Бывший

Этот дом меньше его прежних покоев. Лес неподалёку, река не более чем в сотне шагов от ворот, много воздуха и очень много света. Бывший наследный принц, просыпаясь, каждое утро переживает миг безвременья, когда не понятно, где ты и что здесь делаешь. Отчасти — непонятно даже, кто ты, потому что вот это «бывший» вспоминается тоже не сразу. Впрочем, есть кое-что общее в его прежней и нынешней жизни. У общего заботливые руки, тихий голос и очень красивые глаза. Последнее наблюдение принадлежит не ему. Так когда-то со злости сказала его жена — в то время она изводилась от ревности и ещё верила, что если убрать Чэн Сина, всё вернётся, как было. А наследному принцу при нём дышалось легче, и этого было не понять и не объяснить чужому, постороннему человеку — с каких пор жена стала ему чужой?.. У них был идеальный брак: по договорённости семей и по склонности сердца. Они понравились друг другу сразу же, и первые годы после свадьбы почти не расставались: наследник брал с собой супругу даже на выезды и охоты, не отпуская её от себя ни днём, ни ночью. Придворные умилялись и шептались по углам, что они похожи на уток-мандаринок и являют собой пример счастливой семейной пары. У них, в конце-то концов, родилось трое детей... И Чжэн Цзюэ, свергнутый наследный принц династии Тан, сам не может сказать, когда всё это стало меняться. Когда его совершенная жизнь, сулящая блистательное будущее, перестала иметь для него какое-либо значение. А единственным человеком, который понимал это, оказался слуга-простолюдин. Чжэн Цзюэ пользовался благосклонностью своего отца, обладал положением Восточного дворца, был умён, отменно здоров, привлекателен, не лишён талантов, удачно женат — и к двадцати семи годам искал утешение в вине. Все его достижения ничего ему не стоили и сами упали в руки. Он бродил по дворцу, чувствуя себя запертым в клетке. Но, лишившись её, ощутил себя выброшенным на улицу нагишом. В этой его новой, непривычной жизни не было места обязательной свите, следующей за ним по пятам, назойливым наложницам и ежедневным наставлениям императора, и даже учителя, приставленные к нему с детства, покинули его. Чжэн Цзюэ живёт в окружении пары служанок, охраны и, да, Чэн Сина — или его следовало бы уже назвать не частью свиты, а компанией? Он по-прежнему единственный, с кем бывший наследник может поговорить, но теперь не потому, что Чэн Син понимает его сердце, как никто — а потому, что никого другого, всех этих раздражающих, бесполезных, непонимающих людей вокруг Чжэн Цзюэ не осталось. Чэн Син терпеливо сносит его сомнамбулический ступор первых недель после опалы, как прежде сносил дурное настроение и вспышки гнева. Он тих, незаметен и незаменим. На нём теперь лежит ответственность за всё, начиная от заботы о платье и пище господина и до наполнения его ванны. Чэн Син разминает ему спину после купания, у него сильные, уверенные пальцы, а масло он использует розовое (Чжэн Цзюэ щурится, глядя на полосы солнечного света на полу, и ни о чём не думает). Принца мучает смутное чувство, какое бывает, если проглотил не прожёванный кусок, и не успел запить его вином как следует. Муторное, раздражающее неудобство. Только всё это не имеет никакого отношения к пище. Он всё ещё поглощён бездумным созерцанием солнечных зайчиков на лакировке пола, когда пальцы Чэн Сина погружаются в него сзади. Это получается естественно, продолжением того же движения, которым Чэн Син массировал ему плечи и поясницу, поэтому Чжэн Цзюэ не сразу осознаёт происходящее, а затем застывает почти в панике. Это... это просто невозможно. Все эти отвратительные слухи, ходившие при дворе о нём и его слуге — не более чем домыслы ревнивой женщины и политических соперников. Младший брат, принц Вэй, охотно лил воду на эту мельницу — он сам мечтал занять Восточный дворец. Но никогда ещё... ни разу... и потом, Чэн Син никогда не позволял себе ни одного двусмысленного жеста. Неужели эти россказни так подействовали на него? Или, наоборот, Чжэн Цзюэ был настолько слеп, что не замечал того, что было очевидно и для отца, и для императорского двора, и для его супруги? Смятение не даёт ему отреагировать вовремя, хотя бы оттолкнуть наглого развратного слугу (отец настаивал, чтобы Чжэн Цзюэ убил его своей рукой, и сейчас это лишнее воспоминание). У Чэн Сина уверенные нежные пальцы и плавные движения, он массирует изнутри так же спокойно и сильно, как снаружи, постепенно вторгаясь всё глубже, и во всём этом каким-то образом совсем нет ничего стыдного или неестественного — Чэн Син никак не показывает, что сейчас здесь происходит нечто выходящее за рамки обычного. Чжэн Цзюэ каменеет, затаивает дыхание. Жар заливает лицо, жар медленно ползёт сзади, от самых колен до поясницы и выше, тело самовольно изгибается — самым недвусмысленным образом, говорящим «ещё!», а не «пошёл прочь». Принц утыкается горящим лицом в скрещённые руки. Чэн Син заканчивает всё в два длинных уверенных движения — Чжэн Цзюэ не нужно даже помогать себе. Обтирает господина, накрывает лёгким тёплым покрывалом — прохладный воздух вреден сразу после массажа... Прикосновения заботливые, как и всегда. Чжэн Цзюэ почему-то вспоминает шрамы на его спине — там, где Чэн Сина драл когтями зверь на неудачной охоте, той, на которой принц должен был умереть, если бы не бросившийся между ним и смертью безродный слуга. На следующее утро Чжэн Цзюэ просыпается и думает, глядя на розовую ленту рассвета над тёмной грядой леса: я бывший наследный принц династии Тан. И не чувствует ничего.