four years of despair

Чонгук смотрит на своего хена и не может понять, когда все зашло так далеко. Находясь за дальним, едва заметным столиком, он не сводит с Юнги голодного, почти звериного взгляда, и облизывается чуть чаще, чем обычно, чувствуя, как сохнут от волнения губы, а по телу пробегает ощутимая дрожь. Мин великолепен, даже не так, он — божественен, Чонгук не побоится этого слова. Эта черная рубашка в сочетании с узкими брюками так идеально сидят на худощавом теле, которое только на первый взгляд кажется легкодоступным и кукольным — чуть коснись, и полетят к чертям все детали. Чон, как никто другой знает, сколько силы в этих по-аристократичному тонких руках, сколько ярости в карих холодных глазах. И, несмотря на безучастный взгляд Юнги, Чонгук знает, как много тот думает и чувствует. Может, даже больше остальных. Чонгуку было от силы пять, когда он впервые переступил порог местного бойцовского клуба. Дети — это надежда родителей на исполнение собственных желаний, которые воплотить в жизнь так и не удалось, но Чон никогда в жизни не был тем, кто попал под эту категорию. Его по-детски наивная страсть к тяжелым перчаткам и дракам с каждым, кто не так посмотрит, привели его к самому лучшему тренеру города. Будучи хилым и слабым ребенком Гук никак не мог справиться с нагрузкой и очень часто ходил с синяками и ссадинами. Вокруг были дети постарше, посильнее, во время спарринга им ничего не стоило выбить из мальчишки всю дурь. И так было всякий раз, как только Гуку ставили в партнеры какого-нибудь взрослого мальчика. Для чего это надо было — никто Чону так и не ответил, но с каждым проигрышем на арене желание продолжать тренировки пропадало, а блеск в глазах погасал. И вот, прячась в небольшой, душной раздевалке, где как обычно воняло потом и грязной одеждой, Чонгук сидел на полу у пола и прижимал острые коленки к груди, пряча в них нос и надрывно всхлипывая. Всего несколько боев — и бойца в этом ребенке, как и не было. — На, — отвлек его тихий, серьезный голос, отчего Гук вздрогнул и поднял заплаканные глаза. Перед ним стоял невысокий, лет десяти мальчик, и протягивал белоснежное полотенце, прожигая своим тяжелым взглядом в нем дырки. Чонгук отрицательно помотал головой, сжимаясь в размерах от неловкости, и снова попытался закрыться в своем панцире, не желая принимать помощь. Однако мальчик присел прямо перед ним на корточки, дернул за подбородок, заставляя задрать голову, и с присущей ребенку грубостью принялся вытирать полоску крови над губой Чонгука. — Первое правило — всегда ставь блок, когда бьют в лицо, — беззлобно произнес мальчик, внимательно разглядывая разбитый нос ребенка. Чонгук молчал, ему нечего сказать, он лишь завороженно наблюдал за незнакомцем и пытался понять, откуда он здесь. Ходи он на секцию — Чонгук бы запомнил, таких красивых людей Гук всегда замечал. — Второе правило — никогда не показывай своих слез, — уже немного с укором произнес мальчик, пряча разводы крови на ткани в ворохе полотенца, чтобы ненароком не напугать ребенка. Чон лишь кивнул, сжимая с силой кулаки, и усердно пытался сдержать новую волну соленых слез. Ему до жжения на ладошках хотелось прижаться к груди мальчика, громко и жалобно всхлипнуть, чтобы обнял и защитил от этого безжалостного мира. — Третье — никогда не опускай руки. Если ударили — ударь в ответ, — подытожил мальчик и поднялся на ноги, протягивая руку Чону. — Пойдем, я провожу тебя домой. Испуганный взгляд первым делом скользнул по тонким пальцам, по изящному запястью, и Гуку вдруг стало спокойно, страх отступил. Он вцепился в руку мальчика, как за спасительную соломинку, и улыбнулся неуверенно, смущенно. Но улыбнулся. Чонгук помнит их первое знакомство так ярко и красочно, словно это было вчера. В его еще не совсем сознательной жизни та встреча стала переломным моментом. С того самого дня Чонгук ни разу не нарушил ни одного правила и выигрывал спарринг за спаррингом, ближе к восьми годам становясь лучшим в своем клубе. За это время он познакомил Юнги со своей семьей, узнал, что Мин — сын тренера и что клуб — это его дом, только живет он на втором этаже. Сделать Мина эталоном и своим идеалом — не составило труда, Чон постоянно таскался за ним, как хвостик, и ни разу не отставал, но всегда шел чуть позади. Ближе к десяти, когда Чон начал потихоньку выигрывать важные соревнования и бои, он уже шел вровень с Юнги. Ему больше не хотелось подражать и быть таким же, он протаптывал собственный путь и, после очередного серьезного, выматывающего боя, впервые в жизни ощутил на себе одобряющую поддержку Мина. Когда Чонгуку едва стукнуло двенадцать, Юнги впервые напился. Чон к этому времени уже сменил клуб, поэтому узнал обо всем в последнюю очередь. Отец Мина скончался, оставив несовершеннолетнего сына в полном одиночестве. Тот день Чон пометил для себя как самый страшный день в своей жизни. Он никогда не видел такую ярость в сочетании с отчаянием в глазах Мина, он до этого момента даже не мог подумать, что худощавый, пьяный в доску подросток сможет одним ударом уронить его на пол. Чонгук многое переоценил, когда собирал себя с мягкого покрытия, когда сжимал тонкие запястья пальцами, когда сдерживал дергающегося друга, когда прижимал такого сломанного и потерянного Мина к груди. Он тогда впервые видел крупные, несдержанные слезы, которые с таким отчаянием впитывались в его футболку. После этого пришлось потратить много усилий, чтобы вернуть разгромленный Мином клуб в привычный вид, чтобы вернуть самого Юнги к привычной, обыденной жизни. Юнги закрылся в себе и никого не подпускал, даже на Чонгука реагировал холодно и отстранено. Чон ничего не требовал и парня не тормошил. Мин остался без почвы под ногами, единственный родной человек в его жизни покинул его, даже не подсказав правила жизни. Понимая состояние друга, Гук почти все свое свободное время проводил с ним, прогуливал тренировки и даже на несколько часов открывал клуб, в который до сих пор была большая очередь. Мин шипел и кусался на это, несколько раз устраивал истерики и выгонял всех из зала, и в один из таких дней Чонгук просто психанул и собрал все вещи парня. Юнги переезжать к семье Чонгука не особо хотел, но находиться в доме, где все напоминало об отце, он больше не мог. Мама Чонгука, которая успела привязаться к Юнги, как к родному сыну, приняла его тепло и радушно. Что нельзя было сказать об отце Гука, который не горел желанием, чтобы его сын общался с Юнги, который и по социальному статусу уступал, и на первый взгляд был похож больше на бандита, чем на сына лучшего тренера города. Юнги часто вмешивался в драки, много пил и буянил, и Гук наконец осознал свою предназначенность и понял, что хочет защищать своего взрослого, но такого глупого друга, вытаскивать его тощую задницу из передряг. Чон стал тем, на кого Мин мог опереться в любой момент. Сейчас Чонгук вспоминает это все с теплой улыбкой, но тогда это приносило боль. Смотреть на загибающегося Юнги, который всегда был сильным и храбрым, было невыносимо. Терпеть его, потерянного подростка, выходки — было сложно. Все это тянулось около двух лет, ровно до выпускного Юнги. Но Чонгук справился, он до последнего был рядом и не прогадал. В один из своих пьяных вечеров Мин вернулся не привычно побитым, а лишь слегка помятым. Гук, словно проклятый, помнит каждое пьяное слово друга, помнит его горячее дыхание на своей щеке и влажные от волнения ладони на талии. В тот вечер Юнги пылко обещал взять себя в руки и больше никогда не доставлять неприятностей, в тот вечер Юнги жарко целовал тонкие губы друга и цеплялся за его тепло. В тот вечер Чонгук впервые (мимолетно) подумал, что Мину стоит почаще напиваться. Сейчас у Гука остались лишь воспоминания. Больше никаких многозначительный и укоризненных взглядов, больше никакого горячего тела под одним одеялом, больше никаких ленивых утренних пробуждений. Больше никакого Юнги в его жизни. Случилось это на семнадцатый день рождения Чонгука. Впереди у него постоянные тренировки и большие шансы на победы, впереди долгий путь спортсмена, который добивается всего своими силами. Впереди у Чонгука жизнь. И в эту жизнь никак не вписывался Мин, такой родной, но такой в последнее время непривычно отчужденный. Чем старше становился Гук, тем больше было проблем у Мина. И если Чон к тому времени уже забыл тот пылкий, неуверенный пьяный поцелуй, то Юнги помнил все до мельчайших подробностей, думал об этом все четыре года и не мог найти себе оправдания. Потому что сложно правильно подобрать слова, когда сердце колотится, как ненормальное, от одного взгляда Чонгука, когда внизу все приятно тянет от одного вида его крепкого тела. Неожиданно проснувшиеся в нем чувства нисколько не пугали его, а вот возраст Чона и его заинтересованные взгляды на девушек — да. Юнги прекрасно видел, как взрослеет его друг, как в его интересах появляются особы противоположенного пола, как он начинает пропадать по вечерам, возвращаясь до омерзения счастливым и с явным блеском от помады на губах. Юнги терпел долго. До тех пор, пока не опрокинул в себя бутылку дорого коньяка из коллекции отца Чона. К этому времени он уже жил отдельно, подрабатывал и одновременно учился, но продолжал часто заглядывать в гости к семье Чона, чувствуя благодарность за свое спасение. Учитывая все эти обстоятельства, своровать одну бутылку из шкафа не оказалось страшным преступлением. Отец Чонгука даже не заметил, Мин взял самую неприметную и дешевую из всех тех, что пестрили на полках. Чонгук тогда приехал быстро, видимо встревожившись из-за пьяного голоса друга, который он не слышал уже несколько лет (с тех пор, как Мин завязал). Он долго выговаривал старшему свои возмущения, эмоционально жестикулировал и хмурил густые брови, разглядывая бардак в комнате. Сидевший у дивана Мин казался таким чужим, что внутри что-то сжималось, а по позвоночнику то и дело бегали противные мурашки. Словно Чон нутром чувствовал, что сейчас что-то случится. Все произошло быстро и стремительно, Гук даже не успел осознать, как оказался прижатым к полу тощим телом Юнги, как его юркий язык раскрыл плотно сжатые губы и скользнул глубже, превращая целомудренный поцелуй во влажный и страстный. Его мягкие пальцы скользили под тонкой футболкой, вызывая табун мурашек, а вкус губ пьянил самого Гука, который на несколько мгновений выпал из реальности, не сразу понимая происходящее и собственную реакцию на друга. Один поцелуй сменялся другим, Юнги отрывался всего на пару секунд, чтобы наполнить легкие воздухом, пока мозг Чонгука не начал функционировать в режиме повышенной опасности. Сил в ослабевших руках едва хватило, чтобы оттолкнуть Юнги (к счастью он был пьян и плохо контролировал себя), ноги совсем не слушались, а в голове был лишь гул, как от двигателя самолета. Лицо залила краска, внизу неприятно давило из-за плотной ткани джинсов, а до безобразия растрепанный и пьяно ухмыляющийся Юнги пробуждал странные чувства в глубине души. Хотелось хорошенько съездить ему по роже и одновременно прижаться обратно, чтобы снова до звездочек перед глазами и жжения на губах. Но Чонгук лишь молча ушел, громко хлопнув дверью, и пропал на несколько недель. Двадцать три дня. Ровно столько понадобилось Гуку, чтобы смириться с происходящим и принять свои такие дикие и страшные чувства. В один, непонятно какой момент, его дружеская привязанность и забота начала постепенно уступать место глупой влюбленности, от которой не то, что бабочки в животе порхали, там целый зоопарк обосновался и спокойненько жил своей жизнью, пока Чонгук давился чувствами к своему теперь уже далеко не лучшему другу. Чонгук винил Юнги. Все было так хорошо и спокойно, жизнь налаживалась, удача повернулась лицом. И вот приспичило Мину именно в этот момент ворваться в тихую гавань Чона, чтобы одним касанием своих влажных губ лишить его всех принципов и сломать все его ценности. Юнги не искал встречи с Чонгуком, видимо понимая свою ошибку, поэтому Чонгук сам решил наведаться к нему. Чтобы расставить все точки, и, если понадобится, — в их отношениях тоже. Для храбрости пришлось немного выпить, но даже алкоголь в крови не смог заставить Гука нажать на гребаный звонок или постучать в дверь, что отделяла его от Юнги. Он прекрасно знал пароль от замка, но набраться смелости зайти и посмотреть в глаза причине своего волнения не мог. Хотя бы потому, что прекращать общение с Юнги не хотелось от слова совсем, а уверенности в чувствах Мина не было никакой. Где гарантии, что для Мина этот поступок был обдуманным и желанными, а не импульсивным толчком отцовского коньяка? Когда мяться у двери стало уже неловко, Чон неуверенно ввел пароль и тихо вошел в квартиру. В коридоре был привычный полумрак, из комнаты — едва заметная полоска тусклого света. Скорее всего, Мин снова заработался и забыл выключить светильник. Дверь комнаты поддалась толчку легко, открылась без единого скрипа, но через мгновение Чонгуку до боли в груди захотелось, чтобы она захлопнулась обратно и оглушила его, выбив всю дурь из головы. От одного вида на развернувшуюся перед ним картину, Чон невольно протрезвел, его взгляд скользил по двум обнаженным телам на диване, рядом с которым совсем недавно Юнги целовал его с такой же прытью, как сейчас извивающегося под собой парня. Сердце пропустило удар и, кажется, больше не билось. Ноги сами понесли его прочь. Единственное, что услышал в тот момент Чонгук — хлопок входной двери. Уйти тихо ему тогда не удалось. От этих воспоминаний в животе неприятно скручивает, а к горлу подступает тошнота. Гук до сих пор болезненно относится к предательству Юнги, который с такой легкостью нашел ему замену. В то время он считал, что раз Мин развлекался с другим, значит он, Чон, ему не сильно-то был нужен. Но сейчас, не сводя с работающего Юнги взгляд, Чонгук словно видит его насквозь, читает его, как раскрытую книгу. Выпив еще один стакан для храбрости, Чон поднимается со своего места и плавно скользит за Юнги сквозь толпу. Смена парня закончилась, и сейчас ему нужно немного передохнуть, привести мысли в порядок после заряда энергии и адреналина. Небольшая, но тихая из-за звукоизоляции комната принимает тепло. Чонгук заходит внутрь и прикрывает дверь очень тихо, чтобы раньше времени не привлечь внимание и оттянуть тот момент, когда придется посмотреть в карие глаза, которые не видел уже чуть больше четырех лет. Как странно все это время грезить одним только человеком, чьи прикосновения словно выжжены на коже, чьи поцелуи снятся по ночам, чье лицо постоянно мерещится в толпе. Хотя последнее еще проверить нужно. Чонгук почти уверен, что Мин следил все это время за ним, приходил на его бои и переживал больше всех, как раньше, до их ссоры. Стыдно признавать, но Чон и сам наблюдал за жизнью Юнги, хоть и издалека. Приблизиться и вновь обжечься не хотелось ни одному, ни второму. — Ну, добро пожаловать, — хрипит Юнги, сидящий на небольшом диванчике к нему спиной, и смачивает горло водой из бутылки. Его голос застает врасплох, Чонгук не понимает, когда Мин его заметил и как его вообще можно было заметить. Однако у Мина с детства отменный, музыкальный слух, пройти мимо него незамеченным невозможно. — Давно не виделись, — без намека на усмешку произносит Юн и ждет, когда Чонгук подойдет. Именно это Чон и делает, ступая ближе к парню на ватных ногах. За это время старший сильно изменился, стал еще тоньше и грубее, взгляд его — пронзительный и ледяной, волосы — выжжены краской. Чонгук судорожно выдыхает, чувствуя такой же изучающий взгляд на себе, и едва удерживает свое тело, которое легко повело от одного только вида Мина. — Поздравляю с победой, — нарушает тишину Юн, пытаясь скрыть дрожь в голосе. Волнуется, черт такой, не меньше Чона. — Уже поздравил, — немного грубо отвечает в ответ Чонгук, тут же прикусывая язык. Не так он себе это представлял. — Ты про цветы? — изгибает бровь Мин и, не дожидаясь ответа, кивает сам себе. — Это благодарность. — За что? — слегка хмурится Гук, чувствуя, как сердце ускоряет свой ход и бьется, словно сошло с ума. — Ты посвятил самую значимую для тебя победу мне, — пожимает плечами Мин, закручивая бутылку с водой. С губ Гука срывается судорожный вдох, внутри что-то лопается, и парня отпускает. Впервые за это время он чувствует такое приятно и долгожданное облегчение, что хочется плакать. Юнги в это время поднимается с дивана и подходит непозволительно близко, но даже это кажется Чонгуку неимоверно мало. — Ты молодец, — шепчет Юнги. — Ты справился. — Добавляет он. А у Чонгука внутри, под ребрами, ноет от его нежности в голосе и от его любви во взгляде. Чон срывается первым. Целует немного нервно и слишком импульсивно, больно ударив зубами губы Мина. Тот стонет и тут же цепляет парня за волосы, чтобы немного притормозить и оттянуть, а потом улыбается сквозь поцелуй так счастливо и мило, что Чон все же не сдерживает тихий всхлип. — Я скучал, — бормочет Чонгук. — Скучал, скучал, скучал. — Я тоже, — перебивает его Юнги, приподнимаясь на носочках, чтобы Чон не сильно наклонялся. Их разница в росте теперь такая заметная и неудобная, и Гук решает исправить ситуацию. Он без особых усилий усаживает Мина обратно на диван и седлает его бедра, при этом всячески цепляясь за припухшие губы старшего своими в страхе потерять это тепло. — Твоя прыть может закончиться для тебя плохо, — предупреждает его Юнги, прежде чем они окончательно рехнутся и утонут в круговороте своих чувств. — Будешь жалеть. — Единственное, о чем я жалею — это о своем поступке четыре с половиной года назад. Надо было просто взять все в свои руки, а не убегать, — отчаянно шепчет Гук, и от его шепота Юнги выть хочется. — Трус, — усмехается Мин и путает длинные пальцы в отросших волосах младшего. — А ты последняя сволочь, Юнги, — наконец произносит Гук то, что вынашивал все это время. — Как ты мог разбить сердце подростку, который с таким трудом принял свои чувства к тебе? — Прошлого уже не изменить, но, если я пообещаю больше никого, кроме тебя, не касаться, ты останешься? — задержав дыхание, Мин смотрит прямо в большие глаза Гука и прикусывает нижнюю губу. — Не надо ничего обещать, я знаю, что все это время ты провел в гордом одиночестве. Именно поэтому я здесь. Надежда, что ты все же что-то чувствуешь ко мне, привела меня в этот клуб, — выдыхает Чонгук, невольно прикрывая глаза от приятных поглаживаний Юнги. — Сокджин разболтал? — понимающе кривит губы Мин, шикая. — Больше ничего ему не скажу. — Мы так и будем время тратить или все же примемся наверстывать упущенное? — жарко выдыхает Гук, чувствуя, как кончается терпение. — С каких пор ты стал таким откровенным? Взял пояс и все, раскрепостился? — не унимается Юнги, ухмыляясь и изводя Чонгука долгой пыткой ожидания. — Нет, — ухмыляется он. — Потерял свою скромность, когда впервые вздрочнул на твое фото. — Засранец, — беззлобно выдыхает Мин и накрывает шепчущие непристойности губы Чонгука своими. Одно касание выбивает весь воздух из легких, путает мысли и отзывается дрожью на кончиках пальцев. Юнги касается, щупает, сжимает, пытается запомнить каждый рваный вдох, каждый изгиб крепкого тела. Голова идет кругом, происходящее кажется сном. Раньше он мог об этом только мечтать и фантазировать, даже пытался запретить себе все чувства, что таким огнем пылают в душе. Но всякий раз его мысли возвращались к Чонгуку, всякий раз руки сами находили в новостях статьи и фотографии молодого спортсмена. Всякий раз ноги приводили его на бои Гука, потому что сердце томилось от тревоги, и думать ни о чем больше не хотелось. Чонгук — как ураган в солнечную погоду. Такой же дикий, необузданный, самоуверенный и сильный. Одним появлением разносит и без того хрупкий мир Мина в щепки, но своими горячими касаниями словно шепчет, обещает построить новый, более крепкий и красочный. И Юнги сдается. Больше нет никаких переживаний, больше нет никаких мыслей. Есть только он, жадный до властных поцелуев Чонгук и их новая, совместная жизнь.