Не смогла

Кажется, он искал ее. Кажется, даже иногда находил. Но это не имело никакого значения, потому что каждый раз она выскальзывала из его пальцев, точно ящерица, оставляющая свой хвост. И этот каждый раз он ранил ее все сильнее, не желая понимать и принимать голос разума, который твердил, что он – человек, а люди так не поступают. Цивилизованные, правильные люди не приемлют рабства, не заковывают любимых в цепи, сажая на поводок возле кровати. У нее не было Стокгольмского синдрома, и она не любила своего мучителя, не зависела от него в психическом плане. Но когда-то она растворялась в солнечном счастье с этим же человеком, который тогда еще был абсолютно нормален. Она не стремилась его исправить, как кидались это делать некоторые дурочки, в своей розовой патоке мыслей уверенные, что смогут вычерпать всю его тьму. Нет. Она бежала от него, убрав с глаз долой все свои слабости – она увезла родителей, порвала со всеми друзьями, бросила постоянную работу. Но где бы она ни была, как бы ни пряталась – он находил. И каждый раз, когда она попадалась, он поступал с ней еще более жестоко, чем в предыдущий. Он, наверное, и отпускал ее через какое-то время, потому что нравилась ему эта охота, нравилось наказывать ее. Не было рыцарей в сверкающих доспехах, которые избавили бы ее от садиста, не было никого, кто мог бы помочь, кроме ее самой. А она была слишком слаба по сравнению с тем матерым зверем, которым он стал. Все, что раньше она считала в нем безупречным: сила, уверенность, ум – теперь на полную играло против нее. Ко всем его характеристикам приписалось две черты: жестокость и безумие, и они полностью поменяли знак их на противоположный. Вначале она еще задумывалась, отчего и когда он стал таким. Когда он ловил ее в первые разы, она еще пыталась говорить с ним, жалела его, терпела. Любила. Теперь ей стало все равно – она уже давно не искала ответа. Она не пыталась больше бежать в полицию, в ФСБ. Не помогали ни слабенькие связи, ни психологи, ни ее бешеное желание скрыться от него. И все же… и все же, понимая, что ей легче уже покончить с собой, срываясь иногда в истерики, она знала, что убить себя не сможет. Она слишком любила жизнь. Даже такую. Любую. И он об этом знал. И уважал за это. И хотел сломить. Доказать, что даже она, так желающая жить, может добровольно от своей отказаться. Он не хотел убивать ее. Он хотел, чтобы она сделала это сама. Та, что когда-то была любимой – стала жертвой, а ее смерть – целью. Близкие друзья, которые оставались с ним и сейчас, всего двое, пытались его вразумить, пытались помогать ей, но он быстро пресекал все это. И тогда у нее осталось одно – смерть. Она пошла на самый тяжелый грех для нее – на убийство. Такая же, как она, невысокая, худенькая, светловолосая сгорела на ее даче, накачанная снотворным. Такая же, как она, за деньги для своего младшего брата стала жертвенным агнцем. Еще одна дура в розовых очках. И вместе с ее убийством, вместе с чувством освобождения в груди появилось другое ощущение – жгущее, разрывающее. Ощущение ошибки. Не нужно было трогать эту малышку – она умерла зря. Если она и должна была взять на себя чье-то убийство, то явно не несчастной девушки. Она должна была убить Его. И сразу все закончилось бы, она смогла бы жить без страха. Ну почему эта мысль не посетила ее раньше? Наверное, она боялась его. Боялась, что он сможет как-то избежать смерти, точно Дьявол ускользнуть от ее объятий. Но, передав через пятые-шестые руки деньги, как и обещалось, она больше не стала лезть в жизнь этой девушки, понимая, что на этом вмешательстве ее вполне можно будет поймать. Она слишком долго шла к этому, слишком многое отбросила, переступила через себя и других, чтобы все загубить. Не теперь, когда у нее появился шанс. Она сменила имя и фамилию, уехала в другой город – не так далеко от родного и тех, где она пряталась раньше, но совершенно чужой, тот, куда он никогда не сунулся бы. Она остригла длинные волосы, чего не решалась делать раньше, покрасила их в более темный. Нашла работу – из разряда тех, что легко бросить в случае чего, и ни одного человека не подпускала к себе. Даже «мертвая» для всех, она все равно боялась. А потом узнала, что Он женился. Что встретил девушку, почти сразу после ее мнимой смерти, в которую влюбился так же сильно, как до того был безумен. Что была она маленькой, темноглазой брюнеткой, и что носил он ее на руках, как куколку… И ровно такой же силы, как нахлынувшее облегчение, на нее упала ярость. Все его безумие сошло на «нет» с ее «смертью» - получается, единственной его целью это и было? Получается, он сейчас счастлив и доволен жизнью, а она все потеряла?.. Сейчас она в сотни раз сильнее жалела, что не убила его. Сомнения разрывали ее на части по ночам – когда она была наиболее беззащитна перед роем жалящих мыслей. Разве имел он право жить спокойно после того, что сделал?.. Разве не в ее праве отомстить за все, что она пережила? За любовь, которой он одаривал ее, за предательство… За месяцы травли, вечный страх за близких. Близких… Теперь у него была Слабость, и ей можно было воспользоваться. Можно было довести его до безумия повторно, чтобы его трусило от страха – не за себя, а за свою жену. Какая-то часть ее сопротивлялась, держась за чудом выжившие идеалы, принципы, нормы, догмы. Когда-то ведь она была такой доброй, так любила людей… Но все рухнуло под тьмой, ведь идея отомстить была так соблазнительна. Она вновь продала все, что имела, и переехала – на свой страх и риск вернулась назад, ощущая эйфорию от того, что «мышка» теперь не она, что ее Охотник со своей Слабостью не сильнее котенка, и раздавить Его можно одним нажатием… Она не была глупа, чтобы следить за ними самой, конечно, нет – она наняла профессионала, терпеливо собирала информацию, забиралась в его жизнь как можно глубже. Удивительно, но он снова был нормален, вел себя, как и прежде – разве что более трепетно, более по-мужски. И она могла повесить себе на грудь медаль – видя его таким, у нее внутри ничего не дрогнуло. Даже злость не захлестнула. Она столько раз в свое время задавала вопросы: «Почему я?», «Что случилось?», «За что?», - что они больше даже не всплывали в ее голове. Наконец, ожидание окупилось. Она выбрала идеальное место, идеальное время – он смог бы все видеть, но сделать ничего не успел бы; подобрала револьвер – красивый, тяжелый «Smith&Wesson». Ровно в пять утра они расходились на туманной, безлюдной набережной. Через пару минут он останавливался у машины, а она ждала его отъезда, чтобы начать пробежку. Ровно тридцать пять секунд он, не отрываясь, смотрел на нее, прежде чем открыть дверь машины. Двух секунд ей хватило, чтобы выйти из своего укрытия в семи метрах от девушки, и еще секунда ушла на то, чтобы Его взгляд ухватил стальное дуло, рванувшее влево, и зрачки задрожали от ужаса. А еще спустя долю секунды жертва повернулась прямо к ней, глаза в глаза. … Она слишком любила жизнь, даже такую. Любую. И он, даже будучи помешанным, уважал ее за это. Она слишком любила даже чужую жизнь, а у Его жены были глаза той девочки, что сгорела на ее даче. И все это уже не имело значение, ведь она так и не смогла спустить курок.