***
В баре полно народу, как и в любом питейном заведении любым вечером в Токио. Здесь алкоголь — это топливо для нормального функционирования, ни больше ни меньше. Вот где сухой закон положил бы народ на обе лопатки. Но им это не грозит, и слава Богу. Среди шума и музыки с трудом замечаю мелодию собственного телефона и принимаю звонок в последний момент. — Эм… Алло? — закидывает растерянно в тишину. — Привет, — не могу не улыбаться, слыша этот голос прямо себе на ухо. — Привет, — он, кажется, тоже в ответ улыбается, и у меня от радости сердце заходится. — Где ты сейчас? — В баре, напротив офиса. — В котором из них? — смеётся он в трубку. И правда, их же полно. Только я, как дурак, хожу постоянно в одно и то же место, из привычки к постоянности. — Я скину название. — Жду, — отключается. За этой вот стойкой я праздновал сам с собой дерьмовые и хорошие вечера. Но, вот интересная штука, с тех пор, как Иега (топлю свой смешок глотком пива, а хмеля ни в одном глазу) появился в нашей компании, плохих вечеров почти не было. И это ли не повод закурить? А то не ровен час ещё заикаться начну от волнения, чего со мной с юности не бывало. Не успеваю достать сигарету из пачки, как бармен уже подставляет гранёную пепельницу из стеклопластика размером с медальку. — Снова один? — спрашивает по-свойски. Я пару раз с ним беседовал, когда уж совсем припекало, но близко не подпускал. Как-то он ко мне клеился, но я сделал вид, что не понял. Не представляю рядом с собой японца, до отвращения. К тому же не поклонник слащавых мордашек. То ли дело Йегер. Хотя… Мдэ… — Ещё не вечер, — произношу в ответ на настойчивый взгляд в упор и выпускаю струю из дыма. Если повезёт, я сегодня ещё и потрахаюсь. Вот и не верь после этого в чудеса. — Тогда хорошего вечера. — Бармен отчаливает, и я не без гордости замечаю досаду на разукрашенном блёстками личике. Но потом мне становится стыдно: «И что ж ты за человек такой, Аккерман? Ведь даром не надо, куда тебе столько разбитых сердец, солить?» Кстати, меня так зовут — Леви Аккерман. Рост ниже среднего, тридцать два года, характер — дерьмо. Не женат. Не замужем, впрочем, тоже. Детей, я надеюсь, нет. Определился с ориентацией после университета, оттуда и неуверенность. Хотя моя мама была бы не против внуков. Она сейчас дома, в Штатах. Дядя, наверное, тоже. Понятия не имею, где его черти носят. Мы с мамой редко о нём говорим. И что это я вдруг о жизни задумался, будто решил её всю перед носом у Йегера вывалить, как говорится, «на суд»? Я ведь не под венец собираюсь. С другой стороны, а вдруг? Ну чем чёрт не шутит? Придёт сейчас и скажет… — Привет ещё раз! — Запыхавшимся голосом, торопливым. — Еле нашёл этот твой закуток! Мимо пять раз пробежал! Отвлекаюсь от собственных мыслей, которые тут же и разлетаются стайкой перепуганных сверчков, и смотрю на него — раскрасневшегося, улыбающегося, красивого. В распахнутом пальто и уже без очков. Ну и правильно, на фиг их. — Прямо-таки бежал? — Я порою могу задавать волнующие сердца вопросы с таким выражением лица, что человек теряется с ответом, не понимая, какое он им впечатление произведёт. Вот и сейчас Йегер краснеет ещё сильнее, смущаясь, и, только взобравшись на стул (и став снова выше меня — зараза!), отвечает с достоинством. — Я не люблю опаздывать. Откинувшись головой на руку с зажатой меж пальцами сигаретой, я с интересом смотрю на него и не понимаю, откуда он взялся такой весь из себя правильный. Или рисуется? Нет, не похоже. Было бы как-то фальшиво. Он хмурится, глядя на маленький огонёк, подступающий к моим пальцам, аккуратно забирает окурок и тушит о пепельницу, только в конце поднимая глаза. В моей голове срабатывает детонатор. Хочется поцеловать его прямо здесь, на глазах у всех, стянуть с него галстук, раздвинуть полы пиджака и разорвать пополам рубашку, не отвлекаясь на пуговицы; хочется гладить, лизать и царапать его широкую спину, наверняка вспотевшую от слишком активных поисков; хочется грызть его ляжки и задницу (Господи, иногда кажется, что они из гранита!), а потом намотать его хвост на кулак и от души… Должно быть, Йегер читает всё это прямо с лица, потому что, моргнув, нервно сглатывает слюну и, отведя взгляд, едва заметно вздыхает. — Ты уже заказал что-нибудь? — Он ищет взглядом меню, а потом, не найдя, официанта, лишь бы в мои глаза не смотреть. — Нет, тебя ждал. Кажется, больше краснеть невозможно, но он всё равно это делает. А я не могу спокойно на это смотреть без возможности прикоснуться ногой под столом к его длинным ногам. Но аппетит парню портить тоже не очень хочется. И всё же решаюсь его пригласить за освободившийся только что столик с маленькими загородками с двух сторон. Пусть хоть иллюзия будет, что мы одни, а то как в аквариуме, честное слово. Отлучившись ненадолго в гардероб, возвращается и садится напротив — очень предусмотрительно, мало ли я за коленки начну хватать. Серьёзный и сосредоточенный вид слегка беспокоит, но я отпускаю волнение, как только улыбка опять расцветает под моим ненасытным взглядом. Помогаю определиться с заказом, просто называя номера блюд — за год я это меню наизусть выучил, провожаю официантку, и мы, наконец, остаёмся почти что одни. Дёргает соломинку в стакане с коктейлем, передвигая кубики льда внутри, и застенчиво улыбается. Я наблюдаю за ним, не отрывая глаз. Так бы и облизал целиком. — По правде сказать, не думал, что ты согласишься, — роняет негромко и смотрит на реакцию. Но её нет. По крайней мере не на лице. Вместо этого я кладу на стол руку ладонью кверху и жду пока он вложит в неё свою. Смотрит растерянно на руку, на меня и в сторону зала и, никого не заметив, повторяет мой жест, слегка прикасаясь пальцами к пальцам. Сжав его — трепетные и длинные, медленно провожу большим по ногтям и мягким подушечкам, чувствуя дрожь, ползущую по руке и уходящую в тело. Глаза напротив стремительно соловеют. Желание острым колом вонзается в тело, мешая вздохнуть. Мне бы его разложить прямо здесь, но просто держу его за руку, ощущаю, как сбивчиво дышит, и этого предостаточно. Смотрит в глаза, не отрываясь, пока я поглаживаю ладонь, но стоит уйти на запястье под плотный заслон манжета — закатывает глаза и (да быть не может, мне это кажется!) тихо стонет. Йегер, твою же мать, какого чёрта мы тут зависаем? Может, поедем уже в заведение? Справившись с дрожью в теле, он потихоньку лишает меня руки и поднимается, чтобы выйти. — Проблемы какие-то? — Я потрясающе тактичен, просто нечто. — Да, мне надо освежиться. — Он как будто виноватым себя чувствует. Прекрасно, Аккерман, продолжай на него давить, и он убежит, сверкая пятками. — Помощь нужна? Умоляющий взгляд пришивает к диванчику. — Подожди меня здесь, пожалуйста. Я недолго. — Ловлю на слове, — терпеливо выдавливаю из себя. Хочется выкурить десять пачек и сдохнуть от избытка никотина и недостатка чувственного удовольствия. Когда он уходит, мне начинает казаться, что я пугаю его. Он молод, возможно, почти не имеет опыта, — судя по реакции на незамысловатую ласку так точно — и если он думал об этом вечере некоторое время, что, в принципе, похоже на правду, и не решался ко мне подойти — он не решался, мир окончательно съехал с катушек! — каждый мой жест будет восприниматься им преувеличенно. И, если я не хочу лишиться его приятного общества, стоит немного сбавить напор. Но как это сделать, когда он такой… невероятный. Видели бы только блеск его глаз, когда он глядит на меня. Вдруг натыкаюсь на мысль о том, что чуть больше часа назад ревновал его к несуществующей девушке, и предвкушаю его возвращение с удвоенной нежностью. Он подходит к столику вместе с официантом, держащим поднос с заказом, и помогает расставить дощечки, пиалки и пару стаканов. Лучезарно улыбается, благодаря, а я наблюдаю за произошедшими изменениями. Пиджак аккуратно сложен, лежит в стороне на диванчике, как и галстук. В расстёгнутом на три пуговицы вороте рубашки мелькают ключицы и острый кадык. Хорошо хоть рукава не закатал, я бы на месте кончил. Второй мой пунктик — мужские руки. Но первый — волосы. Он распустил часть из них, верхнюю половину собрав под резинку. Не помню, как это называется, но смотрится очень по-женски — тяжёлые гладкие пряди уже разлеглись по плечам, — при этом ему невозможно идёт. — Отлично выглядишь. — Комплимент звучит немного натянуто (не больно-то хочется мне выдавать своё возбуждение), но Йегер ему всё равно очень рад и начинает расстёгивать пуговицы на манжетах. — Может, не надо? — Кровь долбит в уши, в какой-то момент я перестаю слышать музыку. — Лучше, чтобы я соусом весь угваздался? — смеётся. — Надеюсь, меня за это не выгонят. «Надеюсь, меня не выгонят за то, как я буду смотреть на тебя», — думаю я с тоскливо скребущейся похотью, глядя на открывающиеся почти целиком предплечья. Узковатые запястья с торчащими косточками вызывают невнятную аритмию. «Возьми себя в руки, Леви. Ты что же, парней никогда красивых не видел?» Таких вот — не видел. Которые палочками выуживают из салата креветку, макают в соус и отправляют в рот, довольно и широко улыбаясь. Чувствую себя этой самой креветкой. — Расскажи о себе. — Снова закуриваю. Не то чтобы есть не хотелось — в горло кусок не лезет от мыслей о нём. А мысли, увы, неизбежны, когда он маячит своими руками почти перед носом. — Прямо сейчас? — А ты хочешь ближе к утру? Я выдыхаю дым и по его слегка ошалелому взгляду вдруг понимаю, что произнёс это вслух. Слова назад не засунешь, приходится делать вид, что я и впрямь такой наглый, но он совершенно не возмущается, а как-то странно-загадочно улыбается, вытирает салфеткой губы и начинает рассказывать: — Мы с родителями переехали из Германии, когда мне было три. Язык я освоил быстро, учился нормально. Отец у меня довольно известный врач-эндокринолог. Он не настаивал на том, чтобы я пошёл по его стопам, но хотел, чтобы я получил серьёзную профессию и устроился на хорошо оплачиваемое место. А я вместо этого выбрал искусство. Поэтому он отказался платить за учёбу, — усмехается. — Но я был готов к подобному и уже в начале лета приступил к своим новым обязанностям в компании. На самом деле, эта работа могла изменить мой имидж, но когда руководство узнало, на кого я учусь, почему-то позволили мне не стричься, — добродушно пожимает плечами и умолкает. — И на кого ты учишься? — Актёр озвучания, сэйю. Заметив, какое впечатление произвёл своим ответом, он на какое-то время теряется, но голод оказывается сильнее, и Эрен снова берётся за палочки. — Серьёзно? — Всё же никак не могу поверить. Одно дело глупо фантазировать, и совсем другое — получить подтверждение этим фантазиям. — Ну, да, — не дожевав отвечает, балдея от вкуса. — Это действительно стоит того, фпафибо, — добавляет, указывая на блюдо, и я заторможено киваю в ответ. Уму непостижимо. Может быть, он озвучил уже что-нибудь, а я это даже смотрел. И не заметил? Да ну. Перебираю последних понравившихся мне персонажей и ни одного такого не припоминаю, на которого у меня вставал бы. — Постой, так ты, получается, идол. Как же поклонники не прознали ещё, что ты вечерами гоняешь планктон? — Да нет никаких поклонников, — отмахивается, слегка смутившись. — У меня и ролей-то пока толком не было. Я первый год учусь, — и кладёт ещё порцию в рот, так эротично его приоткрыв, что на какое-то время я замираю, глядя на это и не торопя с продолжением. — Зато на студии записал аудиокнигу для мамы в подарок на день рождения, с музыкой, аудиоэффектами, со всеми делами. — Что за книга? — Сборник стихов Сайгё и его современников. — Прочитай что-нибудь. Резко перестаёт жевать и с усилием проглатывает. По глазам вижу, снова хочет спросить: «Прямо сейчас?», но невероятное желание в моём взгляде не даёт уклониться от выполнения скромной просьбы:Верно, вишен цветы Окраску свою подарили Голосам соловьёв. Как нежно они звучат На весеннем рассвете!
— Запиши мне дубликат, — просьба выходит немного резкой, больше похожей на требование. Он коротко откашливается и густо краснеет, опуская глаза. — Хорошо, — отвечает одними губами, и в который раз за вечер хочется эти губы терзать поцелуем, кусая, зализывая и посасывая. «Аккерман, успокойся, не торопи события», — уговариваю себя. Но вдруг он сейчас передумает? Вдруг ему кто-нибудь позвонит, а он сорвётся и выпорхнет из моих рук, едва их коснувшись?.. Обратно в кафе из мира сомнений меня возвращает его умопомрачительный голос: — Ах, чёрт, я всё-таки сделал это! — Йегер пытается насухо промокнуть пятно на рубашке, но чище она от этого не становится. Он хмурится от досады, при этом лицо его приобретает столь интересное для меня выражение, что я не удерживаюсь от соблазна слегка подразнить. — По-моему, он не отстирывается. Взгляд, полный одновременно безоговорочного доверия, трепета и, ещё непонятного мне, затаённого страха. — Что, правда? Киваю в ответ и начинаю есть, потому что срочно должен занять себя чем-нибудь. — Ну бля-я-н! Жан меня убьёт! — И поникает головой, не замечая сказанного. — Кто это? — Пища теряет какой-либо вкус, продолжаю есть по инерции. — Эм-м-м… Жан? — Он вдруг понимает, что ляпнул не то и пытается найти какую-то лазейку, чтобы выпутаться, но не находит и отвечает, как есть. — Он — жених моей сестры. — А почему он должен тебя убить? Жмурится так, словно пальцем ударился обо что-то, ввергая меня в полнейшее недоумение. — Эрен? Смотрит исподлобья, как нашкодивший щенок. — Это его костюм. Я удивлённо приподнимаю брови, и его как будто прорывает: — У меня костюм всего один — для экзаменов, я в жизни не так хожу. Но, согласись, как-то странно носить круглый год на работу один и тот же. Поэтому я и просил у Кирштайна несколько раз на прокат, разные. Один заиграл. — От его хитрой рожицы хочется откусить кусочек на сувенир. — На самом деле, он сам мне его отдал. — Светло-голубой, летний? — Я снова закуриваю. Если просто сидеть и слушать, буду выглядеть, как идиот. — Точно, — усмехается со всей наивностью. — Как ты догадался? — Я видел, как ты его кофе облил в вестибюле. Смущается, ахает и совершенно не знает, куда ему деться. — Пиджак симпатичный, а брюки ужасные. Так и тянет его пожурить хотя бы за эту мелочь. От взволнованного и виноватого вида его в брюках становится невыносимо тесно. И вот интересный момент, только что я нос к носу столкнулся с типичной немецкой скупостью и расчётливостью, а у меня всё равно на него стоит. Кажется, кто-то влип, Аккерман? Кажется. Кто-то. — Чем это? — Тем, как они обтягивают. Секунда-другая, и от лица его можно прикуривать, но взгляд всё равно не отводит. Упёртый малый. — Зато ты меня заметил. Должно быть, диваны в этом кафе покрыты чем-то огнеупорным: обычный под моей задницей уже полыхал бы, как лес в Аризоне. Иисус… Спасибо тебе. Следующие пятнадцать минут мы только едим: еду с тарелок и глазами друг друга, пока не приносят счёт, а потом отливной волной посетителей нас выбрасывает за узкий порог этого маленького, ужасно тесного, неожиданно шумного и беспокойного заведения. Вопрос «куда дальше?» повисает в воздухе, но произнести его вслух ни один из нас не решается. Он, должно быть, стесняется, я — потому что боюсь разрушать эту магию между нами. Сколько бы я ни хотел его, просто идти с ним рядом оказывается намного желаннее в эту минуту. Поэтому мы продвигаемся вдоль тротуара, лавируя между прохожими и между делом продолжаем знакомиться. Я почему-то перехожу на английский. Он отвечает мне по-японски. Это забавно и странным образом воодушевляет и расслабляет. — Ты здесь один? — Его волосы иногда развеваются, подхваченные рассекаемым воздухом — невероятно красиво. — Да, — ловлю заинтересованный взгляд и продолжаю. — Мать и дядя остались в Штатах. — А почему ты уехал? Он идёт нараспашку. Хочется подойти и застегнуть на нём пальто, но потом представляю, как он заболеет, а я приеду за ним ухаживать, и желание отпадает само собой. — Наверное, хотел перестать быть тем, кем я был, и начать жизнь с нуля. — Сколько загадок, — он улыбается, глядя себе под ноги. Мне нравится этот взгляд. — На самом деле, немного. Я просто устал быть для всех разочарованием. Дядя не видел во мне достойной замены. Мама ждала от меня семью и потомство. А я так боялся её огорчить, что не мог всю дорогу признаться в своей ориентации. Сделал это по телефону, как только приехал сюда. Прямо из аэропорта. — Ха! И что она ответила? — От того, как он улыбается мне — широко, беззаботно, участливо, — по душе разливается ангельское тепло. — «Леви, чтобы сказать эту глупость и не получить от меня по лбу, тебе не обязательно было лететь в чужую страну», — передразниваю я мать, вспоминая весь тот ужасный день, и радуюсь, что дожил до сегодняшнего, не угробив себя по пути. Мы смеёмся. Эрен смеётся. Впервые на моей памяти. И я счастлив тому, что он рядом со мной. — Она, конечно, всё знала, — от того, как он метко стреляет глазами, хочется почему-то взять его к себе на колени и кормить с ложечки. — Разумеется. Это же мама. Но я всё же рад, что сказал ей, пусть и по-идиотски. — Ей там не одиноко? — О, нет! Эта женщина всегда найдёт, чем развеять хандру. Её жизнь куда насыщеннее моей. Прохлада становится ощутимой. Эрен набрасывает шарф на шею и прячет волосы под пальто. От всех этих манипуляций задетый галстук неловко свисает из нагрудного кармана пиджака, я подхожу и двумя пальцами молча заталкиваю поглубже, невольно смутив этим парня. — Леви, — произносит он неожиданно, и замирает сердце. — Ты иудей? — А по мне незаметно? Мы снова идём по улице. Воздух кажется свежим и лёгким, несмотря на загруженность улицы автомобилями. На давно почерневшем небе совершенно не видно звёзд. — Ну так, — он смущается и пожимает плечами. — Ты сильно американский. Тебя и акцент выдаёт. — Надо же, — отвечаю досадливо. — Думал, уже избавился от него. — Я не считаю это чем-то плохим, — он будто оправдывается. — Люди сюда приезжают, привозят свои акценты, обычаи, другие слова. И культура живёт, развивается, не стоит на месте. Может быть, в том, о чём он говорит, действительно нет ничего такого уж сильно страшного, но тема затронута слишком болезненная, и меня немного «заносит на повороте». — А я считаю: раз уж приехал в чужое общество, будь добр вести себя и говорить, как окружающие тебя люди, а не навязывать им своё виденье мира, свои устои и свой не местный говор. Ну правда ведь! Не хер в чужой монастырь со своим уставом. Он останавливается и смотрит серьёзно и очень внимательно: — Не пытайся впихнуть треугольник в квадрат. Кроме боли и разочарования ты от этого ничего не получишь. Японию, как и любую другую страну, наверное, мало понять головой, её надо полюбить всем сердцем. И тогда всё само встанет на свои места. А время решит, чему остаться, а чему раствориться в чужой культуре. Оно лучше нас разбирается в подобных вещах. Произнеся это, Эрен неторопливо шагает дальше, а у меня в груди сдавливает от того, как сильно хочется просто взять его за руку, задержать ненадолго и крепко обнять. За то, что он это сказал. За то, что он такой, как есть. Я принимаю к сведению его замечание и каюсь, что завёл эту тему, не находясь с ответом. Мысль о том, что стоило поблагодарить за совет, приходит несколько позже, когда момент уже упущен. Мы идём в неловком молчании, хотя, возможно, неловким оно кажется только мне, и от того, сколько вывесок вокруг я вижу на японском, мне хочется сбежать туда, где не будет ни одного напоминания о том, в какой точке мира сейчас мы находимся. Мне хочется быть где-то в парке, сидеть под деревом и по-стариковски смотреть философски вдаль, и видеть там, в этой дали, что-то такое, чему они все улыбаются. Какую-то истину, которую пожилые люди уже постигли. Наверное, поэтому они никуда не спешат. Им уже некуда торопиться. Они всё успели. — Чем увлекаешься помимо сидения допоздна на работе? Голова удивительно лёгкая, даже странно. — Смотрю аниме. — Что?! — усмехается он и, остановившись, таращится во все свои глаза так, что у меня губы немеют от простого желания — поцеловать. — Что? — Мне становится неудобно стоять вот так, на нас уже люди оглядываются, поэтому просто беру его двумя пальцами за рукав и тяну за собой. — Мне нравится аниме, что здесь такого? «Совершенно ничего, Аккерман, абсолютно! Если не учитывать тот факт, что именно мультики подтолкнули тебя к изучению языка и культуры этой страны, а позже и к переезду». — И давно ты этим увлекаешься? И как серьёзно? — Голос какой-то странный. Я бы сказал, что Йегер действительно нервничает, но не могу заставить себя обернуться и посмотреть в лицо. — Не то чтобы очень давно. И не сказать, чтобы очень серьёзно… «Не скромничай, Аккерман, у тебя скоро юбилей. Почти двадцать лет, как ты аниме-отаку. Хотя, судя по ответному молчанию, он сам это понял». — А ты что в свободное время делаешь? — Вопрос звучит несколько странно: не как встречный интерес, но как попытка пресечь дальнейшие расспросы на тему моих увлечений. Внезапно он останавливается и тянет меня назад, я по инерции разворачиваюсь. Во взгляде решимость. — Поехали ко мне, — голос негромкий, но я тут же перестаю слышать что-либо кроме него. — Я мог бы тебе рассказать, но такое, мне кажется, лучше показывать. Не знаю, о чём он, но мне, ей-богу, до лампочки, даже если он дома разводит клопов. Я готов с ним поехать куда угодно, лишь бы остаться наедине. Наверное, от переизбытка эмоций слова пропадают, и я лишь киваю с улыбкой. Он улыбается мне в ответ. Мы вызываем такси и через пару минут уже едем, разглядывая разноцветные улицы через окно. Эрен, воспользовавшись темнотой, находит мою руку на сидении и переплетает пальцы. От того, как его нежный взгляд скользит по моему лицу, задерживаясь на губах, в груди теснит и ноет. И в этот момент я понимаю, что начинаю влюбляться. Мне не столько хочется его тела, сколько того, что к нему прилагается. Этого взгляда, этой улыбки снова и снова, его живой мимики, непосредственности, открытости, его мыслей и неподдельных чувств. Так похожих на мои мысли и чувства. Его голоса. Не знаю, сколько мы едем вот так, просто глядя друг другу в глаза, но когда останавливаемся, я совершенно не представляю, где мы находимся. В этом районе я никогда не бывал. Не очень высокий многоквартирный дом на узенькой улочке, что уже у соседнего здания резко уходит вниз и, извиваясь, прячется за поворотом, едва освещённая фонарями. — Пойдём. Он открывает подъездную дверь, и мы не спеша пересекаем прохладный холл, тревожа гулкое эхо. Сердце трепещет от предвкушения, радость переполняет. Никакого желания броситься на него в лифте, даже и мысли об этом не возникает. Куда приятнее греться надеждой в его глазах. Надеждой на то, что мне что-то понравится. Лишь возле двери я осторожно касаюсь ладонью его узкой талии и прижимаюсь губами к плечу сквозь три рукава. Он украдкой вздыхает, опускает занесённую руку с ключом, поворачивается ко мне и, слегка наклонившись, целует. От лёгкого прикосновения губ плывёт голова. Томительное ожидание даёт о себе знать немного болезненной пульсацией в паху, и теперь уже моя очередь тяжело вздыхать, маясь от нетерпения. — Подожди ещё немного. Пожалуйста, — выдыхает, едва отстранившись, и мне ничего больше не остаётся, как только смириться. Эрен с порога включает свет. Квартира его куда больше моей, хотя тоже невелика, особенно для сына известного врача-эндокринолога. С другой стороны, если он её сам снимает, понятно, с чего тогда клянчит костюмы у друга. У двери снимаем верхнюю одежду, здесь же я оставляю портфель, и проходим в единственную комнату, служащую спальней, гостиной и кабинетом одновременно. Кровать — для меня просто роскошь — полуторка, выступает из стены белоснежным полуостровом, из-под покрывала кокетливо выглядывает клетчатое бельё. Несколько крупных горшков с ярко-зелёными цветами наводят на мысль, что пора бы и мне завести свой личный клочок травы в бетонной коробке, которую я называю жилищем. На одном из двух столов, том, что по левую руку, в мягком чехле стоит предмет, который я узнаю прежде, чем Эрен успевает мне что-то сказать. — Швейная машинка. — Он пожимает плечами, как будто стесняясь её наличия. Но я понимаю, что это не так, когда в ближайшем углу обнаруживаю башню из пластиковых контейнеров. Взгляд различает уже понятные пачки с разноцветными нитками, клубки тесёмок, сложенные аккуратно ткани и отдельно бумагу — линовку и кальку. — Это твоё увлечение? Шьёшь? — Я поворачиваюсь к нему, Эрен кокетливо улыбается. — Не совсем. Берёт меня за руку, обводит вокруг кровати и усаживает лицом к балкону так, чтобы все его швейные штучки остались у меня за спиной, а после сжимает в своих ладонях мои и заглядывает в глаза. — Если ты подождёшь меня здесь, я обязательно покажу. Единственное, о чём должен предупредить: это может занять какое-то время. Но я постараюсь управиться как можно скорее, чтобы ты не заскучал без меня. — Ты меня заинтриговал, — ворчу я наигранно. На самом деле, эти его недомолвки меня немного сбивают с толку. Мало ли чем он таким занимается. Придёт сейчас весь в металле и коже, и что я с ним делать тут буду? При всей широте взглядов, сам по себе я достаточно консервативен. И мои занятия сексом не предполагают ни боли, ни унижений. Но он улыбается, как доверчивый ребёнок, наклоняется и с улыбкой целует в нос. — Мне уже не терпится. — И, отпустив мои руки, отходит раньше, чем я успеваю его поймать. — Располагайся со всеми удобствами. Послушно вздыхаю и закрываю глаза для пущей его радости. Он за спиной грохочет контейнерами, переставляя на пол, потом обратно, что-то берёт из ящика другого стола, на котором лежал одинокий ноут, и, судя по звуку, скрывается в ванной, щёлкнув замком. Я остаюсь один. В первую очередь для сохранения настроения включаю торшер у кровати и выключаю верхний светильник: комната зрительно уменьшается, переставая меня раздражать своей непривычной площадью и из-за этого кажущейся пустоватостью. На самом же деле пространство продумано до мелочей. Столы небольшие, стулья складные, на которых подолгу не посидишь, что и полезно: ломать глаза за шитьём или перед компьютером без перерывов — верная дорога в кабинет офтальмолога. А вместо телека у него проектор и совершенно голая стена напротив кровати. Идеально. Мне уже хочется с ним посмотреть что-нибудь, обнимаясь под одеялом. И хотя начинать мечтать о чём-то подобном ещё рановато, мысли уже удержать не выходит. Я вижу, как мы с ним могли бы бродить до рассвета по улицам, играть в волейбол на пляже и зависать в горячих источниках. Лишь одна мысль цепляется к каждой из нарисованных мною радужных картин: а что, если мне не понравится то, что он приготовит? Как быть, если я, не желая его обижать, вынужден буду отказать? Остаться друзьями для секса или, что ещё хуже, просто друзьями? Но я на него уже глаз положил, мне с ним хорошо и легко, так, как давно уже ни с кем не было. Единственный вывод напрашивается следом: придётся пожертвовать чем-то своим, чтобы принять непривычное увлечение. Потому что ради него я, кажется, готов на это. И не потому что мне так сильно хочется секса, а потому, что это он. Это мы. При мысли о «нас» губы растягиваются в блаженной улыбке. Между тем в приятном полумраке и объятьях фантазий очень быстро начинает хотеться спать. Встаю с кровати и прохожу на кухню, размером почти такую же, как моя. Банка с кофе находится почти сразу. Наполнив чайник, ставлю его на платформу, жду, пока вода вскипятится, и думаю, как это странно выходит. Ещё нынче утром я недовольно фыркал, вспомнив, какой настал день, думая вскользь о том, что можно было бы познакомиться с Йегером и пригласить его на свидание. А в результате он сам пригласил меня. Эрен… Произношу его имя в мыслях и он поворачивается ко мне лицом в воспоминаниях. Яркий, красивый, адски горячий, смелый, открытый, чувственный… Я закипаю. Щёлкает чайник, выпустив напоследок облако белого пара. Нахожу в полке кружку с какими-то персонажами. Гранулы легко поднимаются горячей водой и растворяются в ней, оставляя лёгкую пенку. Я не поклонник подобной замены нормального зернового кофе, но выбирать особенно не приходится. И всё же ставлю себе пометку: отучить Эрена употреблять в пищу всякую гадость. Аромат распространяется по маленькому пространству, не замкнутому дверью, и выползает наружу. Представляется сцена, достойная рекламы: полураздетый Эрен выходит из ванной, чтобы разделить со мной «чашку ароматного напитка». Живот сводит от предвкушения. Не терпится снова обнять его, коснуться его нежных губ, поцеловать в шею. Интересно, его аппетитная задница выглядит так шикарно без брюк? Наверняка. Но скорее всего, даже лучше. Медленно выпиваю свой кофе, стараясь не обжигать язык. Потерять чувствительность, знаете ли, обидно, когда собираешься сексом заняться. Примерно на половине чашки предметы становятся чётче, а голова немного плывёт. Допиваю остатки одним глотком, мою чашку и возвращаюсь в комнату. За окнами темнота. Окно соседей в доме напротив гаснет. Я поднимаюсь на цыпочки, чтобы увидеть окна чуть ниже, закрытые от меня бортиком балкона. Все они ослеплены. На улице ни души. Ти-ши-на. В свете, идущем от фонаря, различаю мелкие кружащиеся снежинки, поблёскивающие при каждом своём перевороте. И даже такая малость напоминает об Эрене. Он точно так же блестит для меня, какой бы своей стороною не повернулся. Возможно, я тороплю события, но не может же так подводить интуиция. Я совершенно не чувствую в нём подвохов. Единственным, что начинает меня напрягать, и то не всерьёз, это его манера готовиться. Как баба, ей-богу! Если куда-то пойдём, придётся начать собираться как минимум за полдня. Зеваю до хруста в челюстях и смотрю на мобильный. Четверть второго. А я даже приблизительно не могу сказать, во сколько Эрен ушёл. Тело расслаблено, невероятно тянет улечься, но если приму сейчас горизонтальное положение — точно усну, несмотря на выпитый кофе. И всё-таки при одной только мысли о мягкой подушке ноет в висках, не то от усталости, не то от волнения. Легко массируя голову, одновременно сажусь на кровать и уговариваю себя, что это совсем ненадолго, я просто закрою глаза и полежу немного вот так. Но как только я это делаю, мир уплывает куда-то вдаль. Дверь открывается, и по паркету, по тоненькому ковру, начинают, постукивая, передвигаться гэта*. Я улавливаю и распознаю этот звук, скорее, интуитивно, а следом за узнаванием приходит смятение. Гэта? Здесь? Выпрямляюсь, будто подушка толкает в спину, и застываю, обескураженный увиденным. Невероятно красивое женское кимоно из жёлтого, почти золотистого шёлка, расшитое красными птицами и чёрным цветочным узором. Рукав широкий, но не особенно длинный, а ткань не сказать чтобы очень плотная. Но как заботливо обвивает она вверенное ей тело, как мягко обхватывает грудь и уходит под неширокий розовый оби, примерно с ладонь, а после струится по бёдрам переливающимися блестящими складками, почти закрывая очаровательные ступни в белоснежных таби — глядя на это можно лишиться рассудка. Это всё Эрен. Он так смущён, что прячет лицо за веером с принтом пагоды и водопада, крепко сжимая длинную ручку слегка побледневшими пальцами. Другая рука теребит край рукава. Придвинувшись на кровати, я осторожно беру за неё и тяну к себе. Он понимает мой жест и молча садится рядом, всё так же скрывая лицо. Высокий пучок закреплён перекрещенными кандзаси и украшен пышным, едва распустившимся ярким пионом. — Дай рассмотреть тебя. Он, чуть помедлив, отодвигает веер, и я понимаю, зачем Эрен так долго прятался. Кожа лица идеально белая от белил, без разводов, без лишних штрихов, без помарок. Брови выделены красным, как и внешние уголки глаз, ресницы подкручены, загнуты вверх, а по линии роста тянутся тонкие чёрные линии. Беру за запястье и опускаю руку с веером на колени. Губы, как яркие алые лепестки, пылают на белом фоне в полумраке комнаты. Некрепко сжимаю запястье, и Эрен поднимает ко мне преисполненный нежности и сомнений взгляд серых глаз. А я просто смотрю в них, как в зачарованные озёра, и не могу насмотреться. Потому что сейчас, в этом образе, рядом со мной, он — настоящий. И мне неважно, какой это образ. Он преподнес мне себя. И от мысли об этом почти перехватывает дыхание. — Я хотел позвать тебя на новый год, — нарушает Эрен тишину. — Но ты был так занят, уходил каждый раз такой злой и загруженный, что я так и не смог подойти. А после ужасно жалел. Проводить каникулы с родителями совершенно не то, что с лю… бимым… человеком… …Секунды, густые, сверкающие, улетают в вечность. Наполненные любованием, они для меня слаще мёда. Но, кажется, лишь для меня одного: я вижу, как между подкрашенных красным бровей залегают две тоненькие морщинки. — Скажи что-нибудь. — Мне это кажется, или он вправду готов заплакать? — Я чувствую себя глупо. — Я согласен, — отвечаю я невпопад, отпускаю руку, притягиваю его и целую. Яркие алые лепестки губ трепещут на выдохе и приникают вновь, жаждая ласки и тепла. И я даю ему, нетерпеливому, то и другое. Размазывая помаду по белому подбородку, оттягиваю, слегка прикусив, и отпускаю влажную и соблазнительную нижнюю губу, языком веду через кадык и прикусываю основание шеи, почти у ярёмной впадины. Одновременно с этим притягиваю к себе жадными изголодавшимися руками. Оби оказывается завязан по правилам. Сколько же я проспал? Сколько вообще сейчас времени?.. Это неважно. Важно лишь то, что он сейчас рядом со мной и хочет меня так же невыносимо, как я его. Страстно целуя, оглаживаю стройное тело, каждый изгиб, плечи и спину, крепкие бёдра, чувствительные коленки, что норовят тут же и увернуться, чтоб избежать щекотки. Затаскиваю к себе на колени, теперь он сидит ко мне боком, и нарядные лакированные гэта забавно постукивают друг о друга. Беру аккуратно их по одной, снимаю с изящных ступней и ставлю рядом с кроватью — они на сегодня сделали своё дело. Эрен вздыхает и смотрит в глаза взглядом, полным решимости. Надеюсь, что это не самый его первый раз, потому что такого подарка считаю себя недостойным. Словно услышав мысли мои, улыбается, гладит меня по щеке и целует, с каждым движением языка позволяя всё глубже проникнуть в свой рот, увлекая за собой. Падаем на кровать и смеёмся. Помада размазалась вокруг губ, будто он съел что-то красное — «Твоё сердце, придурок», — выглядит дико в сравнении с прежним образом, пошло и невообразимо обольстительно. Особенно когда он манит взглядом. Сползаю с кровати, сажусь у его ног и ловлю в плен ступни. Он с интересом приподнимается на локтях и смотрит, что я буду делать дальше. Скольжу по точёным икрам, слегка задирая полы нарядного кимоно, и медленно стягиваю сначала один тоби, а потом и другой. Освобождённые пальчики на ногах ту же стремятся поджаться, но я согреваю их тёплым дыханьем, целую и прижимаю к лицу. Эрен глядит ошарашенно, но отбирать немного замёрзшие ступни даже не думает. Я же целую их снова, легонько царапаю, покусываю, разминаю и, наигравшись вдоволь, освобождаю. Эрен садится, решительно берёт мои руки и направляет к завязкам на поясе, чтобы я мог побыстрее раздеть его, снять яркий фантик с моего соблазнительного угощения. И я уступаю, развязываю, но не до конца, лишь ослабляю оби, целуя шею. Сбившееся дыхание становится громче и переходит в стоны, когда я пускаю в ход зубы. Дёрнув слегка за полы, вытянув их из-за пояса, оголяю прекрасные загорелые плечи и принимаюсь за них. Кожа покрывается мурашками под губами. Эрен стремится навстречу в каждом своём движении, плавится от ласки, млеет в моих руках. Тихие стоны, неровные вздохи сводят с ума. При этом руки его, крепко стянутые тугим воротом, всё равно ухитряются сделать приятно в ответ: погладить живот и бока, сжать член сквозь одежду, то нежно, то грубо, чем постепенно доводят до исступления. Он судорожно выдыхает, когда я сжимаю соски, и просит их полизать. Не могу отказать ему, я бы всего его облизал. Впивается в плечи ногтями, шипит, выгибается — моё совершенство. Хочется сделать ещё приятнее. Рукой по бедру, по гладкому шёлку, нагретому разгорячённой от ласки кожей, и сразу под полы, туда, где уже с нетерпением ждут. Когда я касаюсь окрепшего члена, Эрен со стоном льнёт ко мне ближе и раздвигает ноги. Мять его и дразнить одно удовольствие. — Ле… Леви… — выдыхает он перепачканным ртом, и его пустоту тут же хочется заполнить до отказа своей изнывающей плотью. Видимо, чувствуя это, мой падший ангел садится и, передёрнув плечами, освобождается от рукавов окончательно. А дальше руки его бесстыжие лезут расстёгивать мой ремень. Не могу позволить себя раздевать, даже ему. Я ведь не немощный в конце-то концов. Поэтому беру его руки, целую и молча встаю, чтобы снять с себя всё. Он без преувеличения облизывает меня взглядом, смотрит с таким интересом, будто мужчин никогда не видел, и лукаво улыбается. А потом встаёт на колени у моих ног, и я готов всем богам молиться, когда Эрен Иега берёт у меня в рот. Он ласково, играючи, целует и облизывает, глядя мне в глаза, от его непристойного взгляда хочется взвыть. Всё напряжение, что я пытался сдержать, готово вырваться на свободу. Толкаюсь немного бёдрами один пробный раз и, услышав его глухой стон, обхватываю за голову и начинаю вколачиваться в тёплый и влажный рот, пока его глотку не начинает сдавливать спазмом. Когда он отстраняется, тяжело дыша, слюна развратно стекает по подбородку. Эрен её утирает с улыбкой, тащит меня на кровать, а сам забирается ногами, так, что я сразу оказываюсь между ними. Развязав чуть перекосившийся пояс и разоблачившись полностью, сбрасывает всю одежду на пол. Теперь я могу лицезреть его целиком: стройный, поджарый, безумно красивый, даже с таким макияжем, смотрю — не могу оторваться. От гладких щиколоток веду ладонями вверх к коленям и выше. Он садится на мои бёдра и трётся своим напряжённым членом о мой. Поцелуй обжигает ощущениями. Эрен так близко, он сам такой близкий, почти родной. С ним так хорошо, что весь мир за пределами наших объятий теряет смысл. Лишь его тело, горячее, жаждущее любви и тепла, прижимается к моему. Все посторонние мысли тонут в тяжёлом рваном дыхании. Я переворачиваюсь вместе с ним и придавливаю своим телом. Ноги свешиваются с кровати, поперёк никак не уместиться, и мы, совершенно не расцепляясь, смеясь и подшучивая друг над другом, ползём головами к подушкам. Он обхватывает меня ногами за бёдра и тянет к себе, и я вновь теряю чувство пространства и времени. Но когда мои пальцы встречаются с приличных размеров шариком, торчащем на нитке из его ануса, а Эрен вознаграждает меня победоносным: «Бинго!», я невольно приподнимаюсь на локте, чтобы взглянуть в его бесстыжие глаза. — Что это? — Длинные-длинные бусы, — произносит он медленно, с паузами, последнее слово совсем прошептав в мои губы, и снова падает головой на подушку. В горле немного першит от волнения. С виду такой иногда невинный, Эрен оказывается в сексе искушённее меня. Я-то привык по-старинке. Но мысль о том, что какой-то предмет всё это время был у него внутри, распирал и давил на особо чувствительные места, усиливая удовольствие, будит во мне какие-то странные, тёмные чувства. За такую улыбку посадить бы его на голодный минет на пару недель. — Насколько длинные? Он выгибает бровь. — Дёрни — узнаешь. Наглый засранец решил поиграть? Что ж, поиграем. Медленно потянув, выдёргиваю наружу несколько бусин, скользких и влажных от смазки. Вопреки моим ожиданиям не таких уж и больших: размером они со стандартную среднюю жемчужину, однако неровную. Эрен тихонько вздыхает и прикрывает глаза, закусив губу. Мне нравится это начало. Вскоре плечи его начинают подрагивать. Он выгибается, хнычет, пытается дотянуться до моих губ, но я каждый раз, когда он совсем уже близко, вытягиваю очередную жемчужину, и все его надежды на поцелуй рушатся под напором удовольствия — а он снова падает, и повторяется всё сначала. Я зависаю над ним на вытянутой руке и любуюсь его искажённым истомой лицом, мелким бисером капелек пота, с трудом проступивших сквозь плотный грим. Его взгляд блуждает, он прикрывает веки. — Смотри мне в глаза. — Немедленно мне подчиняется. — Не закрывай. — Между бровей опять залегает морщинка. — Смотри только на меня, — шепчу я и продолжаю вытаскивать жемчужины по одной, немного подкручивая на выходе, дразня его чуть припухший анус. — Пожалуйста, пожалуйста, — он подмахивает навстречу моей руке и едва не насаживается на палец, который я вовремя убираю чуть дальше. — Леви! — С капризными нотками в голосе. — Хм-м-м, ну же! — Что? — Его стоны, как музыка для меня. Особенно когда он растягивает моё имя. Хочется слушать ещё и ещё. Смотрит в глаза изумлённо, поверив, что я не понял, но сообразив, что его обманули, мстительно щурит глаза и, обвив мою шею руками, тянет к себе и жарко целует. Кружится голова. Не могу оторваться, остановиться. Его колени всё жёстче сжимают бока. Одной рукой он спускается ниже, ведя по моей груди, животу и, нежно погладив яйца, крепко обхватывает ладонью член и начинает резко и грубо дрочить. Удовольствием прошибает от копчика прямо в голову, стон вырывается изо рта помимо воли, а этот засранец смотрит и усмехается. Ввинчиваю ему в задницу палец вместе с последними бусинами. Эрена выгибает со стоном, он что-то шипит сквозь зубы и медленно отпускает меня. Чтобы подобного больше не повторялось, встаю на колени между его ног. Но ощущений теперь не хватает чертовски. Поэтому, продолжая тянуть из Эрена нитку, свободной рукой глажу его мошонку и член, свожу со своим головками, прижимаю друг к другу и растираю большим пальцем выделившуюся смазку. Такого разврата, ей-богу, я никогда ещё не творил, в свете торшера выглядит потрясающе. Будто я сам в порнофильме участвую. Очень подстёгивает, особенно реакция Эрена, пытающегося коснуться рукой моей руки и словно боящегося обжечься. — Руки убери, — прерываюсь с любыми действиями и смотрю, выжидая. Послушно и жалобно смотрит в ответ. — Куда? — Да хоть за голову. — Хорошо, — и действительно убирает их за голову, хотя в его положении я, скорее, его прицепил бы за запястья к кровати. Но спинка такая, что не прицепишь. Когда принимаюсь за дело вновь, Эрен протяжно стонет и начинает дёргать локтями. Его пресс расслабляется и напрягается, будто в судороге. Кажется, ещё немного и мой ненасытный кончит, поэтому чуть ослабляю прикосновения, чтобы такой момент оттянуть ненадолго. Одну за другой вытягивая из него волшебные жемчужины, с каждой новой всё больше недоумевая: сколько же места в заднице этого мелкого извращенца. Я уже сбился со счета, и только примерно могу сказать, что пошёл на четвёртый, а может и пятый, десяток. — Эрен, — шепчу и целую в коленку, чтобы обратить на себя внимания. — Они хотя бы сегодня закончатся? — Конечно, закончатся, — он усмехается и пинает меня легонько тем же коленом. Тогда я слегка ускоряюсь с извлечением, чтобы отметить своё недовольство столь вольным его поведением. Он недовольно хнычет, мычит и стонет, крепко сжимая меня ногами, кусает губы и несколько раз отрывисто выдыхает с заметным облегчением, когда всё заканчивается. Тут же склоняюсь к нему, беру его руки и связываю за запястья порядочно подзадолбавшей меня ниткой бус. Эрен, похоже, не против такого продолжения, он улыбается, и взгляд его обещает многое, если не всё. Влажными от смазки пальцами провожу по краю дрожащего ануса, под мягкими прикосновениями тот пульсирует и сжимается. Я осторожно ввожу внутрь палец и млею от мягкости и теплоты. Хочется внутрь неимоверно. — Леви. Смотрю на него. — Смазка и презерватив под подушкой. «Ну хоть кто-то здесь соображает!» — С самоиронией у меня иногда даже слишком хорошо. И ведь согласен с Эреном полностью, но задевает слегка, что он ещё помнит о чём-то, помимо члена в своей сладкой заднице. Хочется после такого выдолбить из него все мозги, но я, забирая подарки от Зубной феи, склоняюсь и нежно целую. — Спасибо. Раскатываю резинку по члену, выдавливаю полтюбика прямо внутрь, немного снаружи и каплю размазываю по себе. Растягивать смысла не вижу: податливое отверстие едва не само раскрывается мне навстречу. Жаркое лоно обхватывает и сжимает, невыносимо приятно и хорошо. Падаю сверху и ласкаюсь щекой к щеке. Эрен стонет мне на ухо, руки подёргиваются с непривычки в желании обнять. Ему не хватает прикосновений, и я его глажу вдоль тела. По внутренней стороне плеча, по чувствительной к ласкам груди, по вжавшемуся от удовольствия животу, бедру и колену, обратно. Он стонет и извивается, тянется за рукой, за этими прикосновениями. Я начинаю двигаться резче, и так уже слишком долго тянул. Приятно смотреть, как его брови чуть хмурятся от удовольствия, как дрожат ресницы, как он закусывает губу, слушать хриплые стоны, чувствовать запах. Он восхитительно пахнет. И бесподобен на вкус. Знаю, что он хочет большего, но из-за усталости мне не хватает сил показать, на что я способен. Поэтому, чтоб не терять больше времени даром, выныриваю из него, горячего, сочного, переворачиваю на живот и ставлю на четвереньки. Эрен мне улыбается через плечо и закатывает глаза, когда я вгоняю по самые яйца. Сразу беру быстрый темп, потому что терпеть напряжение в теле уже невозможно. А он так подмахивает, что я невольно начинаю задаваться вопросом: где научился, засранец? Его удивительно гибкая талия сводит с ума. Бьётся в агонии, яро насаживаясь на мой член чуть припухшей дыркой, и даже не стонет — рычит. Бёдра дрожат, и я чуть приподнимаю за них, чтоб не разъехались раньше времени. Причёска давно растрепалась, пучок съехал набок, цветок потерялся. Выдёргиваю кандзаси, и волосы рассыпаются почти так, как сегодня об этом мечтал. Часть из них падает на лицо, но меня это не останавливает от собственнического жеста. Брать его, держа за волосы — невообразимо хорошо. Кончаю быстро с резким рыком сквозь сжатые зубы. Перед глазами кружатся белые мошки, но это совсем не мешает увидеть, как Эрен всё-таки падает на кровать, не выдержав напряжения в мышцах. Оба с трудом пытаемся отдышаться. — Ты как? — Не успел, — хмуро бубнит в подушку и волосы. Избавившись от резинки, быстро переворачиваю его на спину и беру в рот немного опавший член. Делать ему приятно, не думая о себе, — особенное удовольствие. Наблюдать за реакцией, слушать, как он снова и снова зовёт по имени, умоляя не останавливаться, только пожалуйста-продолжать и ни в коем случае не вынимать изо рта и пальцы из влажной, уже разработанной задницы. Во время оргазма он дышит и стонет так громко, что через минуту-другую я снова спускаю, уже на него. И падаю сверху. Эрен легко избавляется от бус и с перестуком опускает их на пол. — Гудини, — ворчу я, открыв один глаз, а он улыбается и целует в бровь. Сквозь резко накатывающий сон слышу его вопрос по поводу душа, но ответить уже ничего не могу, меня накрывает сном. Когда открываю глаза, уже утро. Солнце не светит в окно, оно на другой стороне дома, но небо ясное, чистое, и на душе от этого сразу становится радостно и спокойно. Эрен лежит совсем близко и мирно сопит. Я поворачиваюсь к нему и наблюдаю его сладкий сон. Лицо его даже во сне источает умиротворение и довольство. Оно уже чистое, и в уголках милых глаз ни следа от косметики. Хочется поцеловать его, но боюсь разбудить. Осторожно встаю и иду в туалет. Когда возвращаюсь, Эрен уже не спит. Он улыбается мне, и в душе моей из-за этого надрываются птицы. Ложусь, и он сразу устраивается у меня на плече. Волосы собраны в косу, ещё бы, иначе потом не расчешешь. Глажу его по виску и щеке и увлекаю в первый утренний поцелуй, полный сонной нежности, а после просто лежим, наслаждаясь покоем и тишиной. — Леви? — М? — Как ты себя чувствуешь? — Как будто Японию трахнул. Он фыркает и смеётся, смутившись, щипает за бок и прячет нос. — Рад, что решил твои проблемы. Хотя цели и не преследовал. Значит… тебе всё понравилось? Смотрю на него, истерзанного ожиданием. Ну что за глупый! Неужто и так непонятно? — Я бы с большим удовольствием повторил. И не раз. Целую в губы, и он, прерывисто вздохнув, закрывает глаза. Дорвавшись до шеи вновь, теперь без риска наесться грима, влажно целую, ласкаю её языком и прикусываю чувствительную тонкую кожу. Он выгибается и придвигается. Чувствую крепко стоящий член, прижавшийся к моему. Хочу до зубовного скрежета. И он отдаётся мне снова. На этот раз без резинки.***
— Курить охота. — Валяй, только чашку возьми, у меня даже пепельниц нет. Снова упав на кровать, подталкиваю к себе поближе. Хочется чувствовать рядом всегда. — Давно занимаешься этим? — Киваю на башню из ящиков с тканями и прочим. — Ещё со школы. Со старших классов. Увлекался косплеем, а потом переключился на народный костюм. Я давно понял, кем хочу быть, и так же заранее знал о решении отца, поэтому, чтобы немного подзаработать на первое время, решил сделать несколько кимоно на продажу. Я серьёзно подошёл к вопросу, изучил историю костюма, разные модели, даже какие-то мастерские посетил. Но почему-то здесь моё творчество сильно успехом не пользуется. Зато я нашёл покупателей заграницей. Там точно никто придираться не будет, — он усмехается и продолжает. — Но, чтобы любой товар продавать, его надо продемонстрировать. Поэтому мы с сестрой наряжались и фотографировали друг друга. Со временем сестра остыла к нашему увлечению, а я, наоборот, только сильнее влился. Теперь позирую для штатива. Что интересно, на сайте, где я размещаю итемы на продажу, никто не подозревает, что я пацан. Слушаю его и поражаюсь упорству и целеустремлённости, безоговорочной вере в собственную победу. И только когда он глядит на меня, я вижу в глазах неуверенность и беспокойство. — Покажешь потом фотки. — Там нет откровенных. — Я сам решу. — Ты тогда мне там все забракуешь. — Ну что ж мне поделать, если ты такой сексуальный? — Поглаживаю за ухом, а он краснеет. Тушу сигарету, сползаю к нему, под одеяло, и отогреваюсь в тёплых объятьях. — Леви. — Чего? — Что ты планируешь на Ханами? — Видимо, пью с тобой в парке, — целую в висок и шепчу ему на ухо. — А потом мы весело дрочим друг другу в кустах. Он смеётся, но после как будто грустнеет. — Ну что такое? Хочешь провести это время как-то иначе? — Родители будут ждать меня в гости. — Краснеет и сам себе отвечает на так и не высказанное предложение. — Да нет. Его неловкость передаётся и мне, но я не хочу заставлять его волноваться. Поднимаю лицо, взявшись за подбородок, он поддаётся, но в глаза смотреть не торопится. — Я с удовольствием съезжу с тобой и познакомлюсь с твоими родными, — целую растерянного и милого. — И даже с Жаном. Он округляет глаза. — Только не конская голова. Он про меня тебе всякие глупости наговорит. — Например? — Ну, будет рассказывать, с кем я встречался, больше половины напривирает. — Главное, что ему надо знать, это то, что теперь ты со мной, — в полной уверенности отвечаю я. Он смотрит в глаза, и дыхание замирает. — Эрен. Ты мне нравишься. Давно нравишься. Очень сильно. Я бы даже сказал, что люблю, но меня пугает такая скорость. Глаза сияют, как два алмаза. — Ну нет же, — сдаюсь. — Я точно тебя люблю! — целую его зарумянившиеся щёки с едва проступившей щетиной. — Эрен… Наш поцелуй длится целую вечность. Сжимаю в объятьях, держу его крепко и не хочу отпускать. Он мне нравится весь, даже если я так мало знаю о нём. Желание — ерунда. У меня было много парней, но ни с одним из них сердце не пело так громко и не рвалось из груди. А самое главное, я выбираю Эрена осознанно. Даже если мне в нём что-то не понравится, я либо примирюсь, либо найду лазейку, чтобы его изменить. И он будет действовать так же, уверен, пока, наконец, не притрёмся друг к другу. Но делать всё это мне хочется только с ним. — До Ханами далеко. Есть время подумать. — Тяжело выдыхает, когда поцелуями перехожу на грудь. — И не надейся, что я изменю своё мнение. Вот как бывает: идёшь по жизни, страдалец, а счастье твоё за спиной. Обернись, возьми его в руки — и заиграет, и заискрится, как капля замёрзшей воды в свете солнца. А после ляжет на грудь, невесомое, словно пёрышко, и с облегчением вздохнёт — нашёл. Снежная крупка кружится, сверкая, в морозном воздухе, и кажется, что до цветения сакуры действительно далеко. Но, когда спустя полтора месяца начинают цвести деревья, а я обнаруживаю на столе очаровательный плотный бутон, мне кажется, время для нас потеряло значение, и через несколько лет мы будем смотреть друг на друга с той же любовью и благоговением, что и в тот памятный зимний вечер.