Такие, как мы

Ручка двери заходится в яростных рывках, не поддаваясь. Слишком холодно. Слишком равнодушно. «Почему ты грустишь?» — Джо, открой, или я выломаю эту гребаную дверь! Призрачная улыбка. Выломает. Она его знает, кажется, слишком хорошо. Лучше, чем хотелось бы. «Успокойся, Фред, все нормально. Я просто устала…» Устала, устала. Как же она устала. Устала делать вид, что все хорошо. Что так и должно быть. Прятать нос в шарф, считая, что скрывается от мира. От проблем. От него. Заливаться нервным смехом, выслушав очередную шутку. Слишком остроумную. Слишком привычную. Слишком много «слишком». Между ними всегда было много всего: недосказанности, лжи, терпения, заботы, тишины, потерь и кричащей пустоты. Близко и далеко. Рядом, но поодаль. Плечом к плечу, за сотни миль друг от друга. «Откуда ты знаешь мое имя?» — удивленно, донельзя фальшиво. «Тебе перечислить все услышанные мной формулировки? Полное, неполное, производное, ласковое, так, как тебя зовут дома, друзья, брат, учителя, бабушка, у которой отсутствует челюсть. Я возненавидела это имя за полчаса», — А про себя понимает, что «Фред» звучит очень солнечно и морозно. Будто холодные лучи гладят белоснежные снега с альпийских вершин. Дверь сотрясается от очередного толчка, и наступает тишина, от которой невольно сжимается сердце. Слух улавливает тихое шелестящее движение по ту сторону. Девушка жмурится, и сознание любезно подкидывает образ — вот он медленно соскальзывает на ледяной каменный пол, упирается локтями в колени и зарывается руками в волосы. Они такие мягкие. Чертовски мягкие. Сидит молча, даже не дышит. И в этой давящей, прямо-таки угнетающей тишине сквозит такое беспросветное отчаяние и беспомощность, что хочется плакать. Разрыдаться, как раньше, в детстве. Но вместо этого получается лишь бессильный невнятный хрип. Слишком взрослые для этого. Слишком зажатые рамками приличий. — Когда мы выросли, Брайан? — сиплый голос заставляет вздрогнуть и еще сильнее сомкнуть веки. Как можно плотнее, так, чтобы тьма поглотила все, затопила собой свободные углы сознания. Чтобы они были заняты ей, а не… Чёрт. Силуэт снова всплывает под веками, въедается в душу, проникая все дальше, к сердцу. Нельзя. Останови это, прекрати, забудь, прочь из моей головы. Он смотрит на нее, будто находится сейчас рядом. Протяни руку — сможешь ощутить колючий ворс свитера, напряженные плечи, выпирающие ключицы. НЕТ! Пожалуйста, прекрати, пожалуйста… Я хочу тебя забыть! — Давно выросли, Фред, — выдох. Усталый до безумия. Он это слышит. Ощущает всеми фибрами и медленно сходит с ума. «Обязательно найди меня на вокзале. Мы же встретимся?» — о, неужели, она слышит волнение в его голосе? «А кто же будет развлекать меня болтовней во время дороги?» — улыбается, легко толкает в бок. — Конечно, встретимся». Больно, так больно. Что случилось с ними? Теми детьми, теми юными нетронутыми навязчивыми мнениями общества, теми, кто любил. Это было так давно, а кажется, что вчера. Как спелый рассвет занимается на посеребренном звездами небе, так загоралось в невинных душах светлое чувство. Так же оно и потухало. Медленно, неизбежно. — Представь, что нам снова десять, Джо. Вспомни то время, закрой глаза и вспомни. Она послушно смыкает уставшие веки, а тупая боль пульсирует в висках, отдается в сердце. Секунда, еще одна, третья. А она все не открывает глаз, видя их вдвоем. Маленькие переплетенные руки, лукавые улыбки, искрящиеся глаза. И именно сейчас, сидя по эту сторону двери, чувствуя его через все замки, она улыбается. Вымученно, сквозь слезы, которые теперь, не стесняясь, скользят по щекам. Улыбается прошлому, которое ушло, и которое уже не вернуть.