***
Все люди с таким придыханием ждут появления у себя на теле надписей имен людей, в которых влюблен их соулмейт, — большей чуши и придумать нельзя, — потому что однажды, в какой-то, возможно, самый неожиданный момент жизни там появится и их имя. Но Шерлок радости людей не разделяет. К шести годам на его теле уже есть две надписи. Он ненавидит своего соулмейта, потому что как он смеет любить кого-то другого? Разве не в этом весь смысл отношений? Шерлок не понимает. Над ним смеются в школе, подставляют подножки и обзывают обидными прозвищами. — Фрик! — Урод! — Психопат! Шерлок ненавидит их тоже.***
К десяти годам на его теле тринадцать имен, одно из которых мальчишеское. Шерлок думает, что его соулмейт парень, но он, конечно же, ему не нужен. Одиночество бережет Шерлока. А ехидный голос в голове добавляет: — Не одиночество бережет людей, людей берегут друзья. Шерлок зарывается головой в подушку, чтобы не слышать этот противный голос.***
Шерлоку двенадцать, и последние два года самые ужасные в его жизни: похоже, у его соулмейта началось половое созревание — он читал об этом. Теперь надписей на его теле сорок восемь — вчера было, — а уже, наверное, все сорок девять, а то и пятьдесят. Шерлок ненавидит его еще больше. Он зарывается с головой в науку — уж она-то лучше заглушает тот мерзкий голос в его голове. Шерлок много читает, тщательно выбирает нужную информацию, сохраняя в своем великом уме, который теперь гордо величает Чертогами; он знает гораздо больше своих сверстников, и ему уж точно не нужны никакие друзья и тем более соулмейты.***
Когда Шерлоку исполняется шестнадцать, надписи на его теле бесполезно считать, их уже так много, что некоторые достают до сгиба локтя, полностью заполнив торс. В школе его по-прежнему не любят, только теперь еще и бьют каждый раз, когда предоставится возможность. Шерлок ненавидит их и ненавидит себя за свою слабость. Он записывается на бокс. Там его никто не трогает, видя искаженное злостью лицо. И там он заводит первого друга. Виктор сильный, смелый, спортивный. Он не насмехается над Шерлоком, внимательно слушает его выводы и часто говорит, что это здорово. Шерлок улыбается. — Хэй, дружище, — говорит Виктор однажды в раздевалке перед тренировкой, — ты совсем неважно выглядишь! Всю ночь, небось, не спал. — Препарировал лягушку. — Тебе явно нужно взбодриться, вот, — он достает небольшую таблетку, — усталость — как рукой снимет. Шерлок недоверчиво косится на белый кругляш в руке Виктора и не успевает моргнуть, как он оказывается в его руке. — Можешь не благодарить, — улыбается Виктор, наблюдая, как Шерлок запивает таблетку.***
Приходит в себя Шерлок уже в больничной палате. Все тело болит, будто его перекрутили в мясорубке, а голова готова вот-вот расколоться. Шерлок беспомощно пытается повернуться, и его зад пронзает острая боль. — Он использовал тебя, — говорит Майкрофт. — Я ведь предупреждал, неравнодушие — не преимущество. — Пошел к черту. Майкрофт качает головой, а Шерлок думает, успела ли появиться надпись на теле его соулмейта.***
В восемнадцать ему уже плевать на надписи. Он обдалбывается наркотой до полуобморочного состояния и два раза получает передоз. Шерлок чувствует себя свободным, когда кокаин течет по его венам, потому что так противный голос не беспокоит его уже два года. Но он чувствует какое-то злорадство смешанное с чем-то… странным — Шерлок не может это идентифицировать, — когда вставляет иглу прямо в букву имени очередной избранницы его соулмейта.***
Из зависимости его вытягивает Майкрофт, заталкивая Шерлока в реабилитационный центр под вопли: — Я не наркоман! Я потребитель! Шерлок злится еще больше, когда узнает, что у Майкрофта появляется седьмая — всего седьмая — надпись с его именем. Он подозревает, что виной тому инспектор, который спас его самого от третьего передоза.***
В двадцать пять Шерлок величает себя консультирующим детективом. Он помогает инспектору Лестрейд-Холмсу с раскрытием преступлений и, наконец, кажется, избавляется от противного голоса внутри. Он гордый асексуал. Ему не нужен никто, но почему-то каждый раз, смотря на надписи, уже достающие до колен, под ложечкой разгорается непонятное чувство. — Это ревность, Шерлок, — говорит Майкрофт, постукивая зонтом по полу; золотое кольцо на его пальце вдруг слепит глаза. — Пошел к черту. И Майкрофт идет, снова оставляя Шерлока одного. Он ненавидит это, но все равно каждый раз возвращается в пустую квартиру и что есть силы мучает скрипку; к Майкрофту он точно не вернется.***
В тридцать три на теле Шерлока чистые только кисти рук, ступни и лицо (слава богу). Он носит темные бордовые рубашки и черный классический костюм, чтобы никто не видел этого недоразумения. У него по-прежнему нет никого близкого, но Шерлок тщательно заталкивает свои чувства поглубже. Его выгоняют с предыдущей квартиры, и он нуждается в соседе. Шерлок говорит об этом Майку — просто знакомый, — и через несколько часов он приводит в Бартс какого-то мужчину. — Тут все изменилось, — говорит незнакомец, и Шерлок мысленно делает пометку «врач». — Майк, можно твой телефон? — Прости, в плаще оставил. — Вот, возьмите мой, — вновь говорит незнакомец, и Шерлок поднимает взгляд. А потом вываливает на него кучу выводов и сбегает, пытаясь усмирить позорно разбушевавшееся сердце.***
Они поразительно хорошо ладят с Джоном; он умный, добрый, смелый, он убивает ради него таксиста на второй день после знакомства, и в тот же вечер Шерлок обнаруживает свое имя поверх красного шрама на запястье. — Плевать, — говорит он себе, — все равно мне никто не нужен. Но где-то глубоко внутри зарождается маленькая радость: он нужен кому-то, нужен! Но когда спустя пару дней в опасной близости от нескрываемого рубашкой участка кожи появляется Сара, Шерлок понимает, кто же его соулмейт. Понимает и бесится; он нещадно срывает свидание Джона с этой «куклой», и едва они переступают порог квартиры, вжимает его в стену и едва не орет от гнева: — Ты… Ты, Джон Уотсон, как ты вообще так можешь! У меня из-за тебя! Да если бы не ты! Шерлок срывается на крик, с ядом выплевывая каждое слово, так и не заканчивая ни одну фразу, пока Джон непонимающим взглядом пялится на него. — Почему ты молчишь? Ты видел, что ты со мной сделал?! — Что? Шерлок рычит в ответ на невозмутимый голос Джона и сбрасывает с себя пиджак: — Я тебе сейчас покажу! Тонкими пальцами он ловко расстегивает пуговицы под все еще непонимающий взгляд Джона, и рубашка летит к пиджаку. Джон, кажется, начинает понимать. Шерлок уверенно опускает руки на кожаный ремень, резким движением расстегивая его, а за ним — ширинку строгих брюк. Через пару секунд штаны с легким свистом летят к импровизированной кучи. Пальцы уверенно подцепляют резинку трусов. — Продолжать?! — Кхм, — Джон чувствует себя неловко. — Это я?.. Прости, я… Эм. Не специально. Джон в замешательстве чешет затылок, разглядывая стройное, синее из-за надписей тело, пока Шерлок громко дышит, сопровождая каждый выдох гневно сморщенным носом. Джон мимолетно облизывает пересохшие губы. — Я, кстати, думал, что у меня вообще нет, кхм, соулмейта, — вдруг говорит он в ответ на сбивчивое сопение, пытаясь справиться с зарождающимся внутри смешком от такого нелепого вида гневного Шерлока, в одних трусах, носках и кожаных туфлях. — У меня просто нет надписей. Ни одной. — Одна уже должна быть, — выдыхает Шерлок минуту спустя, опуская взгляд в пол. — О. О! Лицо Джона трогает мягкая улыбка, отчего в уголках его свинцовых глаз расползаются маленькие морщинки. Он, не медля, сдирает с себя колючий свитер и рубашку и с улыбкой рассматривает свое плечо, с благоговением проводит пальцами по собственному имени и наконец целует это кудрявое чудо. А Шерлок вдруг чувствует, наконец-то, впервые за столько лет, он чувствует настоящую легкость, и эта легкость и есть тем, что люди называют счастьем, внезапно думает он, неумело отвечая на влажные ласки языком, зарываясь одной рукой в пепельные волосы Джона, в то время как поцелуй с соулмейтом стирает с его тела все чужие имена.