scheibe

Ваня не чувствует ничего. Не чувствует с самого рождения, осознает это сейчас, когда в 27 лет сидит в своей съемной студийке, точа сигарету за сигаретой, медленно и муторно, как пенсионеры трахаются в позе лежа. Он попробовал в жизни все, вернее, попытался попробовать. Экстази, жмж, трава, ебля с мужиком, бдсм со сладкой девочкой, лаки страйк, евротур, пражский кокс, имперский секс, татухи на кистях, пиво после водяры, барикко и хеллер, сладкий чай и чай без добавления сахара. Он скрипит зубами, стягивает с волос резинку - фиолетовую и ребристую, как те гондоны, которые принес ему Светло, обдолбанный в сопли. Ваня не чувствует нихуя - ни симпатии, ни влюбленности, наивная привязанность канула в 24, попытки выстроить отношения в месяц после. У него нет депрессии или прошибающей потом манийки, руки дрожат от тремора, легкие болят от скуренной на 5/6 пачки, но, в целом, Ваня здоров. В рандомную подборку на спотифае вклиниваются треки Домино, Ваня трет загудевшие виски и откидывается на стену. Вернемся в наш дом, бля. Он смеется и комкает в руке пустую пачку, скидывает на пол, даже не смотрит, открывает новую, включает потуги к саморефликсии, щерится на остывший кофе и щелкает пальцем по загаженной кружке. Айфон светится новым оповещением, судя по звукам - уже как минимум двадцатым. Ване не нужно смотреть, чтобы вдуплить, от кого они. Светло или Мирон - слишком поебать, предложения скурить на двоих парочку плюх или сгонять в откровенно блядушный клуб - все сведется к слюнявому лобзанию у раковины в толчке. ”Я люблю тебя, Вань,” - а я тебя нет. В какой дом будем возвращаться, сладкий? У Вани нет ни дома, ни желания его искать. Он открывает новую пачку, продувает фильтр от застрявшего табака и понимает, что даже сигарета тлеет медленнее загашника его светлых чувств. Ваня взял у Мирона топиромат и карбамзетин, у Светло мелаксен и барбитуру, наверняка оставленную Славиком. Перспективно вобрал все самое лучшее. Его тянет блевать, но он стандартно прикусывает фильтр и закрывает глаза. Ваня не чувствует ничего с самого рождения, поэтому умирать совсем не больно.