Кукольный дом

— Это же не твоя кукла. Почему ты её взяла? Над Энни возвышался высокий крепкий мальчик с хмурой физиономией. Вид у него был настолько серьёзный, что она едва сдержала смешок: так глупо он выглядел. — Просто она мне понравилась. У Энни были чёрные косички и большие карие глаза, и в них не было ни капли стыда. Мальчик с интересом наклонил голову, желая прочесть её мысли по непроницаемому лицу. Его сестра так постоянно делала, но она уже получала высшее образование, психологическое, она разбиралась в людских эмоциях. Энни нагло и бесстрашно выпучила на него глаза, уверенная в том, что ему её не сломить. Она думала только о том, что у Нэнси Гиллен была красивая кукла, а ей мама такую не могла купить, потому что им на это не хватало денег. Энни не хотела её красть — только поиграть немного, к тому же, Нэнси всё прекрасно видела и дала ей разрешение, потому что они были подружками. Но мальчика это, кажется, интересовало мало — он продолжал пытливо смотреть на неё, не задавая вопросов, словно хотел, чтобы Энни провалилась сквозь землю, из-за чего она начала чувствовать неловкость. — ‎Ну чего? — нетерпеливо спросила девочка, поставив руки в бока и сжав кисти в кулаках. Мальчик сделал шаг назад и выставил перед собой ладони, словно защищаясь от её грядущей атаки. — ‎Ничего, я просто пытаюсь понять. Нэнси не обиделась? — ‎Нет. А вообще-то, тебя это не касается, и вообще, я тебя первый раз вижу, — буркнула Энни и повернулась к мальчику спиной. Куклу она посадила на песок напротив маленьких кукольных детей. Мальчик какое-то время стоял, разглядывая её тёмную головку, но потом раздался голос его старшей сестры: — ‎Айзек! — он обернулся. — Идём! Айзек ещё раз бросил взгляд на незнакомую девочку, продолжавшую его игнорировать. Ему казалось, что он должен сказать что-то, но он не знал, что именно, и, решив беззаботным детским умишком не отчаиваться, всё-таки отвернулся и пошёл на зов сестры. Энни облегченно выдохнула. Этот незнакомый мальчишка вывел её из себя, и она радовалась тому, что он ушёл. Нэнси Гиллен тем же летом умерла от лейкемии. Анна Мэй отнесла куклу на её могилу, хотя мама и говорила, что кто-нибудь её обязательно украдёт. «Пусть украдёт», ответила её крайне добропорядочная дочь, «но зато это буду не я». — Вам как обычно? — спросила кукольного вида барменша, бросив на Аннализ незаинтересованный, уставший взгляд. Бедная девочка, ей наверняка приходится работать сверхурочно, в ночные смены, всё ясно по мешкам под глазами… её права ущемляют, а она даже в профсоюз не обратится какой-нибудь, ленится, не знает своих прав… Ох, проклятье, даже здесь думаю о работе, а ведь пришла сюда выпить, лишь бы от неё отдохнуть. — ‎Да, стопку водки, пожалуйста, — кивнула Аннализ и виновато улыбнулась. Барменша не обратила на её улыбку никакого внимания. — ‎Тяжёлый день? — спросил темноволосый мужчина, старше Аннализ, кажется, на пару лет, с обильной щетиной, лохматой причёской и бородкой. Вид у него был нетрезвый. — Ты уже слышал? — тяжело вздохнула сестра, обесиленно упав на кресло. Айзек оторвал глаза от школьной тетради с рисунками и несколько раз выразительно моргнул, словно пытаясь сказать, что он ничего не слышал. — О Нэнси Гиллен? Ты ничего не знаешь? — Нет, я ничего не о ней слышал. Несколько секунд сестра молчала, глядя на него, но потом её лицо скривила гримаса боли, и она наклонилась вперёд, пряча лицо в ладонях. Айзек даже не знал, что делать — он никогда не видел, чтобы его сестра, такая сильная, плакала. Он нерешительно встал из-за стола, подошёл к ней и сел перед креслом на корточки, как нередко делал папа, когда мама, ещё живая, была прикована к постели. — Кэтрин, — тихо сказал он. — Что такое с Нэнси Гиллен? — ‎И у вас, я гляжу, не прогулка по солнечному бульвару, — ответила Аннализ. Мужчина обречённо закивал. — ‎Сейчас солнца и вовсе нет. Проклятая зима, надеюсь, она скоро закончится. Я себе все ноги отморозил, пока шёл до этого бара, представляете? — Ну, значит, нужно теплей одеваться. Тут Аннализ поняла, что перед ним нет пустых бокалов, и вспомнила, что ещё пару минут назад на его месте никто не сидел, а бармен к мужчине ещё не подходила. Выходит, пьян он не из-за алкоголя. Да и зрачки уж слишком крупные… Неужели перед ней наркоман? — Привет! — раздался радостный голос в телефонной трубке. — Как у тебя дела? Смог отдать рукопись? Айзек не решился сказать, что рукопись, над которой он так усердно работал последние пару месяцев, ушла на самокрутки. — Всё окей, Кэт, — ответил он, ухмыльнувшись себе под нос. — Как папа? — Говорит, что скучает по тебе. Я рассказала ему, что ты работаешь над книгой — так он очень воодушевился. Говорит, ты нас прославишь. — Пауза. — Вообще, боюсь, он долго не протянет. Скучает по маме, понимаешь? Ты ещё долго будешь в Нью-Йорке? Приезжай на выходные, попрощаешься с ним хотя бы, потом вернёшься и снова будешь вести свою разгульную городскую жизнь. — Даже и не знаю, смогу ли выбраться из своего напряжённого графика, — усмехнулся тот. Кто-то резко распахнул дверь, впустив богемный шум, и в комнату ввалилась парочка, оба пьяные в стельку, и, не замечая Айзека, они рухнули на пол, не отрываясь друг от друга. — Кэт, мне пора идти. Я на следующей неделе позвоню, хорошо? — Береги себя, Айзек, — попросила Кэтрин, но младший брат её уже не услышал. Он бросил трубку, понаблюдал за раздевавшими друг друга друзьями, имена которых забыл, захохотал и направился к выходу из комнаты. Любовники синхронно подняли на него удивлённые взгляды. — Пардон, — извинился Айзек и вышел из комнаты, вновь окунаясь в пьянящий дурман марихуаны, царивший в доме человека, с которым он даже не был знаком. — Айзек, — мужчина протянул руку. Аннализ пожала её. — Аннализ. — Вам помогает водка, Аннализ? — ‎Не всегда. Иногда только делает хуже. Барменша принесла её стопку, и Аннализ высушила её в один присест. Знакомый вкус обжёг горло, и приятная, томящая теплота разлилась по груди, расслабляя сердце и конечности. Она откинулась на спинку стула и с наслаждением закрыла глаза. Айзек усмехнулся. — Кажется, сегодня у вас всё-таки хороший день. — Я бы так не сказала, — Аннализ покачала головой, взглянув на Айзека и сделав барменше знак, чтобы она повторила порцию. — У меня сегодня совершенно плохой день. — В самом деле? — Айзек подвинул стул ближе. — Да. Вам знакомо ощущение, когда вы влюбляетесь в человека, в которого нельзя влюбляться? — Почему? — Ну, скажем, он уже занят. У него жена, может быть, дети. Айзек покачал головой. — Мне вообще кажется, что я до сих пор никого и никогда по-настоящему не любил. И не уверен, что мне вообще повезёт с этим. — Ну, Айзек, — Мэтт толкнул его локтем в бок и ехидно ухмыльнулся, — кажется, сегодня мы наконец-то найдём себе девчонок, а? Тот лишь покачал головой — гудевшей, как паровоз, и не способной даже мало-мальски соображать, и уж тем более строить планы. Мэтт его только раздражал — казалось, у этого парня никогда не находится время подумать о жизни. Он забывал о каждой девчонке, затащенной им в постель; и Айзек был почти на 100% уверен, что его «друг» уже прижил себе несколько внебрачных детей, о которых никогда не узнает, ведь матерям лучше сказать детям, что отец погиб во Вьетнаме, например, чем что он слоняется по Нью-Йорку в поисках дозы. Мэрион, Анна Мария, Лили, Софи, Дженна, Октавия, Мейси, Виола, Нэнси, Берта, Эмили, Эмма — почему-то Айзек помнил имя каждой девушки Мэтта, а тот день ото дня звал его в новые походы и новые приходы, после которых становилось всё тоскливее и тоскливее. Айзек покачал головой. — Нет. Сегодня без меня. — А чего-о-о-о-о? — непонимающе и почти обиженно протянул Мэтт. — Ты на меня за что-то в обиде, дружище? Айзек снова покачал головой. Он прекрасно понимал: сколько Мэтту ни объясняй, как ему всё осточертело — а сильнее всего сам Мэтт — ему всё равно не понять. Он свыкся с этой жизнью, он умрёт на этих улицах и будет счастлив, но Айзеку такого не хочется. Он ускорит шаг, оставит Мэтта позади, растворится в нью-йоркской толпе, и Мэтт больше никогда о нём не вспомнит. Айзек даже не узнает, что Мэтт тем же вечером умрёт от передозировки. Он вернётся в свою дешёвую комнатку в пригороде, рухнет на холодный пол и будет всю ночь смотреть на звёзды, которые невозможно увидеть в городе, кутаясь в зимнюю куртку отца — единственную вещь, оставшуюся после его смерти, которую Айзек так и не решился продать. — Куда ты меня тащишь? — зашипела Аннализ, но вместо разумных объяснений услышала лишь ответное шипение. — Ти-и-и-и-ише! Ты весь сюрприз испортишь! — Кому мы делаем сюрприз, Ив? — слегка ворчливо заметила та. Ей вовсе не нравилась эта ночная прогулка, как бы сильно ей ни нравилось проводить время с Ив; но, чёрт возьми, она явно вечером перебрала с вином, и подумать было страшно о том, что могло теперь взбрести в её смелую, абсолютно бесшабашную голову. Жуткий шёпот сменялся маниакальным хохотом, и, хотя это было похоже на Ив, когда она выпивала, Аннализ всё равно было не по себе, словно в этот раз что-то было не так. К тому же, ей хотелось спать: на часах уже давным-давно было за полночь, и Ив вытащила её из-под тёплого одеяла, не пойми зачем, не пойми ради чего. На улицах никого, кроме мерцавших фонарей и кучки наблюдавших за ними с неба звёзд, не было. — Одного моего знакомого… ещё немного, и… — Ив свернула с освещённой улицы в переулок, выпустив руку Аннализ, и воскликнула: — Мэтт! Вот ты где, старый паршивец! Аннализ осталась стоять на месте, вглядываясь в темноту и не понимая, как Ив, будучи пьяной, может хоть что-то разглядеть. Где был этот неизвестный Мэтт, она поняла, лишь услышав шебуршащие звуки. — И-и-и-и-ив, какая же ты красавица! — протянул хриплый мужской голос. — Жаль, что не хочешь ко мне заглядывать, твоему блеску в глазах не хватает капельки травки, вино для тебя скучновато. Я знаю, как сделать твою обаятельную улыбку ещё шире, у меня как раз есть кое-что для новичка, а, как тебе эта мысль? — Я здесь не из-за себя, — засмеялась та и, оглянувшись, махнула Аннализ рукой, чтобы та подошла ближе. Она продолжала стоять. — Глянь, Мэтт. Моя подружка. Она вечно скучает и говорит, что не умеет расслабляться, а я хочу её научить. — Она засмеялась. — Понимаешь ли, я и так уже сделала всё, что было в моих силах, теперь нужна помощь профессионала. Ты знаешь, что ей подойдёт, я уверена. — Серьёзно? Я её не вижу. — Судя по звукам, Мэтт сделал несколько нетвёрдых шагов и остановился в нескольких шагах перед Аннализ, так что единственный луч света скользнул по его жуткому обрюзгшему лицу. Он смотрел на Аннализ оценивающе и с крайней неприязнью, и ей стало жутко не по себе; а от мыслей, что Ив водится с такими людьми, стало ещё хуже. — Черномазая, что ли? Ты за кого меня принимаешь, Ротла? Такую шваль сюда водить? Ну нет, красотка, это, будь добра, к Джону Кеннеди, это он с ними сюси-пуси водит, а честному наркодилеру о такую гниду ещё честь марать? Совсем рехнулась? Мэтт скрылся в темноте и снова рухнул на землю, судя по громкому звуку, как от упавшего на землю мешка. Ив ничего не ответила, и улыбка на её лице погасла. — Отличный сюрприз, — произнесла Аннализ, развернувшись и уходя обратно по той же дороге, что пришла. Больше никому и никогда она не позволит вытянуть себя из постели посреди ночи, особенно если это будет перебравшая Ив. Звёзды одиноко светили в вышине, но не освещали путь, скорее напоминая огромное покрывало, накрывшее огромный кукольный дом, которым, на самом деле, был Нью-Йорк — да и вообще весь мир, если подумать. Барменша принесла вторую стопку, и Аннализ, недолго думая, придвинула её Айзеку. Тот неодобрительно покосился на прозрачную жидкость, поджал губы и покачал головой. — Нет. Не могу рисковать. — Почему? — Героин в сочетании с алкоголем может привести к летальному исходу, — пожал плечами он и засмеялся. — А я и без того слишком беспечен. Я едва зарабатываю деньги, и всё, что у меня есть, спускаю на героин. — Обратитесь за помощью. — У меня нет на неё денег. — Находите деньги на героин, найдёте и на врача. — Как только они у меня появляются, — нетерпеливо перебил Айзек, — я их тут же трачу. Отказаться от героина не так просто, как кажется. Как и от алкоголя. Он замолчал, продолжая неуверенно глядеть на стопку, а потом взял и всё-таки её выпил. Наверное, ему уже было всё равно, умрёт он сегодня или нет. — Так значит, вот, куда уходят все деньги отцовского завещания? — оскорблённо произносила Кэтрин, озираясь по сторонам. Она стояла — вся такая чистенькая, спокойная, причёсанная — в самом центре его нищенской комнатки, насквозь пропахшей марихуаной и ещё хрен знает чем, заваленной кучами грязной одежды, с одним-единственным предметом мебели — проеденным клопами матрасом на полу. — Айзек, ты даже комнату нормальную снять не можешь! — Ну, не всем же, как тебе, выходить замуж и нежиться под ласковым солнышком во Флориде, — грубо ответил он. Кэтрин никак не среагировала, продолжая озираться по сторонам, словно мебель вот-вот должна была появиться из ниоткуда, как по мановению волшебной палочки. — А где твоя печатная машинка? — Продал. — Зачем? — Мне нужны были деньги. — У тебя были деньги! — Кэтрин сорвалась на крик, сделав к нему шаг, и Айзек, соскочив с подоконника, тоже шагнул ей навстречу. — Я их потратил! — На что? — НА ГЕРОИН! — закричал Айзек так громко, как только мог, лишь бы Кэтрин оставила его в покое. Её не касается его жизнь, его будущее — ничего, в чём он мог хоть как-то принимать участие. Её не должно быть здесь, но она приехала, чтобы сообщить ему крайне радостное известие, и вместо этого увидела младшего брата подавленным, несчастным, совершенно одиноким и больным. В уголках её глаз блеснули слёзы. — Ты шутишь, ведь правда? — Нет, Кэтрин, я не шучу. У меня героиновая зависимость. Как тебе это, а? — он наклонился к её лицу, и сестра отклонилась назад. — Вся моя жизнь теперь сводится к дозам, к таблеткам, к чёрной работе и продаже всех своих вещей. Я еле живу, почти не принимаю горячей ванны, у меня отвратительное питание и нет постоянной денежной работы. Я уже не тот миленький братик, которым можно помыкать, как хочется, а? Как я тебе, сестрёнка, ты всё ещё любишь меня? — Я тебя совершенно не узнаю, — слезливым голосом проговорила Кэтрин. — Этот город тебя испортил, Айзек. Ты стал совсем другим, а я… я упустила тебя, я… когда мама умерла, мне стоило… и зачем я только… Айзек… — Ты здесь не при чём, чёрт бы тебя побрал, — выругался он, — я взрослый человек, и сам принимаю решения. — Айзек, близкие люди нужны, чтобы помогать. Ты мог сказать, я бы… мы бы… — сдерживать слёзы ей становилось всё труднее и труднее, и она, вовсе не думая, что он может разозлиться, расплакалась, спрятав лицо в ладонях, и пробубнила сквозь пальцы: — Если бы ты обратился ко мне за помощью, я бы… — А, чёрт с тобой, — произнёс он и плюнул на пол. — Я тебя не звал. Но если хочешь остаться, если тебе негде переночевать… — Я не собираюсь ночевать в этом захолустье! — рявкнула Кэтрин. Айзек на неё за это страшно разозлился — как и за то, что она его судит, не понимает, за то, что плачет перед ним, манипулирует… он отвернулся от сестры, лишь бы не ударить её, хотя так хотелось, и вместо этого пнул ногой стену. В тонкой фанере осталась вмятина, и Кэтрин, уже не плача и не всхлипывая, но будучи не в состоянии держать себя в руках, выбежала на лестничную клетку, клятвенно заверяя себя, что больше никогда, никогда, никогда! не позвонит Айзеку и не заговорит с ним. Айзек ещё несколько секунд стоял на месте, а после сжал руки в кулаки, ударил ими по стене и громко закричал, надеясь, что вся боль, ярость и горящая ненависть тут же покинут его. Если этого не произойдёт, впрочем, в кармане брюк лежит последняя таблетка героина — значит, выбраться он сумеет. — Ну, а что у вас с этим товарищем? — спросил Айзек, когда Аннализ выпила уже третью стопку. — Что именно запрещает вам влюбляться в него? Только жена? — Пожалуй, — кивнула она. — Во всём остальном, я уверена, мы отлично друг другу подходим. Сходимся во взглядах, всегда боремся за тех, кто нам дорог… — Аннализ взглянула на Айзека исподлобья и произнесла почему-то шёпотом: — Он мой психотерапевт. — Ах… так вот оно что. Вы, значит, влюблены в мозгоправа. — Вы имеете что-то против? — тут же вскинулась Аннализ. Айзек покачал головой. — Нет. Но я никогда не имел с ними дела и, наверное, не могу об этом говорить. — В них не очень тяжело влюбиться, — улыбнулась Аннализ, — ведь они всегда говорят именно то, что ты хочешь услышать. Это и подкупает. Кажется, что хоть кто-то тебя наконец-то понял, но… — … но это не всегда взаимно, — закончил за неё Айзек. — Да. С этим многие, наверное, знакомы. — Для вас это нормально? — резко спросила Аннализ, скрестив на груди руки и чувствуя, как возрастает возмущение. Сэм только что признался, что испытывает к ней нечто, похожее на сердечную привязанность, а её это, хотя она на это и надеялась, почему-то страшно вывело из себя. — Вы всегда себя так ведёте? Когда понимаете, что пациентка в вас влюбляется, сразу говорите, будто тоже испытываете к ней чувства? Обращаетесь с ней, как с марионеткой в кукольном театре, подвергаете её своей власти, зная, что теперь это легче лёгкого? — Нет, — терпеливо ответил он. — Почему вы так говорите? Сэм решил, что её реакция — всего лишь защитный механизм, сработавший ради предотвращения грядущей боли, и, конечно же, он был уверен, что сможет с ним справиться. Они с Аннализ многого добились, она о многом ему рассказала, она доверяет ему, она поверит. — Я… я не знаю! — воскликнула она, всплеснув руками. — По какой-то причине, я просто вам не верю, и всё. Ни один мужчина прежде не говорил мне ни о чём подобном, и я просто… Сэм призвал её к молчанию, сделав шаг вперёд, так что она прикусила язык от одной лишь его близости. У неё перехватило дыхание: никогда прежде так близко она с мужчиной не была. Сэм, кажется, осознал это лишь сейчас, прислонившись к её лбу, закрыв глаза и прошептав: — Энни… Мурашки побежали по её спине, но она не знала, от чего — то ли от волнения, то ли от страха, и слёзы начали душить горло. Она потянулась к нему вперёд, лишь бы спрятаться от собственных противоречивых эмоций, положила голову на его плечо, обняла его за спину. Наконец-то оказалась в его объятиях и чувствовала себя почти как дома. Сэм сжимал её крепко, не собираясь отпускать. Конечно же, он оказался прав. Когда клятвы были произнесены, и губы Сэма накрыли её, Аннализ решила, что готова вознестись на седьмое небо от счастья. Она вовсе не думала, что быть чьей-то женой так здорово — но, оказывается, изменить фамилию «Харкнесс» на более звучную, как ей тогда казалось, «Китинг», было очень приятно. Она получала сообщения даже от самых старых знакомых, а жалела только о том, что ни словечка не получила от Ив — и то, лишь потому, что она ничего об их свадьбе не знала и не должна была знать. — Выходит, я не ошиблась? — нерешительно спросила Жаклин. — Ты и правда наркоман? Она оглядывала его старую, неумело убранную комнату, промёрзшую из-за долго открытого окна, со свежими мыльными разводами на полу. Айзек пригласил Жаклин к себе домой, потому что был уверен: их отношения вышли на достаточный уровень, и теперь он может открыть ей страшную правду о себе, лишь бы поскорее попросить о помощи. Знакомы они были всего неделю, но Айзек уже знал, что Жаклин, как и его сестра, собиралась быть психотерапевтом, и это показалось ему знаком свыше — он знал, что не может отпустить эту девушку от себя, и поэтому немало торопился. Каждая секунда промедления для него могла запросто стать последней. — Неужели ты поняла это от одного взгляда на мою комнату? — усмехнулся он. — Нет, я просто сопоставляю твои слова с действительностью, — произнесла она, опустив голову и разглядывая мыльные разводы. Айзеку вдруг стало неловко. — Прости меня, я отвратительно убираюсь. — Всё нормально, — ответила она с лёгкой добродушной улыбкой, — у меня тоже весь стол барахлом завален. Веришь, нет, иногда я даже не могу найти нужный конспект. Айзек почему-то понял, что она врёт. Наверное, потому что у такой девушки всё должно быть на своих местах, и ничего не могло быть разбросано — ведь она такая правильная, такая аккуратная, с забранными в хвост волосами и аккуратным макияжем, столь отличном от ярко накрашенных проституток, сворами заваливавшихся на наркотические вечеринки, в чистенькой белой блузке и кремовом пиджаке, вся воздушная, словно безе… она была словно скромный островок тишины в бушующем жизненном океане, а её улыбка манила к себе, словно неожиданно возникший водоём в пустыне. Но, что было лучше всего — и Айзек знал это наверняка — это был вовсе не мираж, и он наконец-то мог передохнуть от бурного течения. — Ты же говорила, что бросишь. — Я солгала. Сэм держал в руке бутылку водки, прежде спрятанную в тумбе под кухонной раковиной, и умоляюще смотрел на жену. Аннализ и рада была бы стыдиться, но она видела абсолютно бесстыдного Сэма, вспомнила соблазнившую его девчонку, и от ненависти к ней и к нему даже бутылка расплывалась перед глазами. Ничего уже не имело значения, кроме куклы, которую он, в тайне от неё, трахал. Да, подумаешь, что всего пару раз — ей-то какое дело? У неё не получается забеременеть, как бы она ни пыталась, а Сэм… Сэм всё прекрасно понимал, он поставил бутылку на стол и сделал шаг вперёд, словно надеясь обнять её, но Аннализ отступила и тут же вышла из комнаты. Нет, она ещё не была готова простить его, не могла поверить, что он — так неожиданно и так сильно — причинил ей боль. Он всё ещё был её Сэмом, и, всё же, сейчас казался ей абсолютно чужим. Что-то там Жаклин говорила о спасении в прощении? Ах, да, и в примирении, тоже. Сначала примирись с самим собой, а потом — с окружающей средой, если она будет готова принять тебя обновлённого. Три месяца без героина — это… это всё Жаклин, она чудесная девушка, просто чудесная. Куколка в витрине так подозрительно на неё похожа. Может, купить и отправить Кэтрин? Как же она там. Как её дочь, которой сейчас уже… не может быть, больше 10 лет? Так сколько же, 12, 13, 16, когда о куклах уже и думать не хочется? Сколько лет они не разговаривали. Айзек тяжело вздохнул и выложил за куклу 10 долларов, решив, что это не очень много, чтобы разориться со скромной студенческой стипендией, и не очень мало, чтобы подарок блудного дяди показался безвкусным. Жаль, он даже не знает её номера телефона, разве что адрес… если она не живёт в их старом доме, он спросит соседей, не знают ли они, где сейчас его сестра. Она могла бы и продать дом и не сказать Айзеку ни слова, и он бы даже не злился на неё за это. Но дом стоял на месте, а Кэтрин, когда Айзек подходил к ограждению, как раз склонилась над аккуратно ухоженным садиком. С земли ему ярко улыбались маргаритки, тюльпаны и ландыши, весеннее солнце поигрывало на водопроводных трубах, старом флюгере и её волосах, отливавших рыжим. В груди что-то предательски ёкнуло, и он не смог удержать ухмылки, так крепко сжав в руке тонкие стебельки полевых цветов, сорванных по дороге, что из них потёк сок. Ещё несколько шагов — и он поздоровается, она узнает его, и он наконец-то произнесёт слова извинения… так, как учила его Жаклин. Она чудесная девушка, просто чудесная. Айзек приближается, и неожиданно Кэтрин поднимает на него голову… и оказывается вовсе не Кэтрин. На Айзека смотрит молодая женщина, лишь лицом отдалённо напоминающая его сестру. Айзек улыбнулся ещё шире. — Привет, — не найдя лучшего слова, сказал он, — твоя мама дома? — Кто вы такой? — слегка испуганно и застенчиво спросила девушка. — Я её старый знакомый. Поверь, она… — Айзеку не пришлось договаривать: в дверях появилась сама Кэтрин — постаревшая, с первой сединой в волосах, она стала несколько ниже и, казалось, даже сгорбилась, застыв в дверях дома. Её губы беззвучно повторяли только его имя, и Айзек развёл руки в стороны, словно говоря ей: «Ну, вот я и пришёл». — А о чём вы мечтаете? — вдруг спросил Айзек, положив подбородок на ладонь и заинтересованно глядя на собеседницу. Что-то его в ней привлекало, он только не мог понять, что именно. Была ли это их общая зависимость, или же их общее незнание: что, куда и как дальше? Этого Айзек не знал. Не знал он и того, доведётся ли им когда-нибудь снова вот так поболтать, но старался об этом не задумываться. — Я не знаю, — пожала она плечами. — Но вы только представьте, — он выпрямился и выставил руки перед собой, — допустим, что ваш товарищ оставляет ради вас жену и детей. Вы вместе, вы, быть может, женитесь. И что дальше? — Я никогда не задумывалась об этом, — Аннализ покачала головой. — Вы что, даже не думали о детях? — На самом деле, нет. Я всегда стремилась хорошо учиться, строить карьеру, получить хорошую работу… вы знаете, чтобы выбиться в люди. И доказать всем этим проклятым расистам, что и среди темнокожих есть те, кто достоин… ну. Вы меня понимаете, я думаю. Кто умеет грамотно ворочать языком, в общем. Айзек усмехнулся. — А что насчёт вас? Вы не думали насчёт семьи? — Я же наркоман. Разве может о какой-то семье идти речь? — Не вижу в этом ничего ужасного. Вдруг однажды вы встретите девушку, которая полюбит вас и таким? — Если только так, — согласно кивнул Айзек. — У меня у самого были некоторые семейные проблемы. Мать рано умерла, когда мне было лет 9, а отец, недолго думая, ушёл за ней. Меня воспитывала сестра, она старше меня на 15 лет. — Правда? И что с ней сейчас? — Всё в полном порядке… наверное. Я не знаю, мы с ней не говорили уже пару лет. — Как Стелла? — раздался слабый голос на другом конце провода. Айзек оглянулся через плечо: пятилетняя дочь сидела на полу, расчёсывая своей кукле волосы. Эта картина вызвала у него невольную улыбку. Прежде он и подумать не мог, что ребёнок может сделать его таким счастливым. — Она просто лучший ребёнок на свете. Улыбается, смеётся, плачет, отказывается есть кашу. Одним словом, всё идёт как надо. — А Жаклин? У неё всё хорошо? — Да, Кэт, всё просто замечательно. — Я рада это слышать. Она замечательная девушка, Айзек, и вы так друг другу подходите… я рада, что она с тобой, и… так заботится о тебе… Вы же приедете на выходные, правда? — она кашлянула, а Айзек поморщился. Этот кашель, вместе со слабым голосом сестры, ему ужасно не нравился. Всё выглядело так, словно она просит его приехать и попрощаться, ведь уже готовится отойти на тот свет. — Конечно, — уверенно сказал Айзек. — Я соскучился. И по тебе, и по Курту с Рейчел. В трубке раздался смех. — Жаль, что ты не скучаешь по Грегу. Он жаждет увидеть тебя и снова уделать в шахматы. — Ну уж нет, в этот раз я твоему муженьку этого не позволю. Иногда Аннализ всё равно чего-то страшно не хватало. Нет, это был не ребёнок; скорее, это была всё та же святая уверенность в самой себе, без которой её прежняя жизнь была отвратительна. Первые месяцы брака с Сэмом, первые мысли о том, что кто-то действительно может тебя любить… неужели это и правда так: если мужчина изменил однажды, он изменит и потом? Иногда не хватало даже судебных побед и скромной поддержки со стороны Бонни. Беременность так и не наступала, а Сэм… шло время, и она его прощала, но иногда, когда воспоминание об этой девчонке кололо её, будто ядовитым жалом, становилось тяжело. И она плакала, отворачиваясь от мужа, а иногда и вовсе шла посреди ночи на кухню и выпивала. Заснуть это не помогало, а порой после водки вовсе снились кошмары об автокатастрофе, и перед глазами снова было мёртвое тельце новорождённого ребёнка. Иногда Айзек всё равно задумывался, что что-то не так. Бывало, иногда, ночью, когда он просыпался от кошмара о давно прошедших днях, он вставал с постели, стараясь не разбудить Жаклин, набрасывал на себя первую рубашку, попавшуюся под руку, наспех застёгивал пуговицы и выходил на балкон. Да, было холодно, пронизывающий ветер проникал вниз по позвоночнику, надавливая на нервы и лопая их, крепко сжав в воздушный кулак. И всё же, он смотрел на звёзды, вспоминал Нью-Йорк, и не столько скучал по несбывшимся надеждам, сколько начинал смеяться над самим собой и не верил, что счастливый отец и муж — это его жизнь… нет, он был наркоманом, он должен был закончить свою жизнь в той комнате или же на одной из пыльных улиц… но он был в безопасности, под крышей, с двумя женщинами, жизнь которых теперь зависела только от него. Уже этого было достаточно, чтобы затолкать эту глупую тоску внутрь и вернуться в спальню… чтобы потом раз за разом проживать одно и то же, одно и то же, и снова выходить на балкон, снова смотреть на звёзды и не понимать, чего мир хочет от тебя, и чего хотел бы ты сам. Тело Нэнси Гиллен уже несколько десятков лет лежало под землёй, когда в 100 метрах от неё опустили гроб с телом Стеллы Роа. Её отец стоял над свежей могилой, глядя пустыми глазами на мрачное надгробие, и даже не мог заставить себя заплакать. Слёзы, наверное, кончились — он и без того слишком много ревел, стоя в полном одиночестве в ванной комнате и с ненавистью глядя на собственное отражение. — Ваша дочь? — произносит незнакомый женский голос. Айзеку вовсе не интересно, кому он принадлежит, но он кивает. — Соболезную вам. Умерла такой юной. — ‎Столько всего не успела, — согласился её отец. Женщина дотронулась до его локтя, и он обернулся, столкнувшись с зелёными глазами. — ‎Возьмите, — произнесла она, протягивая ему тряпичную куклу с чёрными шерстяными волосами. Чем-то она напоминала ему Стеллу — хотя, быть может, она просто везде ему мерещилась. — Вы знаете, я уже столько лет сюда прихожу, и всегда вижу родителей умерших детей. Я тоже потеряла свою девочку. — ‎Соболезную, — произносит Айзек, взяв в руки куклу и пристально её разглядывая. Да, точно, славные волосы, славные глаза. Точь-в-точь Стелла. — ‎Спасибо. Мы с мужем с той поры завели ещё троих, но… конечно, боль утраты невосполнима. Но семья спасает, это я вам точно говорю. Айзек открывает от куклы взгляд и снова смотрит в чистые, свободные от всякой угнетенности глаза. «Она абсолютно здорова», думает он. «Её дочь умерла, а она столько времени живёт и, кажется, даже может быть счастливой. А ты — чем хуже? Разве что Жаклин теперь лишь напоминает о том, что произошло. Ничего, избавишься от зависимости, и начнёшь новую жизнь. Всё будет в порядке. Больше никому, даже себе, не сможешь причинить боли». Он взял в руки куклу и провёл пальцем по её мягкому лицу. Тело, возможно, когда разлагается, тоже становится таким мягким. Хорошо об этом не знать и не иметь повода задуматься. — Что случилось с вашей дочерью? — спросил он, думая, что не очень хочет слышать ответ. — ‎Лейкемия. А с вашей? — ‎Суицид. Женщина покачала головой. — Никогда не поймёшь, что в голове у этих подростков, правда? — ‎Не только. Я бы сказал, что у всех людей вообще не пойми что происходит в голове. Кукла смотрела на него столь же пустыми глазницами, как у него самого. — Прости меня, — тихо произнёс Айзек, и Жаклин ему подбадривающе улыбнулась. — Нет, Айзек, я всё понимаю. Ты не в состоянии выдержать это, ты хочешь отныне идти в одиночку. Начать новую жизнь. Я не могу заставить тебя принять другое решение. Она сжимала в руках пакет документов, необходимых для оформления развода, но при этом держалась даже лучше, чем Айзек того от неё ожидал. Странное это было ощущение — знать, что сейчас ты зайдёшь в это здание и навсегда перечеркнёшь столь важную главу в твоей жизни. Хотя он сам и подал бумаги на развод, его сердце болезненно сжималось. Вовсе не от мысли, что он останется один; скорее, от перемен, которые всегда давались ему с трудом. Жаклин, видя его нерешительность и смятение, ласково произнесла: — Ты знаешь, я всё равно всегда буду на твоей стороне. Всегда помогу. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь… — Знаю, — он улыбнулся ей в ответ. — Я всегда могу прийти к тебе. — Прости меня! — воскликнул Сэм, словно крик был последним, что хоть как-то могло ему помочь. — Да, я могу смело тебе признаться, что совершил ошибку, но что теперь, ты хочешь остаться в полном одиночестве? Подашь на развод, вычеркнешь меня из своей жизни? — А если и так? — не уступая ему в громкости, заявила Аннализ. — Неужели ты думаешь, что это так просто — простить человека за измену? — Это было несколько лет назад! — Я всё равно не могу доверять тебе так же, как прежде. Я не могу быть уверена, что завтра это не произойдёт вновь, ведь тебя вечно окружают легкомысленные вертихвостки! — Но они не ты, — твёрдо заявил Сэм, — и я всегда возвращаюсь домой — к тебе! — Однажды и это может закончиться, — фыркнула Аннализ, отвернувшись от Сэма и снова чувствуя приступ плача. Она чувствовала себя страшной лицемеркой, ведь не так давно и в её жизни появился новый мужчина — они всего лишь встретились в зале судебных заседаний, Нейт пригласил её выпить — не совсем представляя, что она, вообще-то, уже замужем — и всё произошло само собой. У Нейта была больная жена, а у Аннализ — больная семейная жизнь, что, в принципе, приносит не меньшую боль. — Энни… — Молчи, — резко ответила она, разворачиваясь и вытирая слёзы тыльной стороной руки. — Тебе вовсе не нужно ничего говорить. В какие-то дни я тебе верю, в какие-то дни я люблю тебя, в какие-то — нет. Это нормально, это проходит, тебе нечего переживать. В какие-то дни я тебя ненавижу, но… — она подняла на Сэма глаза. Он слушал её внимательно, с искренне печальным лицом. Или, быть может, он притворялся? Он так хорошо умеет врать, что она давным-давно забыла, как распознать его ложь. — Но это не значит, что я тебя не люблю. Ты всё ещё мой муж, и я поклялась быть с тобой до самого конца. Когда мне всё осточертеет, я уйду, и у меня даже сердце не дрогнет. Но теперь… — она покачала головой, поджав губы, надеясь не расплакаться. Нет, нужно держать себя в руках — хотя бы ради самой себя. Сэм молчит, и правильно делает — ничего дельного он сейчас сказать точно не сможет. — Теперь, я прошу тебя, оставь меня в покое. — Хорошо, — кивнул Сэм и тяжело вздохнул. Что ж, он давным-давно привык к таким резким сменам настроения, происходившим стабильно по два раза в год. Это лишь очередная ссора, и ничего больше. — Знаете, что меня раздражает в сеансах психотерапии? — вдруг спросил Айзек, довольно потирая руки. — Что каждый из этих «врачей» — жуткий лицемер. Говорит, что понимает тебя, не осуждает, а сам небось обсуждает твои «замашки» со своими коллегами, и они все с тебя обязательно ухахатываются. Разве это нормально? Разве это честно по отношению к нам, простым смертным без медицинской корочки? Он выпил стакан газировки, заказанной просто так, ради приличия. — Это бы нарушало права пациента. В конце концов, у нас есть право на неразглашение врачебной тайны. Если лечащий врач это право нарушает, мы вполне можем подать на него жалобу или даже иск. И получить выплату за моральный ущерб, отобрав у него право на практику, чтобы другие пациенты не пострадали. Айзек усмехнулся. — Вы что это, юрист, что ли? — Аннализ кивнула. — Вам бы тоже не помешало знать свои права. Айзек рассмеялся. — Будь у меня друзья, всем бы рассказал, что пил с юристом. Обалдеть! Его радость — столь странная и столь искренняя — была так заразительна, что Аннализ сама не удержалась и засмеялась. Удивительно, что он, будучи под кайфом, умудряется оставаться в таком хорошем настроении. Привык, что ли? Даже если так, это всё равно ужасно плохо, вредно и… и может привести к летальному исходу. «Да», подумала Аннализ, «было бы жалко узнать, что такой хороший парень умер из-за проклятой наркоты». Рука Айзека застыла перед звонком знакомой двери, и он закусил губу, пытаясь собраться с силами и всё-таки сделать то, что должен. Скорее всего, Жаклин не скажет ему ничего приятного, и вряд ли разговор выйдет очень душевным, и, всё-таки, он должен себя обезопасить. Вся эта ситуация с Бонни и Аннализ, она… да, слишком дурно на нём сказывается. Да, именно так он и скажет, когда Жаклин откроет дверь; что у него проблемы и… нет, это звучит неправильно, она тут же потребует, чтобы он абстрагиваровался от Аннализ как можно скорее, чтобы не подвергать себя опасности. Совсем разнервничавшись, Айзек сел на ведшие к входной двери ступени и задумчиво уставился перед собой, глядя на пыльную дорогу и пустынную улицу. Так и его жизнь — сплошная пустыня, по которой изредка проезжают машины, способные сбить, если окажешься в неправильном месте… нет, но ведь он держит себя в руках. Он не разгуливает по краю, ничем не рискует, просто… просто волнуется немного, вот и… — Айзек? — голос Жаклин вырвал его из тяжёлых мыслей, и он так и подскочил на месте, оглядываясь назад. Его бывшая жена стояла у входной двери, немало удивлённая. — Что ты здесь делаешь? — Я… я… у меня проблемы, Жаклин. Мне нужна твоя помощь. — Ты мог позвонить. — Да, конечно… — он поднялся по ступеням и, не дожидаясь приглашения, вошёл внутрь. — Но я хотел переговорить с тобой как можно быстрее и, боюсь, у меня не было времени на звонки. Жаклин закрыла за ним дверь. — Это касается твоей зависимости? — Нет… да… и нет, — нерешительно замямлил он. — Это касается моей пациентки. Я знаю, что должен хранить врачебную тайну, но… — Айзек, — Жаклин пресекла всю его нерешительную болтовню спокойным, почти ласковым голосом. — Я всё понимаю. Если тебе нужна помощь, я готова её оказать. Хотя её изрядно напугало его неожиданное появление, взволнованный вид и таинственная пациентка, ради которой он решился нарушить главный врачебный закон, она знала, что Айзека никогда нельзя оставлять в одиночестве — особенно если он, гордый и обычно закрытый, просит о помощи сам. И она видела, даже не поговорив с ним, что помощь ему и правда нужна. — Анна Мэй, — раздался тонкий детский голос за её спиной, и Аннализ обернулась. Перед ней стояла маленькая девочка в розовых штанишках и с тёмными, сливавшимися с мраком волосами. Она протягивала ей свою куклу. — Держи. Это тебе. — ‎Зачем мне твоя кукла? — непонимающе спросила та. Девочка пожала плечами. — ‎Она тебе нужнее. Возьми, у меня есть другие. Аннализ взяла куклу в руки. Это была славная тряпичная кукла с пустыми стеклянными глазами, которые сейчас так часто мелькают в витринах антикварных магазинов. — Как тебя зовут? — спросила Аннализ у девочки. — ‎Стелла, — ответила она. «Тебя не могут звать Стелла», хотелось ответить Аннализ, но девочка смотрела на неё пытливыми карими глазами — точь-в-точь такими же, как у Айзека. Выходит, это и правда его дочь, как бы странно это ни было — видеть её в собственном сне. — ‎Твой отец попросил тебя передать это мне? — Стелла кивнула. — ‎Я уже три года не видела своего отца. Ты знаешь его, Анна Мэй? — ‎Да, — кивнула та, улыбнувшись, — он добрый человек. — ‎Это точно, — Стелла широко улыбнулась ей в ответ, и её детское личико тут же стало в несколько раз симпатичней. Вот оно что. Кайф. Острые ощущения. Нервы. Этого ему, на самом деле, не хватало, когда он был женат. Вот, почему он сорвался. Теперь он изо всех сил стремился в их водоворот, затягивавший с головой и не бравший пленных. Нет, он когда-то страшно любил Жаклин за то, что она скрасила его одиночество, что вернула ему чувство собственного достоинства… Удивительно; всегда, когда смотрел на Стеллу, когда пересматривал их старые фотографии, когда, наконец, оглядывался на себя в прошлом, вспоминал, в каком одиночестве умер его отец и как долго не говорил с сестрой, умершей вскоре после их примирения… всегда, когда подобные мысли мелькали в голове, он знал, что когда-то действительно любил Жаклин и был с ней счастлив, ведь положительные эмоции, счастье, свойственное любому человеку, заполняло собой всё его сознание. Это было счастье, на которое он даже не смел надеяться, в которое не верил. Потом всё изменилось, когда всё надоело, и он снова потянулся к наркотикам… когда умерла Стелла, стремление к острым ощущениям заменила всепоглощающая скорбь, а когда прошла и она, Айзек остался в размеренном течении жизни, вполне довольный таким исходом событий. Жизнь под знаком трезвости текла тихо и размеренно, и он даже думал, что сможет жить так и дальше, освещая путь каждого своего пациента, борясь за них и даруя им новую жизнь. Работа с ними, их улыбки, их благодарность, их здоровье всегда были для него главным флагманом, помогавшим продолжать работу. Но потом в его жизни появилась Аннализ: она изо всех сил сопротивлялась, изо всех сил отказывалась принимать помощь, которую он продолжал предлагать так настойчиво, словно заключил сам с собой пари: у него получится её… нет, не сломать, а лишь привести «к свету». Насильно. Но, вместо этого, она ломала его, и лечение, казалось, не приносит абсолютно никакого толка, а наоборот, перекрывает ему воздух и не даёт дышать. Но, если быть совсем откровенным, он скучал по этому и тянулся к ней, прекрасно осознавая, как рискует. Он хотел рисковать и хотел быть рядом. Он хотел помочь ей, ведь знал, что ничем она от него не отличается. Он не мог от неё отказаться, не мог сказать самому себе «Хватит». И не хотел. Потом сорвался, стал бояться потерять её насовсем, и огромный суицидальный пазл наконец-то сложился из нескольких частей: он виноват в смерти Стеллы, он оттолкнул от себя Аннализ, и лишь Бог знает, что случится с ней теперь. Не учёл он только одного: чтобы себя убить, понадобится больше героина, зато хотя бы несколько мгновений он был спокоен и чувствовал подступающую смерть. Но организм продолжал бороться, и кто-то оттолкнул её, сказал, что ещё не время. Было бы хорошо больше не видеть ничего, ничего не слышать, не стыдиться, не бояться, не думать. Аннализ… Аннализ… она выберется сама, интересно? Она снова будет рисковать, а он снова будет тянуться к ней и мечтать спасти, если выживет. Или быть с ней рядом каждый раз, когда она окажется на краю, чтобы поддержать. Главное — не упасть самому. Это у него пока что выходило с трудом. — Не думал, что ты придёшь. — Не думала, что ты захочешь меня увидеть. Двери палаты закрылись за Аннализ, и шум коридора резко стих. Они остались одни. Убавив гордость, Аннализ стояла перед ним, крепко сжимая ручку сумки, и не улыбалась, но и не плакала в то же время. Её потерянное лицо, казалось, вовсе ничего не выражало. Она лишь молча смотрела на Айзека, словно пытаясь поверить, что не спит, и он правда жив. Айзек сел на кровати: когда первоначальный ступор прошёл, он понял, что больше не может, да и не имеет права молчать. — Мне так жаль… — Не передо мной ты должен оправдываться, — мягко произнесла Аннализ, всё-таки подходя к нему ближе. Айзек покачал головой. — Нет, должен. Мы оба знаем, что я был не прав на твой счёт. — Мы также оба знаем, сколько вреда тебе принесли эти отношения. — Конечно, — Айзек кивнул, ведь поспорить с этим было очень тяжело, — и в то же время… в то же время… — он сделал паузу, подбирая правильные слова. — В то же время, если бы я не узнал тебя, я бы… я не знаю, Аннализ, я понятия не имею, как объяснить это. Но я не хочу потерять тебя и не хочу оставлять тебя в одиночестве. Если ты пришла сказать мне, что больше не хочешь меня видеть, я понимаю, но если нет… — Он наклонился вперёд настолько, насколько смог, чтобы протянуть Аннализ руку. Несколько мгновений она молчала, недоверчиво глядя на его кисть, прежде чем протянула свою и крепко сжала его пальцы. — Ты мне веришь? — Хочу верить, — сказала она тихо, садясь рядом с кроватью и крепче сжимая его руку. — Было бы отвратительно потерять тебя. — Тогда верь, — настойчиво и твёрдо попросил Айзек. — Я выберусь из этого, обещаю. — Айзек… — Аннализ опустила глаза. Слёзы, слёзы, снова капают слёзы. — Я не знаю, виновата ли, или нет. — Нет, — решительно заявил он, — это исключено. — Конечно, другого ты сказать не можешь… — Это не имеет значения: я, абсолютно трезвый, прошу тебя остаться. Хорошо? Всё будет в порядке. Я клянусь. Я обещаю, Аннализ. — Ты уже это говорил. — Говорил, — он снова кивнул, — и всё же, ты и сама прекрасно знаешь, что не всё так просто. Но, если стремиться к этому, если работать над собой… — И ты готов к этому? — Конечно. — И больше не будешь нервничать? Перенапрягаться? И Жаклин больше не будет просить меня исчезнуть из твоей жизни? Айзек вздохнул и прикрыл глаза. Жаклин… Жаклин переживала за него, и весьма справедливо, но… — Исчезнешь из моей жизни только тогда, когда я тебя попрошу. Договорились? — мягко произнёс он. — Ничего не обещаю, — покачала Аннализ головой. Айзек ей лишь улыбнулся. — Именно на это я и рассчитывал. — Откуда эта кукла? — спросила Аннализ, указывая на старую тряпичную игрушку в серванте. Айзек обернулся и, словно не придавая этому особого значения, объяснил: — Так, старая безделушка. Как-то раз был на кладбище, у могилы Стеллы, какая-то женщина подошла и подарила. Просто так. — Можно посмотреть? Айзек, кажется, не понимал, что вызвало такой интерес, но всё-таки кивнул. Аннализ вытащила игрушку из серванта, коснулась старой белой ткани, которой были обшиты толстые игрушечные ноги, сжала их в руке и провела рукой по плотным шерстяным волосам. — Я её когда-то уже видела, — произнесла она и улыбнулась воспоминаниям. Она видела её во сне, и прежде, давным-давно, когда была ещё маленькой девочкой… Айзек, всё ещё не совсем понимая, о чём речь, подошёл ближе и удивлённо заглянул Аннализ через плечо, разглядывая куклу так, словно видел её в первый раз. — У моей подруги в детстве была такая же. Но она умерла от лейкемии, и я отнесла куклу на кладбище, чтобы положить рядом с могилой. Мама говорила, её обязательно кто-нибудь украдёт. — Соболезную, — сдержанно произнес Айзек. — Не нужно произносить условные слова, — ответила она, обернувшись к нему и приложив куклу к его груди. — Не поверишь, но мне приснилось, что точно такую же куклу мне даёт Стелла. — В самом деле? — Да. Айзек неуверенно прижал куклу к себе, и его пальцы задели кисть Аннализ. Казалось, заметив это, он немного занервничал, но она мягко и терпеливо смотрела на него, словно чего-то выжидая. В её взгляде не было ни капли бурных эмоций, столь для неё типичных, она была… тихой, спокойной, даже счастливой и умиротворённой. Он и не знал, что она может быть такой, и, всё же, её спокойствие отразилось и на нём. Нервы улеглись в ту же секунду. — Как её звали? — Нэнси. — Нэнси? — не веря своим ушам, переспросил Айзек. Значит, Нэнси. Он тоже знал одну Нэнси, Нэнси Гиллен, такая рыжая девчушка с рыжими косичками… он знал её в детстве… и она тоже умерла от лейкемии. Кэт её просто обожала и говорила, что ни у одной другой девочки, с которой она занималась, нет таких познаний и способностей в химии… У неё была такая же кукла, и однажды какая-то девочка… темнокожая девочка с чёрными косичками, да, забрала у неё эту куклу, потому что хотела поиграть. Айзеку тогда показалось, что девочка взяла игрушку без спроса, и должна вернуть её на место… Айзек поднял на Аннализ голову. На него смотрели те же глубокие большие глаза, что и тогда твёрдо держали его настойчивый взгляд. Анна Мэй. Чёрные косички. Боже мой! — Быть этого не может. — Кажется, может. Айзек сжал её пальцы в своих. — Подумать только. Ты же тоже это помнишь, да? Значит, мы с тобой впервые встретились в детстве? И всё это время эта кукла… — он опустил на игрушку взгляд, расправил ей тонкие руки и усмехнулся. — Поверить не могу. Она была сначала у тебя, потом у меня и… я не верю в совпадения, но это… — Это счастливый конец, — произнесла Аннализ. — И для неё, и для нас. Она ласково улыбнулась, снова взяв его за руку, и Айзек, всё ещё качая головой, не в силах поверить, что всё и правда разворачивается так, как разворачивается, ляпнул, не задумываясь: — Я люблю тебя. Я, чёрт подери, так люблю тебя. С куклой или без, я люблю тебя. Я просто… — Тише, Айзек. Я поняла. — А как думаете, — задумчиво произнесла Аннализ, разглядывая гранёный стакан, — это вообще возможно — бросить? — Что именно? — переспросил Айзек. — Вам — героин, мне — водку. Мне иногда кажется, что с ней у меня будет самый стабильный брак. — Только если вы полюбите кого-то сильнее, — пожал плечами тот и засмеялся. — Вот как этого вашего, в которого вам нельзя было влюбляться. Но вы же всё равно влюбились, правда? — Да. Испортила и ему жизнь, и себе заодно. Он меня не любит, а вот водка — очень даже. И что мы имеем? — Водку и героин, — подвёл Айзек итог и засмеялся. Аннализ тоже засмеялась, хотя и прекрасно понимала, что это ничуть не смешно. Водка и деньги кончились, и уже пора было уходить. Она встала со стула, стала надевать шарф, застёгивать пальто… — Боюсь, выбора у вас нет, — произнёс Айзек уже не так радостно. — Каждый из нас — лишь марионетка в кукольном домике собственного мозга, эмоций, сексуальных предпочтений и зависимостей, которые развиваются и управляют нами, хотим мы того, или нет. Влюбляемся в тех, в кого влюбляемся, а если не получаем взаимности, начинаем запивать горе и нюхать наркотики, лишь бы нам полегчало. Куда нас это приведёт — неизвестно. — Уверена, мы оба рано или поздно её добьёмся. — Кто знает? — он пожал плечами, тоже встав со стула и натянув на голову шапку. — Всего доброго, Аннализ. Надеюсь, у вас с этим психотерапевтом всё получится. Если нет, приходите снова в этот бар, мы, быть может, снова встретимся, поболтаем по душам, а? Аннализ взглянула на него почти недоверчиво: не потому, что он внушал ей какой-то страх или вроде того; нет, скорее, она просто не была уверена, что он вспомнит её, когда придёт в себя… Или вообще доживёт до завтра. Он сказал, алкоголь с героином плохо сочетается — так, быть может… нет, лучше об этом не думать. И ему, конечно же, тоже не надо говорить об этом. — И вам удачи, — улыбнулась она ему в ответ. В тот момент она и правда позволяла себе надеяться, что у них всё получится… и, к её счастью, не безосновательно.