легко коснулся головки аккуратного напряженного члена Юри. Завершающая нота, последняя капля. Он отзвучал, кончил, сотрясаясь в самом прекрасном оргазме в своей жизни. Немудрено. Своими руками такого удовольствия не достичь, даже за такие годы тренировок, которые были у Кацуки. А Никифоров ухмыляется, довольный тем, как настроен его инструмент. Да-да, это была всего лишь настройка. Он снова нависает над своим невероятно прекрасным учеником. «Виктор», — всё, что успевает выдохнуть тот, прежде чем его губы были накрыты чужими, но такими желанными. Виктор целовал не так, как тогда, на Кубке Китая. Этот поцелуй был диким, необузданным. На грани самообладания. Юри мог только тихо постанывать в ответ, снова получив возможность издавать звуки. У него не было никаких шансов перенять инициативу, да и не очень-то хотелось, на самом деле. Слишком хорошо, чтобы задумываться о таких пустяках. Сейчас было понятно, как давно его хотел Никифоров, терзающий его губы, скользящий языком по ровному ряду зубов Юри, вылизывающий нёбо. Кацуки был расслаблен и просто получал удовольствие. Все его виды. А Виктор легко скользнул ладонью по смуглой бархатной поверхности бедра японца, легко массируя сжатое колечко мышц. Он разорвал поцелуй, хищно глядя на юношу. Никифоров пошло облизал палец. Широко и размашисто. И Юри повелся на эту уловку, глядя прямо в голубые глаза, невольно скользя языком по вдруг пересохшим губам. Что это за искорка полыхнула и мгновенно угасла в глазах мужчины? Он сосал собственные пальцы. Ох да, соблазняет, конечно, лучше всего — катание в счёт не шло. Кацуки не мог отвести взгляд от этого языка, этих пальцев, этих губ, которые хотелось почувствовать в совершенно другом месте. Сейчас можно фантазировать. Можно даже озвучивать свои фантазии, ничего не стесняясь. — Виктор… Что значит это имя? Просьба остановиться? Просьба продолжить? Виктор надеялся, что второе. Он не пережил бы, если бы Юри его остановил. Хотя он не смог бы остановиться. Слишком близко его к себе подпустил его спаситель. Никифоров хотел отблагодарить его за сделанное, отдать всего себя. И он не смог придумать ничего лучше. Виктор отнял пальцы ото рта и мягко протолкнул указательный внутрь Юри. Ровно на одну фалангу. Не больше. Пока что. Он наклонился и поцеловал юношу в кончик носа, дразня. Протолкнул палец дальше, растягивая и расслабляя плотно сжатые мышцы. — Расслабься, — прошептал Никифоров прямо в ухо Кацуки. Его горячее дыхание обожгло чувствительную кожу. Такому голосу было очень трудно сопротивляться, поэтому Юри расслабляется, глубоко выдыхая и прикрывая глаза. Он каким-то шестым чувством ощущает улыбку Виктора. Что ж, пусть улыбается. Палец покинул растревоженное нутро. Внутри всё саднило, но терпеть можно. Юноша лежит с закрытыми глазами, внимательно прислушиваясь к окружающим его звукам. Вот Виктор встал с постели — зашуршало покрывало; тихо хлопнула дверца тумбочки, снова шорох — мужчина нежно провёл кончиками пальцев по лодыжке Юри, медленно и тягуче поднимаясь к бедру. Щелчок, эхом отдавшийся в голове. Прикосновение исчезло. Ледяная капля опустилась на возбуждённый член. Холодно. И приятно. Теперь уже два щедро смазанных пальца растягивали Кацуки изнутри. Тоже холодно. Но сладкий узел всё туже стягивает низ живота. Как всегда, всё идет по написанному Виктором сценарию. Насколько же давно он это спланировал? Что-то подсказывало, что прямо с момента его приезда все события шли строго по плану. Что ж, следует признать: Никифоров прекрасно разбирается в людях. Или это Кацуки такой предсказуемый? Нет сил задумываться над этим, слишком… Да вообще всё уже слишком. Юри внезапно прошибла волна удовольствия, разгоняя кипящую в теле кровь, и он громко вскрикнул, тут же зажимая рот трясущейся рукой, чтобы не услышали родные и клиенты, сидящие внизу. — Юри, — прошептал на ухо Виктор, ещё раз надавливая на бугорок простаты, — тебе придется быть тише. Ты же не хочешь, чтобы нас услышали? Уже от этого охренительно сексуального низкого тембра можно кончить, но вообще-то в спорте Кацуки известен своей выносливостью и выдержкой, так почему бы её не продемонстрировать в быту? Он стиснул зубы, стоически перенося эту сладкую пытку. Никифоров ввёл третий палец и согнул их, увеличивая давление на простату, невинно хлопая ресницами и глядя прямо в глаза растаявшему Юри. Боже, как он это делает?! С таким лицом растягивать своего партнёра. Да это ж какую силу воли надо иметь! Виктор точно человек? Но ему тяжелее, чем юноше. Намного тяжелее. Мужчина старательно маскировал свое сбившееся дыхание, мышцы сводило от напряжения. Он даже зачем-то упорно не показывал в тот момент свой стояк, хотя это было совершенно бессмысленно. Никифоров бросил взгляд на Юри. Лучше бы он этого не делал. Вся его сила воли, выдержка и прочие полезные потроха куда-то испарились в один коротенький миг. Остались только похоть и страсть. А ещё любовь к этому распростёртому под ним чуду. Виктор вытащил пальцы, смазал ноющий от напряжения член и вошёл одним плавным и медленным движением, пока мышцы оставались разогретыми. Замер, давая Кацуки время привыкнуть. Юри широко распахнул глаза и сдавленно зашипел, вцепившись в предплечья мужчины, впиваясь ногтями в кожу. Больно. Дико больно. Внутри словно один сплошной ожог. Всё горит. Кажется, на глазах даже слёзы выступили: комната как в тумане. Никифоров сцеловывал солёные капли, стараясь отвлечь от боли, мягко поглаживал живот и грудь, пока брюнет тихо не вздохнул, толкнувшись бедрами навстречу. Виктору сорвало крышу. Он грубо толкнулся внутрь юноши, срывая с его губ высокий стон. Юри дико выгнулся, неосознанно подаваясь ближе, крепко вцепляясь в предплечья Никифорова. Мужчина толкнулся ещё раз, задевая простату, заставляя фигуриста вздрагивать от каждого толчка. Руки Кацуки переместились на спину Виктора, царапая короткими ногтями, но тот казалось этого не замечал, зацикленный на приоткрытых губах своего подопечного — теперь уже во всех смыслах этого слова. Юри широко распахнул глаза, притягивая к себе этого невозможного человека, сам начав его целовать. Сейчас это было необходимо. Через поцелуй можно передать намного больше, чем через пустой — на самом-то деле — набор звуков, издаваемых гортанью. Через поцелуй невозможно солгать. Только искренность. Только то, что на самом деле чувствуешь. Между губами протянулась ниточка слюны — мостик, соединяющий души двух людей. Виктор улыбался. Юри был счастлив, глядя на его улыбку. Настоящую. Так он раньше никому не улыбался. Никифоров рвано дышал, приближаясь к финалу. Брюнет, как ему самому казалось, мог кончить только от одного взгляда на затуманенное пеленой возбуждения лицо мужчины. Вся его душа была открыта. Казалось, сделай усилие, протяни руку и коснёшься её пальцами. Слишком лично. Слишком интимно. Виктор опустил ладонь на член Кацуки, подрачивая его в ритм собственным толчкам. Для Юри это было уже слишком. Протяжно и особенно громко простонав, он упал в объятия крышесносного оргазма, — перед глазами заплясали цветные пятна, раскрашивая привычный мир всеми цветами радуги — сжимаясь, утянул за собой Виктора. Оба были абсолютно счастливы: теперь всё стояло на своих местах. Осталось только хоть немного отдышаться. — Ты меня спас, — хрипло выдохнув сказал Виктор, поглаживая волосы Юри. «Нет, Виктор, это ты утянул меня за собой. Теперь влипли мы оба.» Кацуки смог лишь только улыбнуться.Say it if it's worth saving me